Наталия Черных

: «Средний уровень читателя и автора стал тревожно высоким». Беседа с Борисом Кутенковым



Наталия Борисовна Черных (р. 1969) – поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Озёрске Челябинской области, училась во Львове, с 1987 г. живёт в Москве. Публиковала стихи и малую прозу с 1993 года в альманахах «Вавилон» и «Окрестности», журналах «Новый мир», «Воздух», «Волга», «©оюз Писателей», газете «Русская мысль», антологии «Девять измерений» и др. Первая книга стихов вышла в 1996 году. С 1999 г. выступает также с эссе о классиках русской литературы и современных русских поэтах. С 2005 года - куратор интернет-проекта «На Середине Мира», посвящённого современной русской поэзии.

Список профессий, которые переменила Наталия Черных, довольно обширный. Библиотекарь в Литинституте, техник на киностудии «Союзмультфильм», преподаватель в электростальской средней школе, где она вела факультатив по поэзии серебряного века, переводчик в издательстве «Терра», рецензент в издательстве АСТ... Однако в моём представлении она - прежде всего поэт и одарённый эссеист. «Таинственный песенный дар» помогает ей тонко чувствовать чужие стихи, которые, будучи отражёнными в эссеистическом зеркале, становятся ей – и читателю – уже не чужими. О том, что же такое эссе, о литературном андерграунде и проекте «На Середине мира» с Наталией Черных побеседовал Борис Кутенков.

- Наталия, Вы писали эссе о многих авторах, но преимущественно – о представителях так называемого «литературного подполья». С чем связан Ваш интерес именно к этой сфере? Есть ли сейчас в ней забытые и недооценённые имена – и, если да, то какие?

- Не только о представителях подполья. Есть тексты начала и середины нулевых о стихах Д. Воденникова, Станислава Львовского, 2008 – Анастасии Афанасьевой. И в этом году написалось несколько о молодых, довольно обласканных сообществом авторах: Ксении Чарыевой, например. Это принципиально – писать о молодой поэзии.
Мне кажется, что большинство авторов неофициальной культуры просто мало знакомы нынешнему читателю, а не то что недооценены. Геннадий Айги был членом Парижской Академии Наук, а кто в России знает его стихи, кроме любителей поэзии? Называя имена любимых мною поэтов, буду говорить на птичьем языке, а читателям будет непонятно.
Что до моего отношения к неофициальной культуре, то я когда-то раз и навсегда поражена была её мрачноватой, как сказали бы сегодня, готической красотой.  Это очарование особенно чувствовалось в стихах.
Поэзия Леонида Аронзона встретила меня на перекрещении сильнейших лучей – судьбы, биографии, того, что можно назвать единым потоком. Это произошло довольно поздно, в 1994 году. Но с тех пор ощущаю себя как дома только в этой поэзии и почему-то преимущественно питерской: Елена Шварц, Александр Миронов, Сергей Стратановский, Олег Охапкин, Василий Филиппов. Виктор Кривулин для меня всегда был больше философом, эссеистом, чем собственно поэтом. Стихи его люблю, и охотно перечитываю. Было бы странно, если бы этот мир возник без Кривулина. Ещё хотела бы рассказать о Владимире Эрле. Он сейчас один из немногих авторов «той» культуры, оставленных нам наподобие прочного и почти совершенного моста. Я очень рада, что могу с ним общаться, приезжать к нему, хотя это бывает крайне редко. В Питере я бываю не чаще, чем раз в несколько лет. Это прекрасные поэты, прекрасная поэзия – в изначальном, восхитительном смысле этого слова. Это была целая культура – хотя по отношению к иной она может показаться полукультурой, как метко назвал её Кривулин.
Что касается московского поля, то здесь сильнейшие впечатления (может быть, более действенные, чем питерские стихи; я всё же москвичка) были от стихов Станислава Красовицкого конца 50-х, Геннадия Айги и эссеистики Евгения Головина, и его стихов. Обо всём могу рассказывать бесконечно. Я не восторженная поклонница, но это, видимо, нечто вроде любви.

- Ваша первая официальная публикация состоялась в 1993 году в парижской газете «Русская мысль». Считаете ли Вы себя автором позднесоветского андеграунда – и как складывались Ваши отношения с литературной властью в доперестроечное время?

- Нет, я вовсе не поэт андеграунда, несмотря на два самиздатовских сборника, желание считать себя поэтом андеграунда и даже до сего дня полулегальное положение в сообществе. Я поэт или поэтесса, как хотите, но окраски у меня нет: официальная, неофициальная, популярная, непопулярная. «Русской мысли» мои стихи предложил Дмитрий Кузьмин; в «Вавилоне», второй номер, была небольшая подборка. Её-то Дмитрий и предложил «Русской мысли». Тогда я считала, что печататься – значит продавать себя, но печататься нужно, хотя только в том случае, когда тебе принесут приглашение на блюдечке. Меня очень занимало, что у этой очень жёсткой позиции (умру, останется тетрадь со стихами) оказывается такая циничная подоплёка (всё равно надо опубликовать стихи). А выхода нет; публикации неизбежны как синяки при внутривенной инъекции. До или после смерти, это уже не важно. Хотя отношение к ним читателей будет конечно разное: покойный автор не такой беспокойный, как живой.
С поэтами позднесоветского литературного андеграунда собственно в конце восьмидесятых я не была знакома, даже со стихами. Знала, по работе в Литинституте, нескольких студентов, например,  Дениса Новикова, но назвать их поэтами андеграунда сложно. Я бывала на нескольких вечерах, где выступали представители так называемого литературного андеграунда восьмидесятых, но меня сразу и резко оттолкнула атмосфера. Показалось, что там - как и везде: все места заняты и до поэзии никому нет дела. Возможно, я просто была очень обидчива и самонадеянна.
Что касается официальных структур, хотя бы того же Литинститута, случай был даже смешной. Я считалась молодым специалистом, уволить меня нельзя было, а вот вынудить написать заявление по собственному – можно. Претензии нашлись, но к сути дела они не относились: работала довольно усердно. Я жутко раздражала начальство, вот и всё. Много общалась со студентами, выучила в короткое время весь фонд и хранилище институтской библиотеки, много читала и контрабандой выдавала студентам редкие книги. Это не было страшным нарушением, так как эти книги я часто записывала на себя, но тоже раздражало начальство. Уволилась я зимой. Летом подготовила работы для поступления, прошла на критику. На изложении меня срезали, сказали: так не пишут, поставили два (Архипова), и после я попыток не повторяла. В конце девяностых мне подсказали, что можно попробовать вступить в Союз писателей. Тогда у меня уже было некоторое количество публикаций и книжек стихов. Рекомендации написали Евгений Бунимович и Кирилл Ковальджи. Меня приняли, но потом я не знала, что с этим членством делать. Бытовые проблемы оно решить не помогло, литературных вроде бы не было, как мне тогда казалось.

- С 2005 года Вы – куратор литературного сайта «На Середине мира». Расскажите об этом проекте.


- Очень долгий разговор, но попробую. Сначала была идея антологии поэзии, в которой бы стихи выражали христианские чувства: сострадание, покаяние, желание освобождения души от греховных мук. Идея эта возникла после того, как мне дали Филаретовскую премию (2001), но тогда это были только мысли. В 2005 начались действия по подготовке издания, но всё ушло как в песок. Прозаик Сергей Соколовский показал мне приёмы вёрстки и обращения с интерфейсом. Я решила воспользоваться ими, сделала проект. Структуру и названия придумала сама. Долгое время некоторых авторов смущал подзаголовок: поэзия глазами христиан.
Сайт растёт как в прошлое, так и в будущее. Если на меня выходит информация о поэте, который умер, скажем, лет тридцать назад, я всё равно возьму его стихи. Поиск направлен, конечно, на неофициальную поэзию. Но это не значит, что на сайте не могут появиться стихи молодых известных авторов. Для этого есть раздел «Бегущие волны». Структура сайта сложная, но основных разделов три: поэзия второй трети двадцатого века, поэзия середины, примерно до восьмидесятых годов, и новейшая поэзия. Также на сайте есть разделы прозы и эссеистики. Очень любопытно смотреть, как развивается талант поэта в прозе и эссеистике. Бывает, что эссе более интересны, или проза. Бывает, что нравится и то, и то. Например, как у Екатерины Шевченко или Татьяны Грауз. Стихи и основные поэтические разделы можно найти в проекте «Вера. Надежда. Любовь.». Проза, критика, эссеистика, стихи молодых авторов находятся в разделах «Бегущие волны», «Озарения», «Круглый стол». Также на сайте есть раздел «Дневник», где я обычно размещаю свои или чужие отзывы о публикациях на сайте. В разделе «Диалог» размещены разные материалы, так или иначе относящиеся к поэзии и литературе вообще. Это фрагменты переписки, которые разрешены к публикации моими корреспондентами, выдержки из произведений, просто записи из блогов. Есть  также любопытный раздел: «Что такое середина мира». В нём читатели найдут сведения о том, что же это за миф – середина мира - и как он развит у разных народов.

- Критическая проза о стихах... Если исходить из самого названия, - не просто кентавр, но скорее – зверь о трёх головах. Однако Вы – один из немногих авторов, выступающих в этом жанре. И делающих это виртуозно. Насколько перспективным и оправданным Вам видится существование этого жанра и почему его появление – такая редкость на журнальных страницах?


- Змей Горыныч очень органичный. То, что вы назвали зверем о трёх головах – всего лишь эссе. У эссе есть цель: показать предмет; это проза, сложенная довольно поэтично, а если цель – стихи, то и они там будут. Причина того, что удачных работ о стихах сравнительно немного, полагаю, в косности восприятия стихов. Я очень ценю способность быстро отреагировать на текст или стихотворение. Большинство авторов придерживается того, как надо писать, если пишут о стихах, даже если они так не считают. Для меня всегда было загадкой это «надо».  Пишут о стихах не потому что надо, а потому что защищаются, потому что вдруг возникает инстинктивный жест – как рукой глаза закрыть. Стихи – это энергия, это словесное нападение. Писание о стихах – действие почти инстинктивное, простое. Тут не до аналитической статьи или анализа. Стихи не любят анализ, хотя текст именно как текст несомненно нуждается в анализе. Эта разница – между стихами и текстом – смущать не должна, это как ипостаси единого явления. В русской критике есть прекрасные образцы эссе о стихах. Есть прекрасные образцы анализа, и чем ближе к нашим дням, тем этот анализ изощрённее и импульсивнее. Сравните книги Лотмана семидесятых и эссе Михаила Эпштейна конца восьмидесятых. Но опыты писания собственно о поэзии были редкостью. Евгений Головин писал о поэзии так, что каждое его эссе – как учебное пособие. Хотя тут конечно противоречие: учебное пособие скорее научит анализу. Но Головин знал, как писать о поэзии,  равных ему кажется не было, и считаю, что его опыт не понят. Прекрасные работы о поэзии есть у Олега Дарка и Андрея Анпилова.
Текст о поэзии – попытка диалога с ней. Так вы переговариваетесь с понравившимся вам человеком одному вам ведомыми знаками, без слов. И что он вас понимает и отвечает – чудо! Окружающие не знают вашего языка. Они могут только догадываться, что вы переговариваетесь, но как? У текста плюс, что читатель узнает о прекрасных стихах и их прочитает. Но текст всё же сохранит  момент вашего разговора со стихами, и он окружающими понят не будет. Это увлекает. Я говорю со стихами, когда пишу. Часто через стихи, как в гадании, очень много узнаю об авторе.

- Лев Аннинский часто говорит: «Когда вы не знаете, что вы написали, - знайте: вы написали эссе». Согласны ли Вы с этим определением?


- Конечно. Эссе – это не сюжетная проза, хотя в любом эссе есть сюжет. Это не проза поэта, выходящая из рамок прозаического ритма и способов письма. Это не стихи, так как в эссе совершенно другое видение мира. Это конечно не аналитическая и не критическая статья. Так что – действительно, «непонятно что». Но это «непонятно что» обладает огромной властью, об этом не стоит забывать. «Очерки Элии» перевернули представление о литературе, а «Опыты» Монтеня дали название целой литературе. В русской словесности последних тридцати лет кроме Головина мне некого назвать. У Михаила Эпштейна, на мой глаз, есть склонность к анализу (странно бы, если бы её не было), так что это не чистая эссеистика, как у Головина. Хотя нет, работы Эпштейна конца восьмидесятых я тогда воспринимала именно как чистую эссеистику. Так что вот: Андрей Синявский, Евгений Головин, Михаил Эпштейн  и Алексей Ерохин, чьи работы из журнала «В мире книг» произвели на меня сильнейшее впечатление.

- Вы – автор нескольких книг стихов и эссеистики. Как Вы стараетесь подходить к композиции собственных сборников – видите ли составление будущей книги как цельную концепцию, как отдельный артистический жанр?


- Да, примерно так. Это как самолёт садится на посадку. Немного страшно, так как всегда есть чувство катастрофической неподготовленности и недостатка сведений, а ещё ругаю себя за лень в поисках материала. Но если картинка есть, материалы тянутся к ней, и поиск становится намного легче. Однако книга – всего лишь книга, и результат будет кошмарно отличаться от того, что задумано. Эта разница порой удручает. Если разницы нет – значит, книга составлена без ума и сердца, это чисто социальный ход; таких книг сейчас очень много. Процесс работы над книгой утомлял, но было интересно – как на охоте, хотя я ни разу на охоте не была. Готовый печатный факт вызывал всегда некоторое недоумение: и что, ради этого? Потом наступало спокойное чувство, как будто эти тексты ко мне не относятся. Мне нравится сложная композиция, но она, к сожалению, возможна только в малотиражных изданиях для узкого круга читателей, которые способны оценить игру с разделами и подразделами. Но сейчас средний уровень читателя, как и автора, стал очень высоким, даже тревожно высоким – может быть, и будут прочитаны книги, пылящиеся на полках уже лет десять – пятнадцать.

- Что Вы думаете о жанре критической книги – и какие удачные, на Ваш взгляд, достижения есть на этом поле? Не задумывались ли о собственной?

- Чтобы сразу рассчитаться с вопросом, обращённым ко мне. Я не задумывалась, хотя мои литературные знакомые порой заговаривают о такой книге. Признаться, пока не могу представить, кто и как эту книгу будет делать. Что касается других изданий, то нет, не назову. Просто потому что очень мало читаю таких книг. Сборники статей о современной поэзии есть у Ирины Бенционовны Роднянской (издана «Русским Гулливером», «Размышление о поэзии в нулевые годы»), у Данилы Давыдова. Читая критический текст о стихах, я всегда ставлю себя на место инженера – любителя поэзии. Хотя в новых критических сборниках всё хорошо: анализ есть, акценты расставлены, выводы сделаны, написано грамотно. Мне ближе журнальные публикации: в них больше смысла, потому что больше чувства к предмету, то есть, к стихам. Странно, что при включении в сборник статьи перерабатываются и очень много теряют. Я читаю авторов самых разных участков словесного поля. Это Александр Уланов, Дмитрий Кузьмин – а также Вадим Месяц, Кирилл Анкудинов, Андрей Пермяков, и некоторые другие. Ценю заинтересованность автора, его гипнабельность. У названных это есть.

- Недавно у Вас вышла книга рассказов о церкви «Остров любви». Если можно, расскажите немного о ней – и о соответствующей серии.


- Считаю, что мне удалось создать в рамках довольно жёсткого концепта – рассказы о церкви – текст живой и личный. Этим книга отличается от других в серии «Духовный путь». «Остров любви» - название, данное издательством, и, при всем неоднозначном отношении, оно оказалось оптимальным.
Началась книга с записок, начатых в конце девяностых, когда я ощутила в окружающем резкие изменения, и мне захотелось отобразить как то, что уходило, так и сами изменения. При работе над книгой эти записи составили основу.  Что это за изменения? Во-первых, в церковной жизни. Прихожане стали буквально говорить на другом языке и о других вещах. Поменялась обстановка храмов, даже немного – ритуалы и отношение к ним. В «Острове» всё это есть. События в Сербии, канонизация царя Николая Второго, причисленного к мученикам и страстотерпцам – всё это важнейшие события не только в церковной, но и в национальной жизни. Мне странно, почему об этом не говорят теперь. Я смогла описать только то, что видела и знала, но так, чтобы возник контакт с современностью, не жалея себя. Во-вторых, изменения в быту и в общественной жизни. А это касалось меня непосредственно и часто очень болезненно. В книге – не только мой опыт. Это опыт людей, прошедших жестокие испытания, чему я была часто свидетелем, что и описано. Было бы нелепо писать только о монахах и старцах, ведь церковь – это не только они. Книг о монахах и старцах сейчас очень много. Но без старцев, настоящих, живых святых, картина не состоялась бы. И потому в книге много рассказов о живых и усопших священниках. Некоторых я знала, некоторых – нет; что не знала, в книге указано; я не присваивала себе чужих сведений, а пользовалась либо уже опубликованными материалами (о которых не особенно церковный читатель вряд ли знает), либо тем, что знала сама. Особенно помог мне прекраснейший альманах «Альфа и Омега», которому хочу выразить свою теплейшую благодарность.
Книги серии «Духовный путь» предназначены для массового читателя, не очень знакомого с жизнью внутри церковной общины. Цель серии – показать, что православное христианство – огромная стихия, а церковь – живой и постоянно развивающийся организм.


К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера