Шота Иаташвили

Притяжение. Пер. с грузинского Анна ГРИГ


Алеко Шугладзе — во имя Бога,
литературы, дружбы и юмора

Во время гражданской войны 1991-92 гг. в Тбилиси пуля попала моему другу детства Резо в позвоночник, он оказался прикованным к постели. Сначала все старались часто навещать его, но постепенно перестали к нему приходить. Я также не был исключением. Жизнь вошла в иную фазу, никак не преполагающую частые визиты к потерявшему 7-8 лет назад способность двигаться и ставшему инвалидом товарищу. Поэтому на тот момент, когда мне пришло в голову проведать Резо, весной 2000 года, я не видел его уже целый год.
«У тебя найдется немного времени?» — глядя на меня тревожным взглядом, спросил он, как только я вошел. Убедившись, что мне не нужно никуда торопиться, он расслабился и какое-то время молчал. Потом сказал, что давно хотел увидеться. Я поинтересовался причиной. «Уже полгода, как в моей жизни появилось нечто, о чем мне не терпится кому-нибудь рассказать, но никто из тех, кто приходит, не поймет, а сам я вряд ли кого найду… Единственное исключение среди всех моих знакомых — это ты, писатель… Только ты можешь понять меня…», — ответил он.
Данный аргумент показался мне довольно поверхностным, но было все-таки приятно, что моя профессия вызывает у него столь большое доверие.
То важное, о чем он стремился рассказать, заключалось в следующем:
«Человек живет во сне (то есть в сновидении; в некоторых языках слово “сон” означает также сновидение) и наяву. Но что мы имеем в виду, когда говорим — “живет”? Если рассуждать с точки зрения восприятия яви, жизнь подразумевает существование некоего сюжета, фабулы, некую последовательность и линейность, которой придерживается человек. Другой вопрос — создается ли этот сюжет самим человеком (людьми) или какой-то другой силой, действующей извне, индивидуальный подход к данной теме обусловливает веру или неверие. Но как бы то ни было, жизнь, — согласно критериям оценки действительности, — линейный, последовательный сюжет с так называемыми антрактами, периодами сна. Если применить названные критерии к понятию сновидения, то окажется, что человек, когда он спит, не живет вовсе, так как в мире снов не существует единого сюжета, или какой-либо последовательности, или субъекта, главного героя, вокруг которого происходили бы все события. Даже один отдельный процесс сна может содержать в себе несколько сновидений, и они могут быть абсолютно разного свойства и совершенно не взаимосвязанными друг с другом. От сновидения к сновидению протагонист, как правило, меняется или трансформируется в другое существо и часто даже теряет свою антропологическую природу. Более того, он иногда вообще исчезает, а сновидение приобретает имперсональную природу.
Из всего вышесказанного следует, что, если даже, в противовес предыдущему случаю, мы представим себе в качестве антракта состояние яви, то совокупность различных состояний сна (не будем пока углубляться во взаимосвязь между сном и его составной частью — сновидением) никоим образом не может считаться жизнью. Если же, наоборот, возьмем за точку отсчета то, что происходит во сне в течение всего жизненного цикла человека, тогда явь тоже нельзя воспринимать как процесс реального бытия.
В конечном результате выходит, что сон и явь — понятия кардинально разного характера и невозможно разместить их в одной плоскости. Однако при размещении двух явлений в разной плоскости сразу появляется иерархичность, иначе говоря — чему-то придается больше значения, а чему-то — меньше. В данном случае произошло то же самое: люди поставили явь выше, так как считают, что последовательность, сюжетность и плюс к этому материальность (что, быть может, еще более существенно) соотвествуют им в большей степени; соответственно, они называют ее жизнью, а сон и сновидения воспринимают в качестве вспомогательных элементов. Такая взаимосвязь между сном и явью складывалась в течение многих веков и крепко осела в человеческом сознании. Этим же обусловлено, что «толкование сновидений» — начиная с использования магии и заканчивая психоанализом — получило широкое распространение. Люди издавна пытались объяснить увиденное во сне, чтобы помочь собственной действительности».
Высказав данную мысль, Резо закрыл глаза и, мне показалось, даже вздремнул несколько минут. Потом я снова увидел его зрачки, похожие на мокрые камешки. Он долго смотрел в потолок каким-то непонятным взглядом.
— Наверно, ты удивляешься, с чего это я расфилософствовался… воображаю, будто сделал какое-то особенное окрытие… Это не так… Ты только не подумай, что я тут от безделья извожу себя заумными мыслями… Я просто позволил себе небольшое и необходимое теоретическое вступление, потому что собираюсь доверить тебе нечто очень важное… С тех пор, как я оказался прикован к постели, моя действительность, явь перешла в состояние статитики. Разумеется, не полностью, но ее фабула, фактически, перестала развиваться. Между пробуждением и засыпанием менялись только незначительные детали, и их было недостаточно, чтобы называть это жизнью. На подобном фоне сны казались гораздо более динамичными. Все, чего мне не хватало в реальном мире, стало как бы перемещаться в мир сновидений. Сначала я не осознавал этого, просто мне все большее удовольствие доставлял процесс сна, и, находясь в неспящем состоянии, я постоянно стремился к нему и начал даже принимать снотворное. Проснувшись, старался подробно вспомнить все, что видел во сне, но, как обычно бывает, безуспешно. Мне с трудом удавалось выловить и восстановить лишь отдельные фрагменты, хотя в любом случае от них оставались очень острые впечатления и уверенность, что еще недавно там бурлила настоящая жизнь. Чтобы как-то ее объять, я начал записывать эти восстановленные фрагменты. И — о чудо! — скоро обнаружил, что все они были связаны друг с другом! А говоря точнее, структура моей жизни во сне принципиально отличалась от структуры жизни рядового спящего человека. Мои сновидения, утратив калейдоскопичность, колажность и нелинейность (впрочем, кто знает, может все это не характеризовало их и раньше, а я просто не замечал!), обрели сюжетность. Мне больше не снились неантропологические и имперсональные сны. Протагонистом тоже всегда был я, и после каждого антракта (состояния яви) действие продолжалось с того самого момента, где остановилось. Одним словом, сон постепенно превратился для меня в саму жизнь… И теперь я снова ощущаю себя полноценным человеком. Единственное различие между мной и всеми остальными, что вы отдыхаете во сне и набираетесь сил для яви, тогда как мне явь нужна лишь для того, чтобы восстановить свои силы для сна… Кстати, во сне степень эмоциональной градации жизни настолько высока, что в качестве антракта для нее недостаточно состояния яви, и еще до пробуждения она требует мини-антрактов. Именно этим и объясняется существование феноменов сна и сновидений, ведь в действительности процесс сна — не что иное, как единство в нем жизни и необходимых для такой жизни мини-антрактов… В общем, я живу… Живу настоящей, полноценной жизнью… И, если хочешь знать, намного более полноценной, чем та, которой живете вы…
 В очередной раз замолчав и сомкнув веки, Резо минут на двадцать снова ушел в свою настоящую жизнь. Я сидел рядом, глядя на черты его лица: мимика почти не менялась, но за ней, казалось, можно было различить бурный, захватывающий жизненный поток. Когда он открыл глаза и окончательно отошел ото сна, я спросил:
— А все-таки почему ты думешь, что живешь полноценнее, чем мы?
— Жизнь в мире яви означает жизнь в материальном мире. Состояние сна не совсем лишено физической основы, но оно намного утонченнее. В моих сновидениях материальный мир, пусть сохраняясь в какой-то мере, предстает уже в идеальной, платонической форме. Для верующего человека истинная духовная жизнь начинается после смерти. Я тоже стал верующим после всего того, что обнаружил, увидев проявление Божьей благодати в дарованной мне способности жить во сне после потери таковой в реальном мире. Понял, что образ жизни, который теперь веду, — промежуточное звено между тем и этим мирами, включающее в себя элементы обоих, — конечно, невозможно вычислить процентное соотношение, но, может, оно даже 50:50… Если мое предположение верно, то я наполовину здесь, наполовину там. И даже в случае иного соотношения, это все равно является идеальным подготовительным этапом для той, духовной, жизни. Ты понимаешь, что значит жить обычной человеческой жизнью и одновременно пребывать в чисто духовном мире? Понимаешь?.. — Резо слегка подался вперед, еще больше растревожив мои удивленные глаза.
— Понимаю, Резо, — сказал я, — и многое мне даже интересно.
— Что например?
— В первую очередь — обычная, свойственная человеку сторона твоей жизни во сне. Не поняв и не представив себе ее, я не смогу постичь более сложные и иррациональные аспекты. Хочу также узнать, что происходит сейчас в твоих снах — в твоей действительности, что тебя волнует или радует и вообще какова твоя жизненная фабула?..
На лице Резо штрихами обозначилась улыбка. Он ответил:
— Могу сказать одно: по содержанию она практически идентична материальной жизни, которой живете вы, говоря иначе — в ней есть учеба, работа, дружба, любовь…
— Даже любовь?..
— Да. Почему это тебя удивляет?..
— И что, у тебя есть возлюбленная?
— Да… Ее зовут Нана.
— И давно?
— Уже около месяца.
— Нана — твоя первая девушка?..
— Да… До этого у меня были отношения еще с несколькими, но до любви дело не доходило.
— А какая она?
— Нана?
— Да.
— То есть как она выглядит?
— Хотя бы.
Резо помедлил. Довольно долго думал, как ее описать. Наконец ответил:
— Удивительно яркая и в то же время скромная. И такая же внутри. Ты можешь ее себе представить?
Я постарался нарисовать Нану в своем воображении, у меня вроде получилось. Я кивнул Резо.
Он закрыл глаза и задремал в третий раз. Пока я сидел и наблюдал за ясным, умиротворенным выражением на его лице, в голове у меня промелькнуло множество вопросов, один из них в особенности не давал мне покоя. И, только Резо проснулся, я сразу выпалил:
 — А секс? Он у тебя был?
— Да, разумеется.
— С Наной?
Последовала небольшая пауза.
— Нет. С Наной еще нет. Были ласки, но сексом мы не занимались.
— А каково заниматься этим там?
Резо бросил на меня лукавый взгляд.
— Ты даже и представить себе не можешь… Заниматься сексом там во сто крат большее удовольствие и блаженство, чем в вашем мире…
Внезапно я засомневался в правдивости его слов.
— Может, ты все лжешь, давай колись?.. А? — иронично спросил я.
Резо пронзительно посмотрел на меня, потом прикрыл зрачки веками и снова сбежал от меня в свое измерение. Я ждал. Полчаса, час, два… Он не спешил возвращаться. Родители Резо извинились за него и проводили меня до дверей…

*   *   *

Мы продолжили общаться так, словно я ему не задавал тогда того последнего, бестактного вопроса. Я стал чаще к нему приходить. Резо старался рассказывать доступным для меня языком обо всем, что происходило в его мире, преследуя, как он сам сказал, одну лишь цель — чтобы рано или поздно я перенес все это на бумагу правдиво и полностью, и люди этого мира могли вникнуть в таинства духовной жизни… Да, именно поэтому он поверял свои самые сокровенные мысли писателю.
Считая себя неплохим знатоком пера, я вдруг осознал, что столкнулся с очень сложным явлением. После той нашей встречи я непрерывно пытался превратить его рассказ в умело написанный текст, но результат каждый раз оставлял желать лучшего. Я и сейчас повествую лишь о том, что тогда произошло, оставляя самое важное и существенное — жизнь во сне — на потом. Кто знает, может, в будущем я так поднаторею в своем ремесле и духовных делах, что смогу пересказать вам истинный мир Резо. А пока нам придется просто следовать за ходом прошлых событий.
Где-то через год я пошел навестить Резо и нашел его заметно изменившимся: кожа у него на лице так натянулась, что, казалось, вот-вот лопнет, он таращил глаза, как ненормальный, и хрипло дышал…
— Что-то случилось?! — испугался я.
Он сделал мне знак сесть рядом, потом схватил за руку и заставил наклониться к нему:
— Ты никому не скажешь? — прошипел Резо в мое ухо.
— Нет, что ты, кому я скажу… — мой голос тоже принял шипящую и загадочную интонацию.
— Что-то пошло не так… В наших отношениях с Наной что-то разладилось… В последнее время мы совсем не понимаем друг друга… — зрачки его глаз, прыгая, в конце концов остановились на моих губах: он с нетерпением ждал, что я скажу.
Что я мог ответить?.. Сжал его руку и несколько раз повторил:
— Ничего… Все наладится… Ничего…
— Ты не представляешь, как я ее люблю… Нану! — патетически, театрально воскликнул он.
— Да, мне трудно представить, но я тем более верю, что все будет хорошо…
Резо рассказывал, что за последний год их с Наной отношения достигли высочайшего пика. Ласки переросли в такой головокружительный секс, о котором можно только мечтать. И вдобавок к этому между ними была уйма любовно-романтических нюансов, непостижимых для нас, живущих в мире яви.
— Как давно начались проблемы в ваших отношениях? — спросил я.
— Около пяти дней назад…
— А что послужило причиной, если не секрет?
— Не секрет… Просто, я сам не знаю…
На некоторое время воцарилась пауза: мы оба ждали, когда заговорит другой. Я первым нарушил тишину:
— Она к тебе охладела?
— Нет. Все не так просто… Нельзя винить только ее. Кажется, мы оба запутались…
Внезапно моя мысль пошла в другом направлении:
— Послушай, Резо…
— Да?..
— Ты рассказывал об этом своему другу?
— Какому другу?
— Другу из того мира… Настоящему… У тебя же там есть друг?
— Конечно, есть…
— Ну вот. Если кто и поймет, что происходит, то только он… Разве я смогу помочь… Я лишь твой здешний друг, второстепенный, друг наяву…
Кожа на лице Резо натянулась еще сильнее. В его голосе зазвучала злость:
— Без тебя знаю, незачем напоминать. Я рассказал тебе о моих проблемах не потому, что ждал твоей помощи… Что за глупости!.. Просто, я с самого начала ничего от тебя не скрывал, и это в том числе… Вдобавок скрывать что-то от воображаемого, призрачного друга — было бы очень глупо… А с настоящим — я сейчас же увижусь и все ему расскажу… Он мне поможет… Мы вместе выясним, что происходит между мной и Наной… вот так!.. вместе…
Резо склеил ресницы и погрузился в сон. В глубокий и долгий. Поняв, что ждать — не имеет смысла, я собрался уходить, но его отец позвал меня к себе и спросил, как — по моему мнению — выглядел сегодня Резо. Я честно ответил, что он показался мне напряженным. Тогда отец Резо стал говорить об операции.
— Резо не верит, что все будет хорошо, — переживал он, — не только не верит, но и боится. Но ведь это единственный выход: ни в коем случае нельзя упускать такой шанс…
Заметив мое удивление, он спросил:
— Как, неужели Резо не сказал тебе о том, что ему будут делать операцию?..
Отрицательный ответ заставил его задуматься. Его сын не сказал ничего своему единственному другу, а из этого следовало, что его психическое состояние было не совсем в норме. Подобная замкнутость не могла принести хороших результатов… Отец Резо долго ходил взад и вперед по своему кабинету и в какой-то момент уже начал говорить сам с собой. Из его отрывочных и непоследовательных фраз я сделал следующий вывод: операцию, которая вновь поставит Резо на ноги, делают только в Америке, она стоит чрезвычайно дорого; но, так как Резо был покалечен во время гражданской войны, его родители, прилагая огромные усилия и используя свои связи, добились того, что государство покрыло все расходы, связанные с операцией, в рамках программы оказания медицинской помощи ветеранам войны; они боролись за это целых пять лет, и, наконец, резолюцию подписали министр финансов, министр здравоохранения и президент; через месяц Резо собираются отправить на самолете в Америку, и именно теперь ему требуется мужество и духовная сила, тогда как отец видит, что сын впадает в еще бóльшую депрессию…
Напоследок отец моего друга попросил, чтобы я как можно чаще заходил навещать Резо и попытался оказать на него положительное воздействие.
Я пообещал.

*   *   *

Резо ни разу и словом не обмолвился, что его будут оперировать, говорил только о событиях в своей настоящей жизни, в основном о разлаженных отношениях с Наной. Несмотря на просьбу его отца, у меня язык не поворачивался заговорить с ним об операции. «Не стоит говорить с ним об этом» — думал я.
Напряжение, в котором пребывал Резо, постепенно перешло в некое статическое состояние и казалось уже не таким опасным. Его отец воспринимал теперь это состояние как естественное волнение перед операцией. Я интуитивно чувствовал, что намечается какая-то важная перемена, и не ошибся: за десять дней до того, как полететь в Америку, Резо объявил мне, что Нана ему изменила. Глядя на него, я понял, что Резо уже смирился с ее изменой. Более того, он словно вздохнул с облегчением, оттого что освободился от этой мучительной любви.
— Все кончено. И слава Богу, — сказал он сухим, спокойным голосом, — наши с ней пути больше не пересекутся. Будем жить каждый сам по себе. Думаю, так лучше…
 Если до сих пор Резо рассказывал про отношения с Наной абсолютно все, то теперь не стал уточнять подробности измены. Я не стал его теребить.
В последующие дни он больше не упоминал имя бывшей возлюбленной. Грустный, выбирая слова с несвойственной ему прежде скрупулезностью, Резо описывал ту часть своего собственного мира, которая до сих пор была от меня скрыта. Догадываясь, что он раскрывает мне всю свою душу, я каждый день, чуть ли не с утра до ночи, молча сидел у его постели.
 За день до отлета я нашел его совсем вялым, с потухшим взглядом. Я минут десять ждал, пока он подаст голос. То, что он бессильно произнес, в буквальном смысле ошеломило меня:
— Вчера я случайно узнал, что впервые Нана изменила мне с моим другом. Я не мог этого вынести и покончил с собой.
— Что?.. — вырвалось у меня машинально, хоть я и хорошо расслышал его слова.
Резо опустил веки, словно собираясь заснуть, но внезапно вздрогнул и, выкатив на меня потускневшие глаза, так же бессильно произнес:
— Покончил с собой…

*   *   *

Операция прошла успешно. Сказали, что Резо встанет на ноги через пару месяцев, после курса массажа и физических упражнений. Узнав, что он вернулся в Тбилиси, я сразу пошел навестить его, но Резо не захотел меня видеть. «Наверно, он не хочет мне показываться, пока полностью не окрепнет», — подумал я…
Прошло несколько месяцев. Я слышал, что Резо снова начал ходить и даже принимает гостей, но со мной он по-прежнему не желал общаться. Его родители чувствовали себя неловко и каждый раз извинялись передо мной в дверях. Не нужно было быть ясновидящим, чтобы догадаться: причина такого поведения со стороны Резо была очень серьезной, и об этом знали только мы двое. Мне ничего другого не оставалось, как ждать, пока он сам захочет со мной встретиться.

*   *   *

Сейчас 3 августа 2002 года.
Вчера вечером я виделся с Резо.
Водил дочку погулять в Верийский сад, и он неожиданно возник там передо мной.
Резо опирался на костыль.
Я растерялся, не зная, как себя вести.
Он тоже застыл как вкопанный.
Дочка улучила момент, вырвалась и побежала к группе детей, играющих неподалеку.
— Как дела?.. — задал я стандартный вопрос.
Резо не шевельнулся.
— Скучал по тебе… — от напряжения у меня вырвалась глупая фраза.
Впрочем Резо вдруг тихо произнес:
— Прости меня.
— Ну что ты, перестань! — воскликнул я.
— Прости, что я спрятался, но ты же понимаешь… — повторил Резо.
— Конечно, понимаю… — я не дал ему договорить.
Мы снова замолчали. Ненадолго.
— Давай присядем, — он указал рукой на скамейку возле фонтана.
Я кивнул и бросил взгляд на дочку. Она спокойно играла с другими детьми.
Резо передвигался в сторону скамейки, наваливаясь на свой костыль всем телом. Сделав последний шаг, он остановился, вздохнул и тяжело опустился на нее, поставив костыль между колен и опершись на него обеими руками. Резо походил на старика, его лицо выглядело суровым, словно изваянным из гранита.
Я подошел и присел рядом с ним.
— Я себя ужасно вел, правда? — спросил он.
Нужно было что-нибудь ответить, но я промолчал.
— Вот ради этого… — Резо приподнял костыль и ударил им по земле, — ради этого я покончил с собой…
Внутри у меня все перевернулось, но я снова ничего не сказал.
Нужно было дать ему выговориться.
— Я оказался слишком слабым… Шел вперед, но повернул вспять по своей же воле… И Нана здесь тоже ни при чем… Я сам испортил с ней отношения… Я уверен, что мой друг стал с ней встречаться тоже из-за меня… Он понял, что я слишком слабоволен и помог мне добиться моей малодостойной цели… Эх… Что за неведомая, бесовская сила притягивает тебя обратно, как бы далеко ты ни ушел… — Резо еще раз ударил костылем по земле, сильнее, — и вообще, знаешь, почему это случилось? — Сколько бы я ни убеждал себя или тебя в противоположном, это не было явью, но не стало до конца и сном… К несчастью, я жил не только когда спал, но и в состоянии бодрствования. Я продолжал жить наяву. Реальность взяла свое, стремление к жизни в реальном мире сохранялось, а сюжет все-таки развивался, пусть и черепашьим темпом… Я жил двумя параллельными жизнями — вместо одной… и, когда настало время выбирать, я… человек… слабовольное и малодушное существо… отдал предпочтение этой… земной… — и Резо в третий раз, теперь уже со страшной яростью, ударил костылем о землю.
Последовала долгая пауза. Он сидел, опустив голову. Лицо его покраснело, на скулах вздулись желваки. Я молчал, даже не зная, что ему сказать. Дети играли. Фонтанная струя взвивалась вверх. «Мороженое! Мороженое!..» — прорвался сквозь беспорядочный, многоголосый гул пронзительный женский голос. Резо пристально посмотрел мне в глаза, желая открыть мне свой очередной, последний секрет:
— Я и здесь собирался свести счеты с жизнью, но не смог… Постоянно вспоминается то мое самоубийство… предыдущее… Это было неописуемым кошмаром… В тот момент я убивал не только себя, но и весь свой мир… который в сотни и даже тысячи раз ярче и утонченнее, чем этот, и я понимаю, что уйти отсюда было бы намного проще, но все равно не могу… В самоубийстве есть холодящая кровь доля ужаса, и она не позволяет сделать это снова…
Дочка подбежала ко мне и попросила купить ей мороженое. Мороженщица как раз катила свою тележку мимо нас. Я окликнул ее.
— Сколько? — спросила продавщица.
— Два.
Я дал дочке одно «эскимо», и она снова убежала. Другое мороженое я вложил в сложенные на костыле руки Резо. Какое-то время он смотрел, потом снял обертку и откусил небольшой кусочек.
— А как дела у тебя, пишешь? — спросил Резо.
— Да, понемногу.
— Я тоже начал писать, — неожиданно произнес он, — пытаюсь перенести на бумагу то, что было между мной и Наной, но пока что выходит только так, — он обвел рукой с мороженым окружающее нас пространство, — странно по-здешнему…
— Ну и что, может, это не так уж и плохо?.. — воскликнул я невольно и улыбнулся другу — в первый раз за все время нашего разговора.
— Да, знаю… Потому и пишу… Сколько не пытайся, живя в этом мире, писать про те, другие, миры, — а выйдет все равно по-земному…
Несколько капель подтаявшего мороженого стекли по его подбородку, он вытер их тыльной стороной ладони, испачкав и ее липкой прохладной жидкостью.
— Дашь почитать?
— Конечно… Заходи… — Резо прищурил глаза, и уголки его губ чуть вздернулись вверх.
Я понял, что это была попытка вернуть на лицо уже ставшую непривычной улыбку.
Послышался звон колоколов Голубого монастыря.
Резо, доев остатки мороженого, выбросил палочку, потом оперся на костыль и встал.
Я глядел на него, и у меня в голове, не давая покоя, вертелся один вопрос, но я не решался задать его. Резо сам догадался и, хлопнув меня по плечу, сообщил:
— Предположительно через год он мне будет не нужен…
Фонтан выбрасывал брызги к небу. Мороженщица продолжала продавать морожене. Дети, не переставая, бегали, и прыгали, и кружились. Колокола Голубого монастыря заливались звоном.
— Ладно, я пошел… Там мне хорошо вспоминается старое … — сильнее прищурив глаза и вздернув уголки губ еще выше, Резо указал пальцем в сторону церкви… Наваливаясь на костыль всем телом, он шагал в направлении, откуда доносился колокольный звон.
Я проводил Резо взглядом, но перед глазами у меня почему-то все еще стоял его подбородок с текущими по нему каплями растаявшего мороженого.