Исаак Розенберг

Возвращаясь, мы слышим жаворонков. Перевод Евгения Лукина

Исаак (Айзек) Розенберг (1890–1918) — английский поэт и живописец. Родился в бедной еврейской семье, которая бежала в Англию из России, опасаясь погромов. Посещал школу Святого Павла при церкви Уайтчепел — самом бедном районе Лондона, однако в 1904 году из-за нищеты бросил учебу и поступил на работу учеником гравера. Тогда же начал писать стихи. Позднее ему удалось найти меценатов и пройти курс обучения в Школе Слейда — художественном училище при Лондонском университете.
К первой мировой войне Розенберг отнесся отрицательно, не испытав никакой патриотической эйфории, однако по причине безработицы осенью 1915 года был вынужден записаться добровольцем в армию. «Я не смог получить работу, на которую рассчитывал, — сообщал он в одном из писем, — поэтому записался в этот батальон Бантам, так как я слишком низкорослый для любого другого... Мне приходится есть из миски вместе с каким-то ужасно пахнущим мусорщиком, который плюет и чихает в нее, и т. д. Кроме того, мое еврейское происхождение служит плохую службу среди этих жалких людей».
В июне 1916 года Исаак Розенберг был отправлен на Западный фронт во Францию. Как рядовой он был вынужден делать на войне самую грязную работу, испытывать самые тяжелые лишения. Однако тем сильнее была тяга к творчеству. В свободные минуты поэт находил огарок свечи, карандаш и на случайных обрывках бумаги набрасывал строчки, в которых отражалась суровая реальность военных будней. По мнению исследователей, «окопные» стихи Розенберга являются одним из самых ярких поэтических документов первой мировой войны.
В марте 1918 года поэт подал прошение о переводе в Еврейский батальон в Месопотамию. Призрачная возможность оказаться на древних библейских землях подвигла его на создание ряда стихотворений, связанных с ветхозаветной тематикой. Впоследствии знаменитый английский поэт-фронтовик Зигфрид Сассун отметил в его творчестве «органику соотнесенности английского и древнееврейского начал».
Однако мечта поэта побывать на Святой земле не осуществилась. Исаак Розенберг был убит 1 апреля 1918 года во время ночного патрулирования проволочных заграждений и похоронен в братской могиле. Спустя десятилетие его останки идентифицировали и перезахоронили на кладбище в Сен-Лоран-Бланжи (Северная Франция). На надгробии была высечена звезда Давида и надпись: «Художник и поэт».


Евгений Лукин




На марше (вид из левой колонны)

Мои глаза ловят могучие шеи,
Сильно откинутые назад —
Их кирпично-красное мерцание.
Руки, как огненные маятники,
Раскачиваются параллельно хаки —
Полевой формы горчичного цвета —
В такт машинальному шагу.
Мы возрождаем древнюю славу,
Обнажая крепкие шеи и руки.
Не грохочет кузница Марса;
Но прозорливый ум кует железо,
Чтоб подковать копыта смерти
(Которая сейчас молотит воздух).
Слепые пальцы мечут железную тучу
Пролить бессмертную тьму
На сильные глаза.



Бессмертные

Я их убивал, но они не сдыхали.
И вот без конца — день и ночь, день и ночь —
Они мне забыться во сне не давали,
От них защититься мне было невмочь.

Напрасно я лез в сумасшедшую драку
И руки в крови обагрял — чуть живой.
Они все равно поднимались в атаку
И шли еще гуще — волна за волной.

Я вился в агонии, бился от страха
И падал без сил, супостата кляня.
Они все равно восставали из праха
И лезли, как черти, чтоб мучить меня.

Я думал, что дьявол, привыкший к разгулам,
Скрывается там, где разврат и дебош.
Я раньше его называл Вельзевулом,
Теперь же зову его — грязная вошь.



Рассвет в окопах

Мрак осыпается, будто песок.
Древнее время друидов — сплошь волшебство.
Вот и на руку мою совершает прыжок
Странная крыса — веселое существо,
Когда я срываю с бруствера красный мак,
Чтобы заткнуть его за ухо — вещий знак.

Тебя пристрелили бы, крыса, тут же без церемоний,
Если б узнали о твоих, космополитка, пристрастьях:
Сейчас ты дотронулась до английской ладони,
А через минуту окажешься на немецких запястьях,
Если захочешь ничейный луг пересечь —
Страшное место последних встреч.

Ты скалишься, крыса, когда пробегаешь тропой
Мимо стройных тел — лежат за атлетом атлет.
Это крепкие парни, но по сравненью с тобой
Шансов выжить у них — считай что — нет.
Они притаились во мраке траншей
Среди разоренных французских полей.

Что ты увидишь в солдатских глазах усталых,
Когда запылает огонь, завизжит железо,
Летящее в небесах, исступленно алых —
Трепет какого цвета? Ужас какого отреза?
Красные маки, чьи корни в жилах растут,
Падают наземь — гниют, гниют, гниют.

А мой цветок за ухом уцелел:
От пыли лишь немного поседел.



Хлам мертвеца


По разбитой проселочной дороге
Громыхали передки орудий,
Торчали колючки, как терновые венцы,
И ржавые колья, как старые скипетры,
Чтобы остановить свирепых солдат,
Ступающих по нашим братьям.
Колеса кренились, проезжая по мертвецам,
Не причиняя им боли, хотя и трещали кости:
Закрытые рты не издали ни стона.
Они лежали вповалку — друг и враг,
Братья, рожденные отцом и матерью.
Рыдали снаряды над ними
Дни и ночи напролет.

Пока они подрастали,
Их дожидалась земля,
Готовясь к разложенью —
Теперь она получила их!
Творя страшные образы,
Они ушли в тебя, земля?
Куда-то ведь они должны уйти,
Швырнув на твою крепкую спину
Холщовый мешок своей души,
Пустой от божественной сути.
Кто ее выпустил? Кто отверг?
Никто не видел их тени на траве,
Не видел, как их обреченные рты
Испускали последний выдох,
Пока железная горящая пчела
Осушала дикий мед их юности.
Что до нас, прошедших смертельное пламя,
То наши мысли остались привычными,
Наши руки-ноги целы и напоены кровью богов,
Мы кажемся себе бессмертными.
Возможно, когда огонь ударит по нам,
В наших жилах встанет заглушкою страх
И замрет испуганная кровь.

Темный воздух исполнен смерти,
Взрываясь яростным огнем
Непрестанно, без перерыва.
Несколько минут назад
Эти мертвецы переступили время,
Когда шрапнель им крикнула: «Конец!»
Но некоторые умерли не сразу:
Лежа на носилках, они еще грезили о доме,
О дорогих вещах, зачеркнутых войной.
И вдруг кровавый мозг раненого
Брызнул на лицо носильщика:
Тот опустил свою ношу на землю,
Но когда наклонился посмотреть,
Умирающая душа уже была далеко
Для чуткой человеческой доброты.
Они положили мертвеца на дороге —
Рядом с другими, распластанными поперек.
Их лица были сожжены дочерна
Страшным зловонным гниением,
Лежали с изъеденными глазами.
У травы или цветной глины
Было больше движения, чем у них,
Приобщенных к великой тишине земли.

Вот один, только что умерший:
Его темный слух уловил колесный скрип,
И придавленная душа протянула слабые руки,
Чтобы уловить далекий говор колес,
Ошеломленный от крови рассудок бился за свет,
Кричал терзающим его колесам,
Стойкий до конца, чтобы сломаться
Или сломать колесный обод.
Кричал, ибо мир прокатился по его зрению.

Они вернутся? Они когда-нибудь вернутся?
Даже если это мельтешащие копыта мулов
С дрожащими вспученными брюхами
И куда-то торопящиеся колеса,
Вдавившие в грязь его измученный взор.
Итак, мы прогрохотали по разбитой дороге,
Мы услышали его слабый крик,
Его последний выдох,
И наши колеса ободрали его мертвое лицо.



Через эти пасмурные дни

Через эти пасмурные дни
Лики потемневшие горят
Из тысячелетней глубины,
Огненный отбрасывая взгляд.

А вдали, карабкаясь на склон,
Души их бездомные бредут,
Чтобы отыскать святой Хеврон,
Где они спасенье обретут.

Оставляя пасмурные дни,
Они видят в бликах синевы,
Как же долго все-таки они
Были беспробудны и мертвы.



Возвращаясь, мы слышим жаворонков


Ночь темна.
И поскольку мы живы, то знаем,
Как бывает страшна непроглядная тьма.

Мы устало бредем по военной тропе
В наш постылый палаточный лагерь —
К долгожданному сну.

Но послушай! Вот радость, вот странная радость —
Зазвенела небесная высь от невидимых птиц,
Заструилась музыка на нас, обратившихся к небу.

Так могла только смерть вдруг нахлынуть из тьмы,
Навалиться легко и внезапно,
Но струилась лишь звонкая песнь,
Будто грезы слепца на прибрежный песок
У бурливого грозного моря,
Будто девичьи косы, где вилась мечта,
Будто девичьи губы, где скрылась змея.

Перевел с английского Евгений Лукин