Дина Ратнер

«То, что страшит, то воздаст нам рок». Из стихотворения Ибн Габироля

Под мистикой я понимаю связь с Богом, внутреннее сознание                                                                                          

Божественного присутствия. В чем заключается сущность     

этого опыта и как можно его адекватно описать, составляет

великую загадку, разгадать которую пытались как сами

мистики, так и историки. Отсутствие автобиографического

элемента служит помехой для понимания психологического

аспекта еврейской мистики.

             Гершом Шолем

 

Дурак обвиняет других; умный обвиняет себя; мудрый

же не обвиняет никого, ибо он разговаривает с Небесами.

 

               Ибн Габироль    

 

Я их ещё издали заметил, они шли мне навстречу; высокие, тонкие. В этой группе необычных, словно с другой планеты, людей я сразу выделил синьору средних лет и невольно улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ – мне, низкорослому уроду. Я поспешил, пока не пройдут мимо, перевести взгляд на спутника поразившей меня синьоры – хотел увидеть счастливого человека. И недоумевал его унылому, будничному выражению лица, словно обладание такой чарующей женщиной само собой разумеется. Дети подросткового возраста, что шли перед ними, должно быть,  сын и дочь, тоже высокого роста. Я не оглянулся на эту возвышающуюся над прохожими группу; боялся утратить видение улыбки той, что секунду назад была рядом. Так боятся неосторожным движением расплескать полное до краев ведро воды. Увижу ли ещё когда-нибудь эту откликнувшуюся на мой восторг удивительную незнакомку...

Впрочем, в Валенсии я мало с кем знаком: вынужденный своими соплеменниками уехать из Сарагосы, поселился здесь недавно. Дав волю воображению, представил, будто только что увиденная женщина любит меня, и мы с ней не можем наглядеться друг на друга, подобно моим родителям. С какой нежностью мама смотрела на отца! Земная связь мужчины и женщины, души которых нашли друг друга в бесконечности времени, способствует гармонии в Высшем мире.

Усмехнувшись своим несбыточным мечтам о близости с той, глаза которой будто видят то, что скрыто от других, я постарался вернуться к своему всегдашнему ощущению одиночества. Вернуться к самоотверженности аскета, который стремится уяснить порядок мироустройства; знание это выводит за пределы чувственного мира, освобождает от страданий и соединяет с Творцом – источником жизни. Однако сколько бы я ни убеждал себя, что в победе «разумной души» над «животной душой» заключается усовершенствование человека, смысл и счастье  жизни, я не могу победить желание оказаться рядом с женщиной, взгляд которой переселил меня в заоблачную даль, где на мгновенье соединились наши души. Я говорю себе, что свобода души предпочтительней наслаждений тела, и счастье – результат мудрости, а хочу её реальную – во плоти.

Удаляясь от места, где встретились наши глаза, я всё больше сутулюсь, шаги становятся медленными, тяжелыми. Наверное, так человек, потеряв надежду на спасение, уходит, не оглядываясь. Мой дом на этот раз представился особенно неприютным. Я обрадовался даже пауку, висящему в углу под потолком, – единственному живому существу, разделявшему мои будни. Сами собой появились мысли о присутствии в действительности следов Высших Миров, о религиозно-космическом оправдании любви. То переход от одержимости эросом к просветленной любви, открывающей сверхчувственный идеальный мир.

Я стараюсь представить себя в этом идеальном мире счастливым – и не получается. «Ты же, – уговаривал я себя, – посвятил жизнь делам духовным и избегаешь дел земных. Вечные ценности духовной жизни могут ли сравниться с бренностью плотских желаний? Волей Бога сотворен мир, и усилием воли человек делает себя».

В детстве я едва поспевал за своим воображением. Слушая рассказы родителей о наших праотцах, я приобщался к откровению Авраама, постигшего единое начало мира; видел себя Ицхаком безропотно легшим на жертвенный костер; Иаковом – на лестнице в небо, по которой спускались и поднимались ангелы. Разговаривать с Богом можно только один на один; лестница Иакова мне представляется символом восхождения к абсолютному знанию. «К Создателю можно приблизиться сверх-напряжением ума и души», – говорил отец, благословенна его память. При этом чувства подчиняются разуму. Это с одной стороны, с другой – разум во многом определяется чувствами; ведь предметом  осмысления являются наши переживания, в противном случае не о чем было бы размышлять. Другими словами, мысль зарождается в сердце.

Отец рассказывал о загадке мироздания, которая влечет человека за грань реальности. Говорил и о том, что где бы мы ни жили, мы чувствуем себя изгнанными из небесного города – Иерусалима. При этом пребывание Бога с еврейским народом продолжается также и сейчас, в изгнании, и чтобы Он не оставил нас, необходима нравственная чистота; как мы живем с Всевышним, так и Он пребывает с нами.   

В Малаге, где я родился, мы с отцом утром на берегу моря подходили к самой кромке воды, всматривались в искрящуюся водную даль, медленно выплывающее из-за морской глади солнце. На рассвете розовели утратившие земное притяжение дома, светлели ещё не сбросившие ночную дрёму дальние, покрытые густой зеленью горы. Я мало что понимал в мыслях отца вслух об Интеллекте, рождающемся из сочетания первичной материи и первичной формы, о Душе – производной Интеллекта, развивающейся в процессе познания. Словно вспомнив обо мне, пятилетнем мальчике, отец переключался на наставления о необходимости изучать все науки. «И только связав воедино всё познанное людьми, можно приблизиться к разгадке тайны творения мира и человека», – говорил он. Я не признавался отцу, что слово «интеллект», которое он часто повторял, представлялось мне серым лохматым зверем, владеющим мыслями и чувствами всех живущих на земле. С большей охотой я думал о людях, старых и молодых, что шли навстречу, когда мы возвращались с прогулки домой; придумывал им судьбы. Меня занимала жизнь не только великих: знатоков медицины, астрономов, философов, о которых вспоминал отец, но и простых людей, и тех, что ушли в мир иной. Например, актеров, игравших в римском театре, развалины которого сохранились у нас в Малаге. При виде словно обкусанных временем каменных стен, пустых, обвалившихся, когда-то заполненных зрителями ярусов, я пытался вжиться в состояние актеров-рабов, судьба которых зависела от их таланта. Если плохо играли – их подвергали публичной порке, а если хорошо – отпускали на волю. Как бы там ни было, во всех представлениях, посвященных античным богам, я хотел победы добрых людей над злыми.

«Римляне всё взяли у греков, – рассказывал отец, – и театр тоже; всё те же языческие боги, и главный из них – Зевс, разрешитель конфликтов и вершитель судеб». Хорошо сохранившийся сказочный римский дворец, который был построен тысячу лет назад, мне казался обителью муз и светлых ангелов. А за стенами крепости мавританских правителей Малаги Алькасаба, что была рядом с развалинами римского театра, я воображал танцующих у мраморного фонтана девушек в одеждах цвета радуги. Домой мы возвращались улицей с необхватными деревьями, сквозь листву которых просвечивали потемневшие от времени дома с цветными витражами и витиеватыми решетками, за которыми я старался разглядеть их обитателей. 

Валенсия, где я оказался спустя тридцать лет, подобно Малаге, красивый старинный город на берегу моря, основан римлянами в сто тридцать восьмом году до нового летоисчисления. Римский период закончился через пять столетий, когда город завоевали кочующие племена вестготов – христиан, не признававших божественное происхождение Христа. В семьсот четырнадцатом году Валенсия была захвачена мусульманскими маврами. Здесь, подобно Малаге, меняющее цвет море: светлое, лазурное, опаловое с морщинкам ряби. Похожие песчаные и скалистые берега, и также развалины римского театра. В центре города шумная многоязычная рыночная площадь с цветистым изобилием товаров. Чуть поодаль тесные улочки, петляющие между каменными стенами, где, чтобы увидеть небо, нужно запрокинуть голову.

Когда шел к дому, где снял комнату, и где как всегда, окажусь наедине со своими мыслями, я думал о женщине, которая несколько минут назад улыбнулась мне. Что в ней удивительного? Необыкновенной красавицей не назовешь. Так что же? Наверное, глаза, от которых трудно отвести взгляд, словно она видит то, что за пределами материального мира. Душа человека с такими глазами не состарится.

Сущность человека – его душа, что происходит от Высшего Разума, который можно отождествить с Мировой душой. Непостижимая Мировая душа – над нашим миром, а здесь, на земле, у каждого своя роль; кому-то назначено играть короля, а кому-то шута при дворе монарха. По-разному они видят  мир и любят по-разному; может случиться, что в обожании шута идея – сущность любви – воплощается больше, чем во внимании пресыщенного короля. И, конечно же, я себя видел в роли шута.

Случайно встретившаяся женщина напомнила об идеях Платона – вечных неизменных сущностях. Античный философ, живший полторы тысячи лет назад, утверждал, что всё постигается путем воспоминаний неких прообразов. Вот и синьору, которую сегодня встретил, я вспомнил. Иначе почему она показалась мне знакомой, будто когда-то в прошлой жизни мы были близки и обязательно будем вместе в будущей.

Мои представления об идеальных отношениях мужчины и женщины не только плод воображения, но и впечатления реальной жизни. С первых дней, как помню себя, я воспринимал маму и отца нераздельными; связанные незримым притяжением, они, подобно шарикам ртути, разделившись, тут же стремились друг к другу. Мир под любящими взглядами родителей казался совершенным. Совершенство мира я видел и в чудесных историях, которые они рассказывали мне: про царя Соломона, понимавшего язык птиц и зверей, про царицу Савскую, приехавшую из другого царства познакомиться с мудрецом. «Мудрость, – наставлял меня отец, – источник жизни, глубокое проникновение в сущность вещей. Это посредник между Богом и осязаемой реальностью, источник добра, вдохновения».

Когда Соломон ещё мальчиком был помазан на царство, Бог явился ему во сне и обещал исполнить любое его желание. Соломон попросил сердце мудрое; мудрость сама приходит к ищущим её. В Притчах Соломона сказано: «Блажен человек, нашедший мудрость, и человек, приобретший разум». 

Провидение хранило отца, бежавшего в тысяча тринадцатом году из Кордовы. Бежал он вместе со своими единоверцами от погромов вторгшихся туда североафриканских племен берберов.  Дикие кочевники, лишь недавно обращенные в ислам, разграбили дома богатых горожан, лавки, склады. Разорившиеся люди селись в Гранаде, Малаге, Толедо. Отец выбрал юг Испании – цветущий город Малагу, что входит во владения Гранадского халифата. Там я и появился на свет спустя семь лет.

В Малаге оказался и бежавший из Кордовы двадцатилетний Шмуэль Ибн Нагрела, в будущем государственный деятель, полководец, поэт, талмудист и нагид1 Отец восхищался его происхождением из рода царя Давида, и конечно, его ученостью. Помимо еврейского и арабского образования, Шмуэль усвоил светские науки – философию, математику, логику, изучал литературу, языки. Подобная ученость для  осевшей в Испании большой части еврейской аристократии Палестины не была редкостью; потомственные интеллектуалы осваивали точные и гуманитарные науки.

Ко времени начала моих серьезных занятий математика казалась мне чем-то вроде формулы, определяющей закон строения мира, неким каркасом, в который вписываются звезды, солнце, луна. Жизнь людей, их разум, желания я относил к области философии и поэзии. Я знал, что люди не вечны, меня занимал вопрос: куда деваются их мысли, мечты, когда они уходят из этого мира? Себя я воображал не только бессмертным свидетелем  происходящего, но и призванным дать ответ на все ещё не решенные вопросы.  

Как бы я ни старался быть похожим на всесторонне образованного и прославленного в будущем Шмуэля Ибн Нагрела, которого станут звать Шмуэлем ха-Нагидом, я не мог, подобно ему, заняться торговым делом. В Малаге, вспоминали все знавшие его двадцатилетним после бегства из Кордовы, он открыл небольшую лавку пряностей и удивлял покупателей владением несколькими языками и осведомленностью в законах наших отцов. Шмуэля сравнивали с удачливым евреем Хасдаем Ибн Шапрутом – врачом, тайным советником, выдающимся дипломатом – и прочили скромному владельцу лавки пряностей подобный взлет. Так и случилось, слухи о его необыкновенных способностях дошли до халифа Абу аль-Арифа, который сделал Шмуэля своим секретарем.

 

1 – Духовный глава еврейской общины в мусульманских странах в средние века

Старый правитель незадолго до смерти рекомендовал умного образованного помощника Хаббусу – королю Гранады, и тот назначил Шмуэля визирем, в ведомстве которого была административная, политическая и военная области. С этого времени, примерно с тысяча двадцать седьмого года, евреи стали называть своего покровителя и защитника ха-Нагидом, то есть предводителем.

Предводитель не всемогущ, он может защитить единоверцев, но не в его власти сделать их счастливыми. При виде неблагополучных людей, а именно на них обращено моё внимание, я чувствую себя виноватым за их неустроенность. В соседнем доме живет семья часовщика – маленького толстого человека с низкорослой женой, двумя толстыми девочками-подростками и избалованным кудрявым мальчиком. Девочки наперебой ублажают малыша, а тот капризничает, надувает губки, кидает игрушки, и сестрички тут же бросаются их поднимать. Не могу представить счастливыми этих пухлых приземистых девочек, что пошли в круглого, словно, пузырь, отца; трудно ему будет найти им женихов.

А я, маленького роста, в кого пошел? Ведь мои родители высокие, статные. По каким законам каждой душе даётся то или иное облачение? И есть ли у каждого определенная роль, которую надлежит исполнить?

Как бы то ни было, я низкорослый, болезненный, раздражительный человек, и жажда независимости у меня превращается в неуживчивость. Часто ловил себя на предощущении, что мне предстоит быть не  участником жизни, а обособленным от людей исследователем  связи, существующей между Творцом и Его творением – Бесконечным и конечным человеком.

 

Кто познает тайны Твои,

когда создал Ты для тела необходимые средства

воздействий Твоих?

И дал ему глаза, чтобы увидеть знаки Твои,

и уши, чтобы слышать угрозы Твои,

и мысль, чтобы понимать малую толику тайн Твоих,

и уста, чтобы возглашать хвалу Тебе,

и язык, чтобы поведать каждому приходящему о

могуществе Твоем.

Как сегодня я, «раб Твой, сын рабы Твоей»,2

возвещаю по бессилию языка моего малейшую  

часть превосходств Твоих.

 

2 – Тегелим116:16, Пер. В.Н.Нечипуренко                                                                                        

 

 

Отец, большой любитель учености, воспитывал меня на примере великих. Он считал, что разговоры о великих людях так же плодотворны, как и общение с ними. «Мы ничего не знаем о них, положивших жизнь на познание мира и превративших Бога в живой опыт, интуицию, но можем постичь их творения, – говорил он. – И мы не знаем о их возможной неуверенности в себе, страданиях и верности делу, что вознаградится в веках». Из современников мой наставник почитал просвещенного сановника, врача, дипломата Хасдая Ибн Шапрута, ушедшего в другой мир несколько десятилетий назад. Будучи казначеем и первым министром Абд ар-Рахмана Третьего, Хасдай основал в Кордове еврейские школы, под его покровительством образовались кружки талмудистов, ученых, поэтов. Именно ему, бывшему главой над всеми иудеями халифата, испанские евреи обязаны тем, что у них, подобно пророческим временам в Израиле, мудрец стал цениться выше богача, а праведник – выше невежды. Десятый век принято называть золотым веком духовной культуры Андалусии. В моё же время, в начале одиннадцатого века, страна распалась на отдельные эмираты.

Отец рассказывал о Хасдае, как песню пел; о том, как тот, прослышав о существовании таинственного государства хазаров, изумился: действительно ли есть место на земле, где евреи никому не подчиняются? И влиятельный сановник, для которого суть нашей веры заключалась в непосредственной связи с Богом, готов был отказаться от всех своих почестей, бросить высокий пост и идти пешком в эту благословенную страну. Будучи министром иностранных дел, он спрашивал в письме к Иосифу – царю еврейского государства: «Есть ли у вас сведения о конечном чуде – пришествии Мессии, которого мы так долго ожидаем, скитаясь из страны в страну? Лишенные чести, униженные в изгнании, мы ничего не можем ответить говорящим нам, что у каждого народа есть царство, а у вас нет и следа царства. Весть о существовании еврейского государства помогла нам поднять голову, – писал Хасдай, – наш дух ожил и наши руки окрепли…». На своё письмо мечтатель получил восторженный ответ и приглашение занять высокий пост. Только случилось это за несколько лет до покорения Киевской Русью Хазарского царства.        

Я разделял восторг отца по поводу ученых-единоверцев, но никогда не желал оказаться на месте прославленных Хасдая Ибн Шпрута и Шмуэля ха-Нагида, никогда не хотел попасть в князья. Я стремился постичь самое главное – волю Бога. И подобно Моше Рабейну, просил Творца: «Открой мне путь Твой, чтобы я познал Тебя, дабы обрести благоволение в очах Твоих». Вот и царь Давид заповедовал Соломону: «Знай Бога, Отца твоего, и служи Ему». В юности мне казалось, что постижение Всевышнего, складывающееся из знания всех наук, поможет понять то, что случается с человеком, и главное, найти источник жизни – основу всего происходящего в мире.    

Из Малаги наша семья переехала в Сарагосу, там было безопасней, да и наш новый город оказался одним из просвещенных центров Андалусии. Первыми здесь переводились на арабский язык прославленные греки; предпочтение отдавалось трудам практической значимости: по медицине, астрономии, алхимии. Затем следовали философские трактаты. Благодаря работе переводчиков, среди которых было много образованных евреев, знавших древнееврейский, арабский, латынь и другие языки, не только в восточных, но и в европейских странах можно было познакомиться с трудами мыслителей разных направлений и эпох.

В Сарагосе жили государственные деятели, литераторы, знаменитые ученые, знакомство с работами которых, я надеялся, поможет моей главной цели – постижению божественной мудрости, тайны мироздания. Знатоки Талмуда, философы, астрономы, врачи создавали атмосферу, способствующую быстрому интеллектуальному развитию, свободе в толковании религиозного учения, преемственности культуры.

Терпимость мусульманских правителей к иудаизму я объясняю тем, что основу своей веры они заимствовали у евреев, даже некоторые изречения взяли из наших книг. Например, их словам: «Прибежище от Бога можно найти лишь у Бога» – предшествует мидраш на книгу Исхода, где сказано: «Если Господь преследует тебя, то лишь к Нему одному можешь ты прибегнуть». 

Подобно Малаге, Сарагоса – старинный город, основанный римлянами ещё в конце старого летоисчисления, на реке Эбро. Место это привлекает еврейских ученых и писателей не только своими красотами, но главным образом лояльностью к инаковерующим, которую обеспечивали потомки арабских завоевателей, а именно  просвещенная элитная династия Тухибов.

По сохранившимся преданиям, евреи начали селиться в Испании задолго  до нового летоисчисления, ещё во время царя Соломона, когда сюда заплывали корабли его союзника, царя Тирского Хирама. Согласно тем же преданиям, ворота Храма  Соломона были покрыты золотом, привезенным с Иберийского полуострова. Здесь же, на полуострове, сохранилось маленькое древнее кладбище, где покоятся иудеи времен Первого Храма, и те, что были купцами во времена римлян. Об этом свидетельствуют надписи на надгробных камнях. После разрушения Первого Храма самые образованные и знатные люди оказались или в вавилонском плену, или в Испании. Однако массовое переселение пришлось на время разрушения Второго Храма и особенно после жестокого подавления римлянами героического восстания Бар-Кохбы, то есть на первые века – на период римского владычества.

 

(Продолжение следует)

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера