Юрий Ряшенцев

Взгляды на жизнь в астрале многообразны. Стихотворения

Foto 1

 

 

Родился в 1931 г. в Ленинграде; в 1934 г. семья переехала в Москву. Окончил Московский государственный педагогический институт, работал в школе, затем в отделе поэзии журнала «Юность». Автор многих поэтических книг, также работает для кино и театра. Началом работы в театре считает спектакль БДТ «Бедная Лиза» (1973). Затем последовали «История лошади», «Три мушкетера», «Гардемарины», опера Эдуарда Артемьева «Преступление и наказание», опера Давида Тухманова «Царица» и многое другое. За сборник стихов «Прощание с империей» получил государственную премию им. Булата Окуджавы. Лауреат Международной Лермонтовской премии, премии «Музыкальное сердце театра».

 

 

СТАДИОН

 

Меня, я помню, проза Джованьоли

перед войною увлекла... но – стоп.

Не то я то ли быт сравню, а то ли –

немыслимый азарт народных толп.

Здесь, в мире «Крыльев», «Тракторов», «Зенитов»,

давалось всем судьбу свою найти.

Но жизнь, как у фракийцев и самнитов,

как правило, кончалась к тридцати.

Потом была уже не жизнь – поминки.

Финал – среди отпущенных красот

Там, где-то, на Владимирке, на Минке,

разбиться, выжав более двухсот.

 

А проза эта – так себе. На тройку...

Течёт, течёт, течёт поток времён.

Вон люди, переживши перестройку,

подумали, пришли на стадион.

Как он хорош, с его напором, риском,

где все – расчёт, но вместе и каприз.

Вот жалко, что толпа все ближе к римской,

большие пальцы устремлявшей вниз.

 

 

*  *  *

 

Я лежу на кривой раскладушке в саду.

Надо мной июньские небеса.

Птичьи пары целуются на лету.

Полной жизни – на полчаса.

Как светлеет размытая голубизна

перед тем, как сделаться тьмой.

Там ягнят бледнорозового руна

загоняет ветер домой.

Сколько звуков входит в состав тишины

перед самым приходом мглы!

Только скрипов одних целых три слышны:

скрип окна, скрип дрофы, скрип ветлы.

И ещё незнакомый просторный звук

из-за хмурых вороньих гнёзд.

Так звенит до предела натянутый лук –

видно, звон проступающих звезд.

Хорошо бы на той торопливой звезде,

что явилась сейчас, чуть звеня,

вопреки трезвым снам обитали все те,

что под землю ушли от меня.

 

 

*  *  *

 

Долгая череда изначальных племён:

норманны, булгары, сарматы, хазары, венеды.

Гордая нагота печальных имён,

изредка выныривающих из Леты.

Сонные омута этой тихой реки

молча вместят

что войну, что банальную стычку.

Все мы, ребята,

в сущности недалеки

от погружения в темненькую водичку.

Кто бы какие тропы ни выбирал –

шаг впереди

и такие просторы сзади...

А говорят, возможен ещё астрал.

Много вопросов,

но было бы очень кстати...

Да, все слышней для легких речной озон.

Да, все бледней для нас земные соблазны.

Но и пугаться этого не резон:

взгляды на жизнь в астрале многообразны.

Встанешь на скользкий мыс

на краю годов,

вспомнишь и землю свою

и родное племя,

и усмехнешься,

будто бы ты готов,

и улыбнёшься,

будто ещё не время.

 

 

*  *  *

 

Мы здесь только неделю – так не фига

обличать сибаритство страны...

Вверх тормашками всадники сёрфинга

Кувыркаются с гребня волны.

Местный шейх сам от лени не лечится

и других не тиранит леча.

Между тем, в сотнях танкеров плещется

золотая его моча.

 

Ты который уж день без зелья.

Дело к делу, а к лени лень.

Завтра пятница – для безделья

вера выбрала этот день.

Ты в Коран не намерен пялиться.

Ты томим желаньем иным:

Эх, да если б, да вашу пятницу

да – к тем нашим двум выходным!

Брось, не так уж серьезно и пашем мы –

научил нас Советский Союз...

Ребус звёзд над полночными пляжами

не разгадываю – ленюсь.

 

 

*  *  *

 

Опять весна пришла.

Я дожил.

Теперь я, очевидно, должен

поздравить местного шмеля

с сезонным поприщем альфонса

и дать совет – поменьше форса,

брюшком мохнатым шевеля.

Затем, я думаю, мне надо

пройтись по всем угодьям сада,

поправить ветвь, где зреет плод,

не позабыть сказать «аванти!»

трясущей копьями лаванде –

она, небось, того и ждёт.

Весенние заботы старца

не велики. Но может статься,

что наше время не ушло,

и мы, глядишь, найдём в природе,

к нам равнодушной, как Мавроди,

хоть отклик на своё тепло.

 

 

*  *  *

 

На берегах Невы

там, за годами длинными,

кто-то: не мы, не вы –

выйдет смотреть за льдинами,

встанет во мгле сырой,

думая над торосами:

вот и двадцать второй

с теми же, блин, вопросами...

 

Вот уж пошла шуга.

Рядом весна-попутчица...

С будущим ни фига,

видимо, не получится.

 

Эта шальная мысль

спорна, но основательна.

Вы ли причиной, мы ль –

спорить не обязательно.

Месяц, хоть он и юн,

знаньем светил поделится:

май, а за ним июнь,

нет, никуда не денется.

 

 

*  *  *

 

Век, хоть и безволен, но свиреп.

Санитары мёртвых волокут.

Где– затухает старый рэп.

Где-то возникает новый культ.

По земле бродить иль по воде –

всюду процветают миражи.

И одна пропорция везде:

десять граммов правды – тонна лжи.

И в бесстрастном закипает страсть:

будь он проклят, этот вот размер,

не дающий силы мне проклясть

ни одну из нынешних химер.

Будь он проклят! Даже тишина,

загнанное нами существо,

проклята пусть будет и она,

ибо не сулит нам ничего.

Этот мир прекрасен и нелеп.

Нет сомнений, чья на нем печать.

Тот, создавший все, едва ли слеп.

Но зачем же нам так доверять...

 

 

*  *  *

 

                                   Караул устал...

 

Когда ( и если ) люди караула,

устав от перебранки штатских лиц

и требуя решений в темпе блиц,

погонят их ведущего со стула,

вот тут-то только и начнётся спор,

такой, который на расправу скор...

Да, болтуны вистов не принесли

в наш мир.

Но в нем, роскошном и бесстыжем,

нет ничего, короче слова «пли!»,

когда оно последнее, что слышим.

 

 

*  *  *

 

Тяжесть танка...

Тяжесть народной дубины...

Чересполосица:

мир и война.

Спасение Отечества

и покоренье чужбины –

разные войны.

А смерть на обоих – одна.

 

Похоронка придёт

и раздастся особенный женский

вопль –

от матери, от жены, от сестры мертвеца,

вопль все тот же

во дни Отечественной, Чеченской,

Крымской, Троянской...

И нет им конца.

 

 

*  *  *

 

Обычные основанья

для радости и для скорби.

Обычная истеричная скоропись наших лет.

Вот кто-то опять вещает

Urbi et orbi.

Да только ни миру, ни городу

до этого дела нет.

 

Да, наша страна, по отзывам,

литературоцентрична.

Наверное это правда,

иначе откуда боль?

Ведь именно вслед за Есениным , –

проверено мною лично,-

десяткам золотоголовых

осыпал мозги алкоголь.

 

Страна заставляет вспомнить

свои родовые корни.

И, что интересно, при этом

она забыла сама,

как urbi Лужков достался,

как orbi достался Горби...

Известно, наш ум – от горя.

Да горе – не от ума.

 

 

*  *  *

 

Время ставит на всём неожиданные акценты.

Вор крышует мента. Суд все больше похож на правеж.

Триумфальная церковь слабее обиженной церкви –

раззолоченной службой фанатика лишь и проймёшь.

 

В изменившихся ( к лучшему, к худшему – тут дело вкуса )

променадах бульваров, вдоль гнутых садовых скамей,

от эпохи лучин и до иллюминаций Союза

не бывало такой кутерьмы электрических змей.

 

Змей ли, змиев – об этом судить и не нам и – не время.

Вон на сук взгромоздилась ворона – не сыр ли во рту?

Ишь, как шастает мимо родное нелепое племя –

все в цепочках, в крестах, в могендовидах, в бусах, в тату.

 

 

*  *  *

 

Зима.

А хорошо бы

от наших серых льдин

уплыть туда,

откуда солнце вышло.

Там невсиканский голубь,

крылатый георгин,

на мачту к нам

опустится неслышно.

Прибрежная

за синью розовеет полоса.

Легко под ветром,

жарким, но не душным.

Как славно:

от меня равно далеки полюса:

тот с северным безумьем,

этот – с южным.

Земля по карте – мелкая,

но чудится простор

и рыбьим косякам,

и птичьим стаям...

А может быть,

я попросту устал от наших ссор.

Даст Бог, сей островок необитаем.

 

 

*  *  *

 

Я растерян. Слишком много проблем накопилось

в отношениях с Родиной и семьей.

Тут я сын. Там отец.

Скажите на милость,

как мне жить не в разладе с натурой самой.

 

Где вольнее: в Европе или в России?

Что за праздник – Единство?

Обязательно ли его отмечать?

Остаются вопросы и к тетушке Биопсии,

на которые она не торопится отвечать...

 

Так устроен наш мир со времён государства Урарту.

А, быть может, и раньше – с пещерных времён,

когда не было вредной привычки –

тащить на карту

эту россыпь сомнительных часто имён –

 

карты не было...

Впрочем, мне неохота

в тьму веков погружаться – причём, целиком.

Мне вообще рыболовство милей, чем охота,

столько сделавшая в становленьи людском.

 

Просто жаль,

что нельзя бессмысленно пялиться

на экран,

где бессмыслицу несёт лицедей.

Мне остаётся одна лишь пятница.

Воскресенье с субботой –

для цельных людей.

 

 

*  *  *

 

Золотыми редкими окнами богата тьма.

Май гуляет, но вяло, как выдохшийся призывник.

Знаменитое кладбище мне заслонили дома.

Кому дело до этого, видит его и сквозь них.

Три сосны заросли деревьями разных пород.

Раньше в ясные дни говорили мы: – Вон три сосны...

По утрам облаков в этом небе невпроворот.

А вот вечером даже звезды порой видны.

 

Пропади оно пропадом все, для чего я жил:

все тетради и ручки, и ластики, и карандаши.

Лучше выдавлю слабую капельку из полнокровных жил –

пусть хоть в ней отразится жизнь, как ее там, ..души.

Я боюсь этих слов: сердце, родина, дух, душа, –

изнасилованных, поставленных на хор.

Так и вижу, как бедное слово ползёт, чуть дыша

и взирая с немой надеждою за бугор.

 

Ну, а что за бугром? Та же ложь, хоть другой язык...

Впрочем, хватит об этом. И полночь, и жизнь не вся.

Я умру лишь там, где уже ко всему привык,

как привыкли за теми домами мои друзья.