Олег Шварц

Весенний луч, похищенный рукой

У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ

 

Этот снег, как залежалая подушка,

Прикорнул у постаревшей пушки,

Беспардонно растолстевший голубь ищет

На плечах поэта сны и пищу,

И приклеивает ветер к бакенбардам

Пушкина хрустящие кокарды.

 

Снег глубок, – пора примерить лыжи,

На скамью прилягу и приближу

Я к себе сквозь ветки ледяные

Небеса знакомые такие.

 

И твоя улыбка заиграет

На оконных клавишах трамвая,

Закружит строенья в танце вьюжном,

Зимний город всё-таки был южным,

А теперь, как за Полярным кругом,

Он покрылся снежною кольчугой.

 

Где-то храм возводится весенний,

Там, где снег не плавят наши тени,

Мы пойдём к весне. И шаг ускорим,

Словно мы на льду, покрывшем море,

Он трещит под нашею подошвой,

За спиною распадаясь в прошлом,

И трамвай, заваленный снегами,

Проплывёт, как призрак, под ногами,

И не хватит денег всей планеты

На его дырявые билеты.

 

 

ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА

 

Над дорожкой застывшая дымка,

Вдалеке силуэты людей,

И бредёт человек-невидимка

По невидимой жизни своей.

 

Он красив, хоть уже и не молод,

Но в его постаревшей душе

Светлый нрав, превратившийся в холод,

И мечты догорели уже.

 

Исчисляя дорожку не в метрах,

А в часах, а быть может, в годах,

Он идёт, подгоняемый ветром,

От начала её – в никуда.

 

Он живёт в своём доме, как в гетто,

На столе ждёт набросок стиха,

Он допишет его до рассвета

И отправит потом в облака.

 

 

ВЕТКА

 

На книжной полке – сорванная ветка,

Весенний луч, похищенный рукой,

Её сорвал мальчишка-малолетка,

Готовит маме он подарок свой.

 

Не испытать ей солнечные грозы,

Не пить корнями высосанный сок,

Гуммиарабиком свернувшиеся слёзы

Стекают с ветки, точно как со щёк.

 

Вдруг ветер свежий ветку сдунул с полки,

И с силой бросил на паркетный пол,

И разлетелись звонкие осколки

Хрустальным звоном деревянных смол.

 

 

ЗИМНИЙ ГОРОД

 

Как не похож был мир нагромождений

На тот, что в комнате упрятался моей,

Он поражал упрямством искажений,

Слияньем света, снега и теней.

 

Петляла ночь, по горло погружаясь

Меж зубьями раскинутых домов,

И ветер ел пространство, не чураясь

Ни выпуклых, ни вогнутых углов,

 

Боками натирался о предметы

И расшибался, попадая в них,

И были, как молекулы, согреты

Снежинки от дыханий ветровых.

 

Зима окоченела и завязла,

Запуталась в макете городском,

И тротуары, смазанные маслом,

Упрятались под снежным пирогом.

 

Казалось, будто комната стояла

На самой недоступной высоте,

Рисуя переулки и причалы

На зимнем свежевытканном холсте,

 

Штрихи домов и улиц наносила,

Наклеивая снег на желоба,

И проливала рыжие чернила,

Где падала железная труба.

 

 

САНКИ

 

Дед толкнул меня. И санки

Разбежались, понеслись,

Удивилось спозаранку,

Покатилось небо вниз.

 

Я лечу ему вдогонку,

Зависаю над землёй,

Третьим веком неба пленка

Замигала предо мной.

 

Домовой со мной играет

Или уличный какой,

Повторяя попугаем:

«Не вернёшься ты домой!»

 

«Ты летишь, – гнусавит птица, –

Под тобою пронеслись,

Детство, зрелость, заграница,

Вся бессмысленная жизнь».

 

Бьёт в мозгу пластинки голос,

Может скоро встречу смерть,

Попаду на третий полюс,

И продолжу круговерть.

 

Там шумы и песнопенья,

И меня там встретит дед,

Как по щучьему веленью,

Станет мне опять семь лет.

 

Но над улицей сугробной

Санки взвились, понеслись,

Чем стучаться в мир загробный, –

Я начну вторую жизнь.

 

«Дед, – кричу, – я улетаю!»

В облаках сгустилась грусть,

Обгоняю птичью стаю,

И с зимовки не вернусь.

 

Вдруг удар. И я в охапку

Зачерпнул скрипучий снег,

Над сугробом неба шапка,

Не видал такой вовек.

 

Надо мной чужие крыши,

И в окне зажёгся свет,

Словно друг давно погибший

Передал мне свой привет.