Три самых странных слова. Русское прочтение с польского Людмилы Винской

Молчание растений

Одностороннее знакомство между нами
мне с каждым днём становится дороже.

Я знаю: вот — листок, вот — лепесток.
А это колос, шишка.
Это — стебель.
Я знаю также вашей жизни ход,
что с вами происходит в декабре,
и что — в апреле.

Взаимности не жду,
когда склоняюсь
над кем-нибудь из вас
иль снизу вверх
восторженно гляжу.

Я вас зову по именам.
Ты — Клён, а ты — Лопух…
Омела, Незабудка, Можжевельник.
Но я для вас без имени, увы…
Хотя мы вместе движемся куда-то,
но всё молчим — ни реплик, ни вопросов.
Ни о погоде, ни о пустяках,
которые мелькают за окном.
Тем много.
Да и общего у нас
достаточно.
Одна звезда нам светит.
И тени мы бросаем — вы и я.
Мы пробуем хоть что-нибудь узнать,
пусть всяк по-своему.
А то, чего не знаем,— тоже сходство.

Я объяснила бы, когда бы вы спросили,
что значит видеть этот мир глазами
и для чего стучит, волнуясь, сердце,
и почему у тела нет корней.

Но как ответить, если нет вопросов?
И более того — ведь я являюсь
для вас лишь кем-то,
кто для вас — никто.

А всё, что вам я говорю сегодня,
лишь монолог,
но он не слышен вами.

Хоть с вами разговор необходим,
к тому же — срочно,
невозможен он.

И мною в этой жизни торопливой
отложен диалог на никогда.


Мгновение

Молодая трава на пригорке.
Цветы — на зелёном.
Разноцветье,
как будто на детском рисунке.
И небо
сквозь туман проступает,
прохладой слегка голубея.
Тишина.
От соседних холмов
веет утренним сном.
И мне кажется:
этой картине
сотни тысяч веков.

Будто не было здесь
никаких тектонических сдвигов,
ни пылающих грозных ночей
и ни дней, что затянуты тьмою.
И не резали пропасти землю.
И бред лихорадки
не рождал леденящий испуг.

И моря
волновались не здесь,
разрывая края горизонта…

Я смотрю на часы.
Девять тридцать.
Всё в полном согласье.
Ручеёк по долинке бежит,
говорливо-игривый.
И тропинка в лесу.
И над лесом —
летящие птицы…

А над всем, что я вижу,
господствует только мгновенье.
Лишь одно из мгновений земных,
о продленье которых и просят.


Три самых странных слова
Не успеваю сказать — «Будущее»,
как первый слог — уже в прошлом.

Если я говорю «Тишина»,
то разрушаю тишину.

А если произношу слово «Нечто»,
то сотворяю нечто:
в любом небытии его не уместить.

Три самых странных слова…


Платон,

    или Почему по неясным причинам,
    в неизвестных обстоятельствах
    Жизнь Идеальная перестала
    себя удовлетворять

Она могла бы длиться без конца
в своих садах над миром, тихих, сонных,
из света выкована и от тьмы отделена.

Зачем ей поиск всяких впечатлений
в плохой компании — с материей — вести?

Зачем наследники такие, у которых
надежды нет на вечность? Несуразность —
их спутница.
Удача прочь бежит.

А прок от мудрости какой?
Она хромает,
поскольку в пятке терние у ней.

А воды… Всю гармонию они
безбожно и бездумно разрушают,
кипя, как взбунтовавшийся котёл…

А Красота, набитая кишками!

И почему Добро в союзе с тенью,
хотя до этого оно без тени было?

Должна же быть какая-то причина,
хотя бы небольшая. Но её
не выдаст даже Правда, что в земном
копается неспешно гардеробе.
Костюмов столько — не перетрясти.

А тут ещё ужасные поэты,
Платон, и сонм сомнительных идей…
Летят осколки из-под монументов,
как будто знак великой Тишины…


Телефонная трубка
Вижу сон: будто я просыпаюсь,
потому что звонит телефон.

Я уверена: это умерший
мне звонит.

Снится мне,
что тянусь я за трубкой.

Снится тяжесть в руке — это трубка,
вся она как корнями вросла,
оплела ими нечто.
Что конкретно — не знаю.
Но чтобы поднять эту трубку,
мне её надо вырвать оттуда
со всею Землёю.

Снится: будто борюсь я,
но эти боренья напрасны.

Снится мне тишина —
потому что умолк телефон.

Снится мне: будто я засыпаю
и вновь через миг просыпаюсь.
И так — бесконечно…


Негатив

На хмуром небе облако темнеет
в обводке чёрной — солнечной.
А слева
внизу…
Ах нет, конечно, справа
я вижу ветку белую черешни,
украшенную чёрными цветами.
И на твоём лице почти что чёрном
играют тени светлые.
Сидишь
у столика,
и руки
ты на него устало положил.
Мне страшно: руки серые,
и ты
похож на духа.
Этот дух обычно
к себе живых столь властно призывает.
Поскольку я жива —
должна явиться,
чтоб пожелать тебе спокойной ночи.
Иль вымолвить печальное: «Прощай».
И не жалеть вопросов
ни на один ответ.
Они — о жизни,
и о грозе — пред вечной тишиной.


Первая любовь

Говорят, что первая любовь
навсегда завладевает сердцем,
будто бы и нет её главнее…
Может быть. Довольно романтично.
Но, признаюсь, то не обо мне.

Что-то было между нами. Только
в дальней дали и не разглядеть,
будто ничего и не случилось…

Нет, конечно, было.
Но ушло.
Всё ушло.
И руки не дрожат,
если я случайно натыкаюсь
на твои подарки или письма —
пачки перевязаны шнурком.
Для чего храню,— сама не знаю.

Да и та единственная встреча —
через годы —
мне напоминает…
Вы, наверно, станете смеяться.
Но напоминает мне она
разговор двух стульев у стола,
на который руки положи — вмиг озябнут.


Всё

Всё — слово, наглое и надменное.
Его надо бы заключать в кавычки.
Оно притворяется, будто не пропускает ничего,
что сосредотачивает, обнимает, содержит и имеет.
Но оно — всего лишь клочок хаоса.
И не более того.