Сергей Слепухин

Рецензии

«Слоями  прожитых  страстей»


 


Изяслав Винтерман. Страсть страстей. М.: «Сибирский тракт», 2018 — 80 стр.


ISBN 978-5-9909267-9-0


 


Есть такой прием – сочетанием имени в единственном числе с тем же именем в числе множественном достигать превосходной степени выражаемого словом понятия – святое святых, небо небес, раб рабов, суета сует. Свою новую книгу стихов Изяслав Винтерман назвал «Страсть страстей» – по аналогии с библейской «Песнь песней», агиографом, означающим превосходнейшую, лучшую из лучших песен. Такое название наиболее точно отвечает и форме, и содержанию сборника иерусалимского поэта. Автор решил создать «высокую песнь» – возвышенное произведение священной любовной поэзии.


            Итак, за образец взято собрание песен царя Соломона – «Песнь песней», «Canticumcanticorum». Это поэма восхитительной хвалы истинной любви, которая и есть гармония, а где гармония, там – настоящее счастье, следовательно, любовь. 


            Страсть – это личное переживание, ему невозможно помешать, его нельзя полностью преодолеть. Поэт произносит стихи, насыщенные восхвалением чувственной, пламенной любви, священнодействует торжественно и интимно. Как и в древнем тексте, все в                   «Страсти страстей» от начала до конца написано таинственно, с загадочным иносказанием, смысл содержится не в букве, а скрыт глубоко под нею. «Вовлекая в прозренье», автор использует сложный словарь  взаимопроникающих и взаимозаменяющих, универсальных символов и метасимволов, творит, «упорствуя в своей неправоте и сравнивая то, что несравнимо».


            Если «Песнь песней» представляет собой цельную поэму, то «Страсть страстей» следует понимать как собрание отрывочных песен «нового Соломона», объединенных темой возвышенного чувства.


Страсть и противоположна, и симметрична действию. В Книге Винтермана нет драматического действия (в библейском тексте оно – действие – построено на диалоге), но есть драматически выраженный монолог.


 


 


В мягкой внутренности ночи


  тёмной страстью одиночки


  и фонариком согрет…


 


От первого стиха до последнего книга представляет собой поток душевных излияний. Страсть – явление неизбежное и означает сильное влечение. Ее принято считать потоком короткоживущих, преходящих эмоций, отождествлять с влюбленностью, противопоставлять любви. Это свойство выражается безотчетным влечением, необузданным, неразумным и чрезмерным намерением, страсть всегда основана на пылком желании. В большинстве случаев, когда человек добивается востребованного, его страсть затухает, в этом её отличие от любви. Но иногда случатся и так, что страсть перерастает в более сильное и глубокое чувство. Именно о таком чувствовании, о таком приращении, книга поэта – сильном глубоком расположении, самоотверженной и искренней привязанности мужчины к женщине, влюбленного – к избраннице, мужа – к жене. В этом прикосновении – страсти – каждый находит свое «второе я», без которого не может жить. В радости соединения двух существ осуществляется божественный замысел, цель которого — конечное единство и всеобщая гармония.


В глубине нашего существа, в самой основе души, иногда для нас неосознанно, таится и скрыто дей­ствует странная сила –  «невидимая кровь». Эта воля – она темная, или светлая? Непонятно.


 


Когда прибывает вода – ты к ней не готов.


  Когда отступает – ты сам себе не река...


 


Страсть – греховна? Она – ошибка, безумие? Обуздать ее, укротить, исцелиться? Для автора сборника страсть означает горячую преданность и пламенную привязанность, попытку придать смысл своей жизни. Пылкости нередко сопутствуют мучитель­ная забота, страх перед возмездием, тревожность, что «выпадет боль росой».


Страсть может существовать без любви, любовь не может существовать без страсти.«Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем» (8:6-7).


У Винтермана страсть – сложное чувство, оно предстает облагороженным воспоминанием, осознанием, что испытанное когда-то счастливо переросло в любовь, не имеющую границ. Теперь для певца страсть-любовь обладает неиссякаемыми запасами ощущений, осознаний, предчувствий, влечений, переживаний, и поэтому никогда не закончится. Это бесконечное притяжение двух людей. Поэт – истинный царь Соломон. 


Как и в предыдущих сборниках, тема осмысления преображения, благорастворения, жизненного наполнения остается для Винтермана главной. Разгадка таинства соприкосновения страсти и любви – вот еще один аспект, удачный подход к решению главной задачи, поставленной поэтом.


«Страсть страсти» – исповедальная история о всепобеждающей любви и обретаемом бессмертии. Это преумноженное чувство не замкнуло поэта в самом себе, не сделало его непроницаемым и не­прозрачным, а, наоборот, побудило к созданию замечательной книги.


 


МУЗЫКА  СВЕТА


 


Александр Куликов. Двенадцать звуков разной высоты. –


Екатеринбург: «Евдокия», 2018 — 216 с.


ISBN978-1-387-77653-5


 


Вчитавшись в книгу стихов «Двенадцать звуков разной высоты», я вспомнил историю одного художника. Сто лет назад судьба забросила Георгия Якулова на Дальний Восток, в край, где сегодня живет поэт Александр Куликов. Якулов позже признавался: «В творчестве я двигался с Востока на Запад, тогда как европейцы идут с Запада на Восток». Если Якулову суждено было связать традицию Востока с изысканной эстетикой позднего модерна, то Куликову выпало оказаться в точке слияния трех потоков: русской поэтической традиции, культуры дальневосточных стран, новаторских тенденций Америки. Казалось бы, сочетание несочетаемого: рэндзю и рэгтайм; Поплавский, Фрост, Такубоку…


Восток – «край безразличного колебания, вечного движения “голубой призмы”». Здесь создается эффект переламывающихся ритмов, похожий на дробление изображения в воде.Картина обычно строится по линии ниспадающих волн или на быстром передвижении плоскостей и их ломки. Это подобно тому, как рисунок перебрасывается с волны на волну. Изображая предметы в перспективе, художник на Востоке оставляет линии параллельными. Такое построение дает представление не об одном, а о нескольких моментах. Для мастера важно изобразить континуальное состояние – собственное колебание в каждом мгновении. Это очень тонко чувствует Александр Куликов, и это очень важно для понимания его стихов.


            Современный поэт неизбежно сталкивается с преодолением канонов. Наложение  нескольких образных планов друг на друга Куликов называет лессировкой. Его поэтический прием похож на живописную тех­нику получения глубоких переливчатых цветов за счет на­несения полупрозрачных красок поверх основного цвета. Так автором достигается смысловая полифония – сложение смыслов, сущностей, сюжетных ходов, маневров.


Осенние дожди и листья, ветры и снега – любимые персона­жи стихотворца, но все-таки главное значение для Куликова имеют свет и звук. Поэта не привлекает «кипящее» изобилие деталей, он старается избегать множества персонажей, безразличие к изображению вещей влечет его к музыке и небесам.


Для художника на Дальнем Востоке нет светотени. Здесь отсутствие светотени и есть свет.У Куликова он не столько движется, сколько покоится. Излюбленный образ поэта – торонагаси, красочные бумаж­ные коробочки со свечами внутри, тысячами желтых огней плывущие по реке Русской, указывая путь в иной мир душам предков, посетившим на время праздника Обон мир живых. Читателю кажется, что  свет движется поступательно, но, на самом деле он возвращается, тем самым, убеждая нас, что всё вокруг суть движение круговое, как и само вращение солнечного диска.  Вот и поэт Роберт Блай, герой одного из циклов книги, наблюдая «застрявшее в ветвях» «холодное солнце», приходит к мысли, что смерть это «высшая степень свободы», и «возвращенье в исходную точку» – возможно.


В послесловии к книге автор делится размышлениями. «Преодоление временных границ способно смещать пространство. Это вполне естественно: если время прессуется, сходится в одной точке, то почему бы не растянуться пространству?» Сжатие пространства означает наступление ожидаемого –  снега, света, смерти...


Возвращаться в прошлое необходимо, прежде всего, для того, чтобы заново пережить неудачи, провалы – всё то, от чего в свое время ты отмахнулся, как от неприятного пустяка. Печаль и скорбь – это осмысленная боль, без которой человек ничего не сможет изменить в себе. Без нее нет мудрости, полноты и красоты жизни.


Как и Роберт Блай, Куликов мог бы сказать: «Звук сам по себе чрезвычайно важен в пробуждении важных вещей внутри нас, и, прежде всего, образов. Звук  должен пройти через все тело, и тогда картины придут сами по себе». Человеческое предназначение в том, что мы должны постоянно звучать подобно натянутой струне. Но ужасно, когда все ноты постепенно сливаются в монотонное жужжание. Это похоже на причитание старого холодильника – вы его замечаете, только когда он перестает работать. И тогда восклицаете: «Боже, наступила тишина, и я не знаю, что с этим делать!»


Плохой поэт сказал бы: «Моя жизнь – симфония». Автор «Двенадцати звуков разной высоты» не столь самонадеян. Взыскательный и требовательный к нам и к себе, он призывает вслушаться в тишину между двумя нотами, всегда находящимися в диссонансе. И это позиция настоящего поэта.


Куликов сдержан, он избегает прямого «излияния чувств», общается с читателем через едва заметный, но, все же, сюжет. Допустим, стихотворение можно рассматривать как поэтическую зарисовку на тему о красоте зимнего леса. Но при более внимательном взгляде осознаешь в нем борьбу между тягой к созерцанию красоты и чувством осмысления своей экзистенции, противостояние эстетики и этики. В манящей притягательной силе ветра может таится сила иная – искушающая,  втягивающая в себя все живое.


Блейк писал: «Великое из встречи гор с людьми / Рождается, а не из толкотни». Может быть, поэзия – это и есть соприкосновение с чем-то большим, чем наше «я»? Автор «Двенадцати звуков разной высоты» размышляет над проблемой ego, над тем, как люди обеспокоены притязаниями на сделанное и «принадлежащее» им, но при этом не понимают, что если созданное соприкасается с высшими ценностями мира, то людям оно, на самом деле, уже не принадлежит.


«Mysteriumtremendumetfascinans» – «благоговение и тайна взгляда». Благоговение!.. Оно – в природе, в «терцетах белой трясогузки», в «клеста мелькнувшем огоньке», в «легком и воздушном, как благословение, прикосновении луча вечернего света, про­бившегося сквозь толщу осенних туч и двойное стекло окна электрички».


Мне очень нравится, как один философ определял этимологию английского слова «bliss» – «блаженство». Оно восходит к французскому «blessure», что означает «рана». В этом-то и заключается человеческое блаженство – в возможности через печаль и страдание осознать свое неразрывное единство с миром. И это одинаково верно как для Востока, так и для Запада. В этом убеждаешься, читая книгу Александра Куликова.

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера