Ольга Пуссинен

Нечеловеческая сила современной поэзии. Заметки на полях длинного листа «Премии П»


Прочтя около сотни стихов, написанных более чем двадцатью современными авторами, я все-таки решила не лениться и изложить на бумаге (на компьтере, разумеется), свое впечатление от творчества номинантов. Прихожу к мысли, что в современной поэзии правят бал три основных приема.
Прием первый. Умничание. У меня уже давненько сложилось впечатление, что большинство современных поэтов вообще пишет свои стихи в рассчете на знакомого критика: Коля пишет Оле, а Оля пишет о Коле. Если знакомого критика не имеется, тогда приходится умничать просто так, на будущее. Кроме того, тяга к умничанию развита не только среди поэтов, но и среди читателей. Умничающий читатель с видом знатока и ценителя читает умничающего поэта и говорит читателю неумничающему: «Ты посмотри, какая строчка!» (Далее цитируется что-нибудь заковыристо-аллитерированное или сверхобразное).  Неумничающий читатель растерянно чешет свою репу, глядя на то, как умничающий поэт выделывает перед ним свои кульбиты: «– А я свои стихи сплошной строчкой писать буду! – А у меня строчка будет из одного слова, да нет, чего там из слова, из одного слога! – А я без знаков препинания! – А я без больших букв! – А я только большими! – А йа вапщче па-олбанцки! – А у нас в квартире газ! – А у нас водопровод!..  – А у нас сегодня кошка родила вчера котят…»  Наглядевшись на эти фокусы, неумничающий читатель, так и не уловив смысла стиха, забитого умничанием, в конце концов плюет на поэзию и идет по своим делам, – посуду мыть, обои клеить или просто пивка с приятелем попить…
Прием второй. Эпатаж. Если умничание не удается, поскольку ума все ж таки на базаре не прикупишь и, как накладные ресницы и надувные губы, на личико тоже не приделаешь, – поэты прибегают к эпатажу. Гуляют по-русски широко, так что даже оторопь порой берет. Одни транслитерируют французские слова кириллицей (радуйся, читатель, что поэт переехал во Францию, а не в Монголию или Вьетнам), другие слагают свои вирши в честь и якобы по образцу гениев предыдушей эпохи (радуйся, поэт, что гений лежит в гробу, а то схлопотал бы от него за такие псевдоподражания по роже, поскольку гений был капризен, вспыльчив и подражателей терпеть не мог), третьи, самые продвинутые, и так и сяк елозят словами по половой проблеме. Эти полотеры вызывают наибольшее удивление: уж вроде прошли времена, когда все замирали от смелости писателя, включившего в свой рассказ или стих слово из трех заветных букв, уж вроде все мы лет с шести-семи эти слова знаем, вроде и мужики ими на улицах по-прежнему ругаются, а прыщавые подростки, зажимая фломастер в потных руках, выписывают их в лифтах, стремясь успеть, пока лифт не доехал до последнего этажа… И тем не менее, – некоторое поэты, словно вольтеровский Простодушный: жили – не тужили, дотянули по предпенсионного возраста, и тут их какой-то злодей просветил, как господина Журдена, что говорим мы прозой, а между ног у нас находятся те слова, которыми как раз можно сочинять стихи. И поэты, ошалев от такого открытия, кинулись строчить оды половым органам. Вспомнила бабка, как девкой была…
Прием третий. Бесчувственность. Чувств ныняшняя поэзия не признает. То есть вроде бы поэт что-то и чувствует, но чувства его неполновесны и неполноценны: то ли любовь, то ли ненависть, то ли тоска, то ли презренье, то ли радость, а то ли просто голова с бодуна раскалывается… Всё какие-то клочки и обрывки, перемешанные со словесным мусором. Главной целью поэта становится как можно тщательнее замаскировать свое чувство, если оно у него вообще имелось. Спрятать так, чтобы читатель, не дай Бог, его не увидел. Умным быть модно, но чувствующим – совершенно не в тренде. Чувствовать, как я понимаю, сейчас просто дурной тон, как говорится, отстой. «Но ведь без чувств стихи перестают быть стихами?..» – робко лепечу я. «Фигня! – решительно отвечает мне современная поэзия. – Страдают только олени и дятлы. Современный поэт не имеет права страдать. Он смотрит вдаль стальным, пост-байроновским взглядом, перебирая четки хаотических полумыслей, несформированных и несформулированных». Я расстраиваюсь. Я чувствую себя динозаром и птеродактилем, мамонтом и мастодонтом, грустно и пугливо сидящем на кочке в дремучем лесу современной поэзии, спасаясь от ее нечеловеческой силы. «Чувств! – восклицаю я. – Дайте мне чувств! Дайте, дайте! Чтобы побежали по коже мурашки, под ложечкой сладко заныло, а в глазах вдруг прояснилось, как будто на них выступили слезы…» «Вот ведь нарокоманка, – говорит мой муж. – На, на, успокойся уже!» Он сует мне в руки старый потрепанный томик и я читаю, постепенно успокаиваясь:
Шепот, робкое дыханье, трели соловья,
Тишина и колыханье сонного ручья.
Свет ночной, ночные тени, тени без конца,
Ряд волшебных изменений милого лица…  
Хочу сказать спасибо всем конкурсантам, чьи стихи я вынуждена была прочитать. Во мне уже около года зреет мысль выкроить время и написать статью об основных стратегиях развития современной русскоязычной поэзии. Пожалуй, я ее напишу на материалах Премии П. Не все так плохо, друзья. Талантливые стихи есть, хоть их раз-два и обчелся.

Искренне Ваша –
Ольга Пуссинен

К списку номеров журнала «ПРЕМИЯ П» | К содержанию номера