Михаил Щерб

Стихи, я и Пловец. Рецензия на книгу Даниила Чкония «Стихия и Пловец. Другие стихи»

  Даниил Чкония. Стихия и Пловец: Другие стихи. – М.: Время, 2016. – 192 с.

 

Молодой (в смысле «начинающий») поэт, обладающий собственным, оригинальным видением мира и неповторимым голосом, пытается рассказать побольше обо всем. Он говорит новое о воде и камнях, воздухе и траве, площадях и улицах, он, как древний Адам, спешит дать всему на свете свои имена. Затем поэтический неофит отбирает самые выдающиеся (по его мнению) результаты своих опытов, группирует их в главы, разделы или циклы, и издаёт первую книгу – расхристанную, как букет полевых цветов.

Не то поэт опытный, зрелый. Издание сборника для него – не прорыв, но новый этап, новая ступень, а сам сборник имеет вполне определенный стержень: идею, красную нить, на которую автор более или менее удачно нанизывает жемчужины поэтических текстов (мой пафос здесь извиняет лишь слегка закамуфлированная ирония). Такая книга уже напоминает приличный букет роз: бутоны подобранны по цвету и размеру, стебли подрезанны до подходящей длины, затем вся эта тщательно культивированная красота упаковывается в прозрачный целлофан.

Книга «Стихия и пловец» – одиннадцатая книга Даниила Чкония, на первый взгляд, полностью отвечает вышеприведенному описанию – она прекрасно издана, обложку украшает (действительно украшает!) черно-белое фото автора, есть предисловие, написанное редактором журнала «Знамя», известным критиком, литературоведом, историком литературы Сергеем Чуприниным, есть и синопсис, написанный талантливым поэтом и критиком Мариной Гарбер, и даже биографическая справка, скромно озаглавленная «Об авторе», тоже есть.

Как и любой нормальный читатель, я сначала прочёл книгу, а затем – предисловие и, честно говоря, изумился.

«И что за почва и судьба надиктовали эти будто мерцающие, плывущие, как перистые облака, и, как перистые облака, истончающиеся строки?» – риторически спрашивает Сергей Чупринин.  Ей-ей, читатель, не соглашусь. Открой книгу на любой случайно выбранной странице:



 
а я над рекою красиво стою
красивой строкою красиво пою.
...
и пошлости пышные соты
красот несусветных высоты,



 


или:



 
как вечные римейки
банальной чепухи
толпились у скамейки
соседней мужики,



 


или:



 
но чтобы стать преображенной сворой
прости мне слово грешное прости
мы вынуждены строго и сурово
беспамятство свое приобрести...



 


Воля ваша, но я не вижу, где тут «истончающиеся перистые облака».

Вплотную, на мой взгляд, подходит к пониманию идеи книги Марина Гарбер, говоря о «расплетании ткани», но не поясняя подробнее (синопсис для этого неподходящее место), что подразумевается под этим расплетанием, какую такую ткань и зачем расплетает автор.

Мне кажется, что ключ к книге «Стихия и Пловец» можно найти в ироническом философском этюде, который Даниил Чкония опубликовал в журнале «Интерпоэзия» (N°3, 2012 г.). Этюд этот называется «Потому что – дурак» и начинается, как полагается философскому этюду, с парадокса: «Поскольку я человек умный, я решил понять, почему делаю в жизни столько глупостей. А поскольку делаю много глупостей, то решил понять, почему же я такой неумный». Там же Даниил задается более частным вопросом: «Но если они умные, я имею в виду – люди, то должны понимать, что их стихи плохие, и если они этого не понимают, то какие же они умные, а если понимают, то зачем пишут плохие стихи, иначе говоря, занимаются бесполезным с точки зрения умного человека делом...»

 

Когда читаешь книгу «Стихия и пловец», что-то, вернее кто-то, не даёт тебе остаться наедине с автором и любоваться вместе с ним исчезающими перистыми облаками. Этот кто-то ведёт себя довольно нахально и бесцеремонно, постоянно хмыкает иронически, закатывает глаза, в притворном ужасе заламывает руки и вообще гримасничает. Этот кто-то уже в третьем четверостишьи распарывает любовно связанную автором в первых двух поэтическую вязь. Иногда этот кто-то просто распевает с автором частушки на манер Рудакова и Нечаева:



 
– ты талдычишь как мессия
про высокие дела
– а виновата вся Россия
если баба не дала



 


или, на мотив «Широка страна моя родная...», подпевает:



 
и напрасны все твои потуги
оправдать предательство и ложь
ты мне долго набивался в други
адрес знаешь – сам туда пойдешь?



 


или вообще бесцеремонно прерывает поэтическую речь широким зевком:



 
о чем-то токуют колёса
толкуют на стыках стуча
выходит луна из-за плёса
туман за собой волоча
 
.............
 
гудит на мосту электричка
кого она хочет увлечь?
какая дурная привычка
тянуть стихотворную речь


 

Этот нахал – альтер эго автора, его ирония и самоирония, которая не разлита уже даже между строк, а имеет свой голос, отличный от голоса автора, и даже название книги – «Стихия и пловец» – раскладывается (простите за плохой каламбур) на «Стихи, я и пловец».

Читая эту книгу, я постоянно вспоминал другую – повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца». Прошу прощения за длинную цитату:


«Я вспомнил вдруг чувствительные и грустные романсы, какие пели тогда, – «О, это только сон», «Гори, гори, моя звезда», «Хризантемы в саду».

Не скрою от вас – у меня появились слезы на глазах, когда я вдруг припомнил эти позабытые звуки. 

...

Я стал вспоминать стихи моего времени.

...

Я вдруг вспомнил строчки из В. Брюсова: 


Вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
 

Почему же он так сказал? Почему он не сказал, что встречает приветственным гимном тех, которые уничтожат несправедливость, вопиющее неравенство, нищету? ... Но почему все же он нашел такие жестокие слова в отношении самого себя?

...

Нет сомнения, он не считал себя здоровым, полноценным человеком. И вот почему он так сказал.

Должно быть, он не хотел, чтоб искусство находилось в дрожащих руках неврастеников. ...

Но, может быть, эта катастрофа, истерика и меланхолия были свойственны только лишь большим поэтам...?

Может быть, все остальные поэты бодрыми голосами напевали торжественные гимны природе?

Я стал перелистывать стихи моего времени.

Нет. Все то же самое. Только хуже. Бедней. Ужасней.

Блок, как в фокусе, соединил в себе все чувства своего времени. Но он был гений. Он облагородил своим гением все, о чем он думал, писал.

Строчки малых поэтов, лишенные этого благородства и вкуса, были ужасны...»

 

Потому-то и нужен Даниилу Чкония «Пловец» (одного «благородства и вкуса» уже недостаточно), – противодействующее языковой стихии автора начало, борющееся с ней: изгонять из текстов всяческую истерику и меланхолию, всяческую неврастению и скуку, не только оперетточную, но и оперную экзальтацию. Изгонять усталость, изгонять менторский тон жизненного опыта.



 
ну что ж что я печальником слыву
я радость из печалей выплавляю
на Итальянской улице живу
по Итальянской улице гуляю



 


«Пловец», надо заметить, ведёт себя вполне прилично там, где нет ни туч, ни облаков – ни кучевых, ни перьевых, – там, где стих приобретает простоту и ясность небесной лазури.



 
что ни делай, как ни бейся
оглушает тишина
в одиночестве и песня
одинокая слышна



 


Таких «прозрачных», псевдопростых мест в книге предостаточно, наверное поэтому её настроение напоминает мне поздне-пастернаковское. Автор не боится говорить «святые банальности», ему дается простота высшей пробы – банальность без пошлости.



 
долго спать порой полезно
но уходит жизнь навек
и стоит над самой бездной
бодрствующий человек



 


«Я и теперь думаю, что в поэзии нет высшего смысла. Но я знаю: кое-что в ней имеет смысл. Это «кое-что» – человек. Ведь он единственное существо, которое требует от поэзии, чтобы она наполнилась смыслом». Позвольте мне завершить мой отзыв этой переиначенной цитатой Альбера Камю.



К списку номеров журнала «ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА» | К содержанию номера