Леся Тышковская

Мари

МАРИ





Она говорила, не умолкая. Стоило ей  задать вопрос, и ответ обрушивался, как шампанское из неосторожно  раскупоренной бутылки. Пробка летела в сторону -  и шипящий поток  заливал пальцы и кисти рук, отвлекая от речи, которая продолжала литься,  несмотря на замешательство вопрошающего, уже потерявшего интерес к  вопросу и думающего только о том, чем бы вытереться.  Помню, как спешила  забрать ребенка из садика, а она зацепила меня на пороге словесным  лассо, накинутым на довольно приличном расстоянии. Я еще подивилась ее  меткости: это же надо так подгадать с сюжетом, остановив меня буквально  на лету и успев пролистать несколько страниц своей жизни  с такой  скоростью, что мне тут же захотелось записаться на курсы скорочтения.   Но с меня было достаточно и того, что есть: курсов грамматики и  информатики, проходивших в ассоциации, которую она представляла, совсем  не по-директорски восседая в крохотном проходном кабинете.
   История,  которой она поделилась в тот раз, был проста и  трогательна: когда с ней случился инсульт, и отнялась правая половина  лица, она попала в больницу. Там одна женщина,  страдавшая  той же  болезнью, но  не утратившая способности пользоваться своей мимикой,  посоветовала ей переместить на бумагу искусство  смеяться в лицо  бренностям неподвижного существования, которым Мари отличалась всю свою  подвижную и подвижническую жизнь, но в данный момент не могла  воспользоваться.  И Мари начала диктовать свои мысли  соседке в палате,  давшей ей спасительный совет,  а, после,  вернувшись домой  - близкой  подруге. Я не осмелилась спросить, есть ли у нее дети, которые помогали в   тяжелые моменты  испытания. Через пару лет дело стало идти на  поправку,  и к ней вернулась ее прежняя подвижность, прекрасно  дополненная вкусом к изящной словесности, в которой она упражнялась чуть  ли не ежедневно.  Огромный роман, который так и не был опубликован,   был отложен в сторону, но не забыт. Она периодически вносила корректуры  в некоторые места текста и даже со мной, имевшей неосторожность   признаться в том, что я когда-то пополнила доблестные ряды украинских  писателей,  буквально за несколько минут разговора, умудрилась поменять  название романа. Судьбоносное решение пришло в тот момент, когда я уже  потеряла надежду уйти и села в кресло напротив, чтобы терпеливо, но не  без некоторого интереса дослушать окончание истории. А оно все не  наступало – и тогда мне пришлось пожертвовать адресом моей электронной  почты и  пообещать, что я прочту роман и честно скажу, что я о нем  думаю.
   Я покидала ассоциацию Реле де Сара, как пуля, долго ожидавшая своего  часа и готовая выстрелить в любом направлении. К счастью, направление  осталось прежним. Я успевала, хотя и с большим опозданием, забрать свою  дочь с продленки. Чувствовала я себя не то чтобы не в своей тарелке, но  скорее блюдом, приготовленным за время разговора, которое успело остыть и  даже превратиться в однородную массу, отдаленно напоминающую компот (en  compote на обиходном французском  означает «разбитый, расквашенный»).  Наверное, последняя ассоциация окончательно внедрилась в мое сознание  вместе с моросящим дождем, пропитавшим одежду и слегка размывшим  очертания окружающего, чему способствовало и  отсутствие очков. Нужно  вспомнить, как защищаться от энергетических вампиров, вдруг промелькнула  трусливая мысль, тут же уступив место разуму:  восьмичасовый «рабочий»  день  на этот раз послужил единственной причиной потери энергии.  «Рабочий»,  естественно,  я мыслила в кавычках, ибо со времен, когда моя  нога ступила на французскую землю, о постоянной работе приходилось  только мечтать. Поэтому работой скорее называлось изучение французского и  работа над собственными сочинениями, то есть то,  что «нормальные» люди  называют досугом.  «Нормальных» я тоже мыслила в кавычках, потому что к  середине жизни окончательно запуталась, что можно назвать нормальным, а  что – аномальным. Вот, например, Мари,  возглавлявшая  Реле де Сара. С  одной стороны, она чуть ли не единственная, получающая зарплату – все  остальные «преподаватели» были добровольцами… Стало быть – она  «нормальная»?
  Меня уже начинали раздражать  кавычки, переполнившие  последний  абзац, но  я не собиралась посвящать время психоанализу и делать пусть и  небольшое, но отступление от портрета Мари, который, собственно, и  портретом не назовешь. В противном случае, мне стоило упомянуть  хотя бы  о внешности этой немолодой женщины, относящейся к категории les  personnes agées. После нескольких лет жизни во Франции я, наконец,   привыкла  к эвфемизмам, которые так почитает французская словесность.  Как приятно, например, услышать ma belle fille вместо невестки и ma  belle mère, обращенное к свекрови. Так же и со старостью. Во Франции,   даже в столетнем возрасте вас будут продолжать причислять к категории   пожилых людей. А если вам еще нет шестидесяти, могут, не моргнув  глазом, назвать молодой женщиной.  Мне показалось, что Мари перевалило  за шестьдесят. И если разгадать возраст женщины, тем более -  французской, почти невозможно, Мари не принадлежала к той категории  француженок, которые во что бы то ни стало пытаются сохранить молодость,  и в преклонном возрасте носят  короткие юбки и статные прически.  Ее  выцветшие с сединой волосы были обезображены прямолинейным каре,  слегка  припухшее непропорциональное лицо, не вызывало желания расшифровывать   прошлое, скрытое в морщинах, а  тучная фигура, казалось, навсегда  приговорена к креслу, где она  проводила большую часть своей жизни.
  И все же, в ней было нечто, что делало ее привлекательной не только   для писателя-портретиста. За короткое время,  прошедшее со времени  нашего знакомства, передо мной пронеслось столько жизней, пропущенных  через ее собственную, что возникало ощущение полноты проживания моей  собственной, зачастую казавшейся мне на чужой земле недостаточно яркой.   Самое интересное, что когда она говорила о себе или о других, глаза ее  загорались восторгом, делая ее в такие моменты почти привлекательной.  Вот почему вместо того, чтобы выходить из комнаты,  где занималась  группа так называемых продвинутых,  непосредственно на улицу, многие из  нас выбирали маршрут, проходящий мимо ее кабинета, с тем, чтобы  заглянуть и перекинуться с ней пусть и нечетко произносимым, но  французским словечком. Рядом с ней  акцент казался чем-то  несущественным, и любая неловкость, естественная для иностранца,  чувствующего себя не вполне полноценным собеседником, исчезала.  Она тут  же отбивала теннисный шарик  разговора, который почему-то больше не  возвращался к вам,  а продолжал биться на ее половине поля,  и  забрасывала стоящего напротив сложносочиненными и подчиненными  предложениями, которые казались бесконечными,  как фразы Пруста,  претендовавшие  на целые страницы.
  Наверное, мне уже пора решиться на  страницу, ради которой писались  предыдущие, и завершить портретный набросок Мари. В тот день я  намеревалась остаться только на первую половину занятий, поскольку меня  ждал насыщенный график, писать о котором в данном контексте –  злоупотреблять вниманием читающего. Перерыв, который обычно затягивался  на полчаса, а то и сорок минут, казался мне непростительной  тратой  времени.  По понедельникам Мари преподавала сама. Справедливости ради  следует отметить, что она не изображала из себя преподавателя и на  первом же занятии честно призналась нам, что она не филолог. Поэтому  когда мы задавали вопросы, касающиеся грамматики, она только краснела в  ответ и спешила заглянуть в интернет, чтобы найти нужную справку и  распечатать для нас неизвестную ей информацию.  Зато когда ей задавали  вопрос о смысле незнакомого слова, тут она взрывалась фейерверком  метафор и погружалась в пространные объяснения, кишащие аналогиями всех  сортов и требующие вмешательства всех органов чувств.
  В этот день меня почему-то особенно раздражал словесный поток,  которым она не преминула заполнить эфир, как только раздался один из  таких вопросов. Объяснения так и посыпались из нее.  Здесь бы  пригодилось сравнение с семенами  в их извечном смысле сеяния разумного,  доброго и вечного, но  почва оказалась неблагодарной, во всяком случае,  в моем лице.  Я демонстрировала свое полное безразличие, тщательно  отвечая на мэйлы и эсемески и втайне надеясь, что другие тоже потеряют  интерес к такому непродуктивному использованию времени. Мне даже стало  казаться, что женщина, задавшая вопрос, уже сожалеет о нем. Когда  объяснение одного слова, длившееся несколько минут, заканчивалось, и мы  переходили к следующей фразе,  я облегченно и громко вздыхала. За  полтора часа мы успели прочесть только одну страницу текста. Я была  в  бешенстве, и никакие убеждения внутреннего голоса, не перестававшего мне  твердить, что дареному коню в зубы не смотрят (годовые курсы мне  обошлись всего тридцать пять евро), не убеждали.
  И все же,  перед тем как уйти во время паузы, я сделала попытку вежливо проститься:
-  Вы не могли бы дать мне страницы, над которыми будете работать после  перерыва? – я знала, чем рискую, но, все же, предпочла потерять  несколько минут времени ради слабой надежды на новые, пусть и не  гарантированные знания.
  Мария засуетилась и вынула из папки две  страницы, на которых был  напечатан довольно крупным шрифтом текст, показавшийся мне на первый  взгляд далеким от учебного пособия.
-   Это я написала, - добавила она с некоторым смущением.  – Дело в том, что…. у  меня сегодня особенный день….  –
  Она увидела, как моя рука схватилась за дверную ручку, приготовившись к срочному броску на улицу,  и поспешила добавить:
-  и я пытаюсь заполнить его …. –
 Я уже приоткрывала дверь … -
-  У меня сегодня годовщина смерти ребенка, - выдохнула она так быстро,  что мне показалось, будто это она отдернула  мою руку от двери и  навсегда приклеила к телу.
-  … и я стараюсь  писать … много писать…. и… говорить… много, то есть,  преподавать, - поправилась она, - чтобы забыть этот день… прошло так  много времени, а я до сих пор помню….
   До меня долетали лишь некоторые фразы, тогда как другие бились… как  об стенку головой, - почему-то вспомнилось  освоенная в детстве и  повторяемая так часто мамой фраза.
-   Он только родился, мне даже не дали на него посмотреть, в те времена  считалось, что это травмирует женщину – смотреть на мертвого  новорожденного – и муж замотал его… У нас даже не было гробика,  и мы  так его и везли, в маленьком одеяле... Мы везли его, чтобы похоронить на  родине, в Бретани, в фамильном склепе…  а священник, такой гадкий  попался, он нас отчитал…  как мы могли столько дней возиться с трупом,  нужно было его давно похоронить…. Поэтому я сторожила его… но я так и не  увидела лица моего ребенка…. Тогда это считалось правильным…. Это  сейчас психологи говорят, что нужно дать возможность проститься, что так  гораздо легче, а иначе, ты не расстанешься со своим трауром всю  жизнь…..
  Она вдруг оборвала словесный поток и замолчала.
-   Я тоже не попрощалась с мамой, ее сразу увезли из больницы в морг, -  только и нашла я, что сказать. Я понимала, что подобная фраза вряд ли  ее утешит, но должна же я была что-то произнести в ответ. И, к тому же,  мне вдруг стало  непривычно неловко в образовавшейся пустоте. Как будто  это я была виновата в несвойственной ей паузе.
 Она посмотрела сквозь меня.  И в этот момент предательская мысль о том, что мне пора, снова двинула моей рукой.
-   Поэтому я работаю в этот день очень много, - завершила она и, как  будто заметив мой жест, добавила тоном, каким обычно прощаются:
-  Если тебе… если Вам… что-либо будет непонятно  в тексте,  я объясню  все после каникул… Это о времени. О времени, которое проходит и о  времени, которое стоит на дворе. Я нашла это забавным, не правда ли?   Хорошего Вам дня.
   Я прикрыла за собой дверь и автоматически поднесла руку с часами  к глазам:  разговор занял пять минут.
 

ТЕРАПИЯ



Это был непредвиденный визит. И не визит даже. Он пришел без  предупреждения. Не пришел, а ворвался. Был выходной день, и я честно  собирался посвятить его семье. Он вошел, сел в мое любимое кресло на  террасе, закрыл глаза  и, казалось, навсегда замолчал. С ним и раньше  случались подобные приступы пауз – так я называл его неспособность  высказаться без предисловий.  Я  пошел на кухню, чтобы  приготовить чай и  позволить ему собраться с мыслями. Честно говоря, мне совсем не  хотелось заниматься консультированием в этот солнечный день. Я собрался  погулять в Булонском лесу с женой и  дочкой,  которые  не только не  скрывали своего неудовольствия по поводу неожиданного гостя, но  продолжали собираться на прогулку, как будто его и вовсе не было. Когда я  вернулся, минут через пять, ничего не изменилось: мой приятель восседал  в моем кресле, не подавая признаков жизни. Почувствовав мое  присутствие, он, наконец, открыл глаза и бросил свою дежурную фразу:
- Что поделываешь?
- Собирался выбраться с семьей на природу.
Он проигнорировал мой намек и продолжил с той же интонацией:
- Я о твоих жизненных планах… Или творческих, если хочешь.
- Творческих? – я вспомнил то, что мне предстояло в этом месяце –  провести групповое занятие по арт-терапии, и коротко рассказал ему об  этом.
-  Арт-терапия? Это интересно… - он, казалось, не знал, как подобраться к волнующей его теме, - и где собираешься проводить?
 Я назвал имя организации.  Он удивленно посмотрел на меня, как  будто  проверяя, не ошибся ли я. Потом  загадочным тоном промолвил:
-  Я бы не советовал иметь дело с этими людьми, - и снова закрыл глаза с таким видом, как будто скрывал под веками тайну.
-  Это почему же? – спросил я, просто чтобы создать видимость разговора.
-  Странные люди туда  приходят, - продолжал он, не открывая глаз.
-  Что значит – странные? Я хорошо знаю президента и пару-тройку человек, и все они вполне нормальные.
-   Они-то может и нормальные, а вот те, кто их посещает…
 Блефует, промелькнуло в голове, боится высказаться напрямую. Он как  будто прочитал мои мысли, открыл глаза, посмотрел выразительно и   закатал рукава:
-  Смотри! – чуть ниже локтя я заметил пару укусов, превратившихся в синяки.
-  Ты хочешь сказать, что пришел туда, а на тебя напросились и покусали?
-   Не сразу. Мне понадобился месяц, чтобы это произошло.
-   Ну, все, хватит интриговать, рассказывай.
-   Я провел вчера ужасную ночь…, - выпалил  он так быстро, как будто  выплюнул фразу, сидевшую на кончике языка и просившуюся изо рта все это  время. -  Я встретил женщину, в которую почти влюбился. Месяц носил ей  цветы с клубникой, играл с её дочерью, как будто она моя, был на седьмом  небе от счастья, а вчера понял, что передо мной – совершенно другое…  существо….
-  Валяй, - обреченно промямлил я, пододвигая стул в нехорошем предчувствии долгой беседы.
- Когда мы остались с ней наедине…я так ждал этого… я месяц ходил за  ней, как влюбленный мальчишка… когда ее дочь заснула, и мы начали  танцевать…. в самый прекрасный момент… когда я прикоснулся к ней и  поцеловал… она вдруг резко изменилась. Ты не можешь себе представить,  как…. Все было так здорово… Я закрыл глаза  на долю секунды, а когда  снова посмотрел на нее, вдруг  увидел совершенно другое лицо. Я никогда  не видел, чтобы лица менялись так сильно… Как в дурном сне: перед тобой  стоит ангел, который мгновенно превращается в свою противоположность. И  начинает говорить. Это новое лицо, смотревшее на меня так близко… вдруг  попросило его ударить… И даже не попросило, а потребовало.  И не один  раз. Я не поверил своим ушам, я,  конечно, сказал нет, когда  понял, что от меня хотят, и даже попытался отстраниться…  несмотря на  то, что был  пьян… не поверишь: я как будто протрезвел….
 Я прыснул, не в состоянии больше удерживаться.
-  Ничего веселого… - мрачно отрезал он. - Мне пришлось это сделать,   хотя я очень не хотел, но когда я отказался в очередной раз ее ударить,   она прыгнула на меня, как дикая кошка, как бешеная гиена, и начала  меня кусать, и таки… заставила меня защищаться.  И ударить ее…  как она  этого хотела…
Я никогда не бил  женщину…
 Я еще пытался держаться своей  роли насмешника, чтобы немного понизить  уровень важности события, казавшегося ему  таким значимым:
-  Поздравляю с новым опытом: ты встретился с настоящей садомазохисткой, - и еще раз прыснул, уже нарочно.
-   Не все так просто. Она не просто садомазо, она еще и прекрасный  манипулятор. Не знаю, где она научилась  всем своим  штучкам, но она  добилась от меня всего, что хотела – и души, и тела…
 Я еще пытался улыбаться его манере выражаться по- книжному, но уже чувствовал, что настроение мое падает ниже нуля.
-  Она, похоже, владеет какими-то специальными психологическими  техниками, - продолжал он, - которые позволяют превратить тебя в  подопытного кролика…. И  практикует их на других.
-  Ты хочешь сказать, что вместо того, чтобы лечиться самой, она лечит других? Она … занимается психотерапией?
-  Что-то в этом роде. Хотя, у  меня такое ощущение, что она не способна  на какую-либо работу. Она даже не знает языка страны, в которой живет.  Она одинока и несчастна. И, как я понимаю теперь, больна.
-  Думаешь, бывают здоровые психотерапевты?
  Он, казалось, не расслышал моей иронии.
-  Знаешь, мне кажется, я заболел после этой ночи. Серьезно. Как будто  что-то постороннее проникло в меня… И даже не проникло, а всплыло.  Как  будто она разбудила зло, которое дремало во мне с того самого времени,  как я ушел из дома, не выдержав жестокости, царившей в моей семье. Я  избегал этой жестокости всю свою жизнь, а она сказала, что вычислила  меня простым способом: если мой отец был способен поднять руку на мать,  то и я способен, понимаешь?…
   Теперь он говорил взахлеб, проглатывая слова. И  я окончательно  понял, что дело приняло серьезный оборот. Мне оставалось только слушать и  молчать…
- … знаешь, мне кажется, я теперь ненавижу людей, - закончил он свой монолог.
 Он замолчал, и я тоже, не зная в каком направлении продолжать.  Психотерапевт во мне говорил: его надо срочно лечить, а человек, знавший  его столько лет, успокаивал: все обойдется дружеской беседой.
-  Да ты не парься, - он как будто вернулся к себе, читая мои мысли. - Я  пришел к тебе не консультироваться. Просто мне нужно побыть среди…  нормальных людей.
 Мне стало почему-то грустно. Непрофессионально грустно.
  В эту минуту  на террасу выбежала моя трехлетняя дочь. Можно сказать,  самая нормальная в нашей семье. Она стала между нами и радостно  объявила:
-   Папа, я не пойду гулять!
-   Почему?
-   Не хочу без тебя.
-   А мама что говорит?
-   Она говорит, что ты – подлец! – как можно громче выкрикнула она.
  Я покосился на своего друга. Впервые за время нашей беседы он улыбнулся.
 Потом, не спрашивая его мнения, она забралась ему на колени и начала  играть в свою любимую игру «гули-гули», которая по-нашему называлась  щекоткой и состояла в том, что её пальчики бегали взад-вперед по его  телу, ожидая ответной реакции, чаще всего - смеха. Я предпочел оставить  их вдвоем и поспешил к своей обиженной супруге.
 Когда я вернулся, сцена изменилась. Она перебралась к нему на плечи и  выбивала на его голове ритм, наподобие барабанного, напевая что-то на  своем детском наречии. Он производил непроизвольные гримасы, когда она  ударяла особенно больно, и она, довольная произведенным эффектом,  выкрикивала громче свою тарабарскую песенку. Передо мной стоял другой  человек – такой, каким я знал его всегда, беззаботным и безбашенным.  Болезненные воспоминания отлетали под  настойчивыми ударами детских  ладошек, и я мысленно поблагодарил свою дочь за удачную терапию и за  спасенный выходной.
  Прошло немало времени, прежде чем мы вернулись  к этому разговору.  Это было на моем тренинге. Народу собралось неожиданно много, и я  удовлетворенно потирал руки, несмотря на то, что пришлось изрядно  повозиться с дополнительными стульями. Он пришел последним, он всегда  опаздывал,  бухнулся  на единственный свободный стул и в течение трех  часов сидел, не двигаясь, напоминая скорее восковую фигуру,  чем  человека, пришедшего заняться саморазвитием. Едва я закончил работать,   и объявил время обратной связи,  он поднялся и вместо того, чтобы  поделиться своими ощущениями – одной из важных составляющих терапии, в  которой он обычно охотно принимал участие, сухо пожал мне руку и    сказал:
-  Спасибо,  было очень интересно, но я ухожу.
 Он нагнулся к моему уху и зашептал, игнорируя незыблемое правило любого тренинга: делиться со всеми своим состоянием:
– Я заметил в зале её.
 Я не сразу понял, о ком он говорит. Но вдруг передо мной возникло лицо  женщины, описать которую я не берусь, потому что в ней не было ничего  примечательного и,  к тому же, я останавливался на ней взглядом не так  часто в течение трех часов.  Вернее, на её глазах – двух серых  внимательных существах, следующих по пятам за изменением моей мысли.  Когда я столкнулся с этим взглядом в первый раз, они вызвали во мне  прилив энтузиазма и желание говорить для них, так внимательно следили  они за каждым моим движением.  Во второй раз  я увидел совершенно другие  глаза – полные неприятия, отстраненные, почти враждебные.
-  Мне кажется, я знаю, о ком ты говоришь. У нее –  серые  глаза,  похожие на два озера, в которых хочется искупаться в первый раз, и  страшно утонуть во второй, и длинные соломенные волосы, сияющие как  зимнее солнце. Возле нее сидит маленькая девочка, которую она зачем-то  привела с собой.
-  Она все время таскает ее за собой.
-  Бедный ребенок. Как скучно ей, наверное, было все это время….
-  Она хочет объясниться, она мне делала знаки… Но я не в состоянии.
-  Может, она хочет извиниться – и нужно ей просто позволить  сделать это?
-  Может, но я боюсь попасть в новую ловушку. Она слишком хитра. Она все  запланировала тогда…. Она рассчитала все – и время, и мое состояние.  Она могла бы сделать меня настоящим рабом, если бы не потеряла контроль  над ситуацией. У нее искалеченная психика, понимаешь?…
-  Хочешь, я с ней поработаю?
-  Не хочу. Я  вообще ничего не хочу. Я хочу поскорее забыть эту  страшную ночь и то, что она во мне открыла… И тебе не советую  связываться с ней: это человек с двойным дном, и ты, при всем своем  опыте, наверняка попадешь в ту же ловушку. Она ведь симпатичная женщина…
  Я засмеялся, подумав, что перестал смотреть на женщин с тех пор, как женился. Может,  зря.
-   Ну, пока, еще раз поздравляю с успехом, - бросил он и поспешил к выходу.
 Я не настаивал. У меня было достаточно пациентов, и заниматься  альтруизмом против  доброй воли кого бы то ни было, я не хотел. Я снова  забыл об этой истории. Но она, похоже, не забыла обо мне.
 В течение моей профессиональной жизни отношения мои с людьми  оставались достаточно стабильными – все они искали либо утешения в моем  обществе, либо разрешения своих внутренних проблем. Но в последнее время  я стал замечать, что общаюсь намного реже со своими коллегами, чем с  пациентами. Я даже  несколько раз словил себя на мысли, что ощущаю то,  что можно было бы назвать внутренним одиночеством... Это ощущение меня  особо не тяготило, так как я никогда не стремился к светской жизни. Но в  некоторых ситуациях я бы предпочел быть окруженным единомышленниками, а  не пациентами, то есть, равными, а не зависимыми. Возможно, это было  связано с моей  слишком большой зацикленностью на  работе, а возможно, с  чем-то другим, что я и хотел прояснить. Я, конечно, пользовался славой  хорошего психотерапевта. Но  никогда не мешает поучиться опыту других.
  Семинар, который я выбрал в качестве учебного пособия, назывался  «Коммуникативные техники». Звучало простенько, но иногда за простыми и  поверхностными с виду вещами кроется глубина, не видимая с первого  взгляда.  А еще я пошел на этот семинар, потому что он просто попал в  поле моего внимания, а я  никогда не занимался  поисками того, что  находится дальше радиуса протянутой руки. «Все ответы – перед тобой,  нужно просто правильно задавать вопросы», вспомнил я фразу то ли   мудрого психолога, то ли древнего мудреца.
 В помещении,  куда я пришел, уже собрались люди. Их было немного, и я  не смог не заметить, что все они – молодые женщины. Во мне проснулось  сомнение в правильности моего выбора, и я уже подумывал об отступлении,  когда почувствовал на себе взгляд. Я обернулся на одну из женщин, но  ничего особенного не заметил: она сидела возле  компьютера и пыталась  подключиться к видеопроектору. Прошло около получаса. Я успел  поздороваться со всеми и даже переговорить с рядом сидящими,  когда  организатор, наконец, объявил о начале. Женщина с неестественно  соломенными волосами подскочила, как ужаленная,  и бросилась к зеркалу.   Она зачем-то надела поверх своей белоснежной блузы серую кофту,  заколола её брошью, нервно поправила волосы и вышла на середину комнаты.  И тут до меня дошло, что она – и есть психолог, на семинар к которому я  пришел «поучиться опыту», а также один из слушателей моего последнего  тренинга, а также….
 Я честно пытался сконцентрироваться и даже поучаствовать в дебатах, но  не мог избавиться от призмы, сквозь которую смотрел на эту женщину.  Периодами мне казалось, что я единственный,  по-настоящему знающий, кто  она такая и что она здесь делает. Ну, конечно, ей очень важно провести  этот семинар, зачем-то убеждал я себя, она ведь может таким образом  изменить себя и свою собственную жизнь. Ну и пусть меняет, а причем  здесь другие «подопытные кролики»? - выплыло из сознания выражение моего  друга. А еще я все время задавал себе вопрос: а что если я ошибся? Если  это три разных человека – психолог, зрительница и ночной кошмар моего  друга? Не слишком ли много совпадений для жизни, полной хаоса и  непредвиденных случайностей и вовсе непохожей на механизм, в котором  различные части сопряжены по принципу детективной истории, интересной  для зрителя? И кто в данной ситуации я – зритель или участник?  Мне  начинало казаться, что мое присутствие в этой комнате и в этой ситуации  вообще добавляет еще одно звено в цепочку событий, существовавших до  меня.  Когда началась работа в парах, я уже не сомневался, что  для меня  в этой компании пары не найдется, и я  буду вынужден работать с ней.  Она села напротив, предложила вариант вопроса, который служил примером  удачной коммуникации и был призван не обидеть собеседника. Я   добросовестно примерил на себя этот вопрос, тщательно скрывая ощущение  абсурда – услышать о корректном поведении из ее уст! По всем  правилам гештальта, который я предпочитал всем другим техникам, я  сформулировал ответ, и она явно осталась довольна мной.
  Сразу вслед за этим, воспользовавшись наступившей паузой, я задал ей  вопрос, не её ли я увидел у себя на тренинге вместе со своей маленькой  девочкой. Она ответила да и еще что-то вроде это было потрясающе. Я перебил её, рискуя показаться невежливым, потому что в этот момент интересовался больше ею, чем своим представлением:
-  Вообще-то я надеялся услышать от Вас  что-то о коучинге. Вы ведь практикуете его?
-  Да, практикую. Но не на семинарах. Если хотите, мы можем заняться с вами индивидуальной работой, - она улыбнулась:
- Оставьте Ваш телефон или мэйл.
 Я бы тоже мог заняться с Вами индивидуальной работой, хотел  вставить я, но ничего не сказал, храня врачебную тайну, верность другу и  желая, чтобы заповедь «Врачу, исцелися сам» сбылась без моего  вмешательства.
 На прощание я все же оставил  мэйл и, уже в дверях,  обернулся, чтобы  еще раз убедиться: я был единственным мужчиной среди собравшихся. В  грудной клетке  забилась давно забытая птица приключения.