Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ |
Центр |
Марина СычеваОб авторе: Родилась в посёлке Чаны Новосибирской области в 1966 году. Окончила... >>> |
Гамэр БаутдиновОб авторе: Родился в г. Орехово-Зуево Московской области, в настоящее время живёт в... >>> |
Виктор ФишкинОб авторе: Родился в Харькове в 1951г. Живёт в Таллине. Автор двух книг для взрослых... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаЦентральная АзияКазахстанКиргизстанТаджикистанУзбекистанСеверная АмерикаКанадаСШАСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Ефим ГаммерПамятный апрель. Повесть
Родился в 1945 г. в Оренбурге, окончил отделение журналистики ЛГУ в Риге, автор 25 книг стихов, прозы, очерков, эссе, лауреат международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Печатается в литературных изданиях «Литературный Иерусалим», «Арион», «Нева», «Дружба народов», «Белый ворон», «Новый журнал», «Встречи», «Побережье», «СловоWord», «Русская мысль», «Литературная газета», «Стрелец», «Венский литератор», «Сибирские огни» и др. Член правления международного Союза писателей Иерусалима, главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» – радио «Голос Израиля» – «РЭКА». Живет в Иерусалиме (Израиль).
(12 – 17 апреля 1961 года) Маленькая повесть нашей реальной жизни
1 День 12 апреля 1961 года не задался с самого утра. Никто и не предполагал, что он превратится в праздник. Думали, что начинается новая война: холодная перерастает в горячую. Почему? Из-за поразительной тупости нашего партийного руководства, собирающегося построить коммунизм в двадцать лет. Заводская радиоточка, молчавшая чуть ли не месяц, где-то после десяти заладила голосом московского диктора – включены все радиостанции Советского Союза! Слушайте важное правительственное сообщение. Когда огласят это сообщение, никто точно не знал. Но знали: война! И знали: сообщение о том озвучат в полдень. – Так было в сорок первом, – вспоминали старые работяги, пережившие то лихолетье. – Ровно двадцать лет назад, вот ведь, мать твою, совпадение! – По радиоточке беспрерывный бубняж… – Как сейчас... – Да-да, слушайте важное правительственное сообщение. А потом – бац, и Молотов – да-да, ровно в полдень. «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбардировке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…» Во втором цехе рижского завода №85 ГВФ затихал перестук молотков. Разговоры вертелись вокруг призывных повесток, эвакуационных передряг, ранений и фронтовых ста грамм из так называемой «наркомовской нормы». Герои минувшей войны и ветераны оборонной промышленности мало-помалу определялись в какие-то заговорщицкие группки, о чем-то перешептывались, доставая мятые рублевки из кармана. «Не послать ли нам гонца за бутылочкой винца?» Мой заводской приятель и спарринг-партнер на ринге Саня, по кличке «Сачок», из-за которого я написал стихотворение «Клички», уже дважды пролезал через дырку в заборе и бегал в ближайший продмаг за бутылочкой. В глазах его светилась какая-то странная радость. «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов», – напевал он, представляя себя не «бегунком», а сыном полка. Пока что он был «сыном» третьей слесарной бригады. Распивать алкогольные напитки ему не позволялось, но мечтать не возбранялось. Вот он и мечтал. По его фантазиям, наш завод гражданской авиации прямо сейчас опять переведут на военные рельсы, и мы начнем выпускать МиГи. В одном из них Сачок и спрячется во время перегона на фронт. Так он попадет в летную часть, которая с его боевой помощью даст прикурить янкам-дудл. «Подымайся, народ, собирайся в поход, барабаны, сильней барабаньте!» Для заводских ветеранов, пришедших на завод в 1941 году, когда он еще назывался 245-й авиационный и дислоцировался на Урале, барабанная дробь Санькиных песен отзывалась хлюпаньем сердца. Кое-кто сосал валидол, кое-кто присасывался к бутылочке, «делая компанию» третьей слесарной бригаде. В нашей компании жестянщиков все, кроме меня, прошли войну по-настоящему, без всякого романтического флера. Дядя Ваня Гребенщиков, мой папа Арон Гаммер, Костя Голиков. У Кости я некогда допытывался – не родственник ли он писателю Гайдару? У того настоящая фамилия тоже Голиков, и он в четырнадцать лет командовал уже полком крестьянской бедноты. Костю достижения его однофамильца не очень волновали. Он предпочитал работать на заводе, получать вовремя зарплату и никакими полками не командовать. А сейчас, когда включены все радиостанции Советского Союза и завертелась такая несусветная нервотрепка, ему хотелось как-то оповестить жену, что все у него в порядке. Казалось бы, что за дичь? Вся страна в напряжении от непонимания происходящего, а передовой труженик рижского завода №85 ГВФ товарищ Голиков пребывает в примитивных мыслях о том, как сообщить жене, что с ним все в порядке. Кто не жил в Союзе, этого не поймет. А тому, кто жил, и объяснять ничего не надо. Но заметить, что такие же мысли обуревали и моего папу Арона Гаммера, и дядю Ваню Гребенщикова, и – всех, всех, всех! – это просто-напросто необходимо. Разумеется, директору завода Сухорукову хорошо. У него под рукой телефон. Понятно, и начальнику второго цеха Валееву неплохо. Тоже, небось, обеспечен связью с женой. А каково рабочему классу, воспетому в песнях, но брошенному на произвол судьбы? И это в столь переломный момент истории, когда американцы, наверное, надумали выручить Пауэрса – своего воздушного аса и по совместительству шпиона. А что? Долго ли их рейнджерам высадиться десантом на крышу той тюрьмы, где питомец их Генштаба ныне кормит клопов? Ведь совсем недавно, несколько месяцев назад, 19 августа 1960 года, его приговорили к десятилетнему сроку отсидки. За какие прегрешения? Напоминаю. 1 мая на разведывательном самолете U-2 в 5:36 по московскому времени Пауэрс вошел в воздушное пространство СССР. Произошло это в двадцати километрах юго-восточнее города Кировобада. Полет U-2 проходил на высоте 20000 метров по маршруту Аральское море – Свердловск – Киров – Архангельск – Мурманск и должен был завершиться на военной авиабазе в Буде, Норвегия. По самолету Пауэрса было выпущено восемь ракет. Первая оторвала крыло, повредила двигатель, хвостовое оперение. Вдогонку за первой пошла вторая, за ней третья, четвертая и так далее – для надежности. В результате был сбит советский истребитель МиГ – 19, который летел ниже. Командир этого корабля старший лейтенант Сергей Сафронов посмертно награжден орденом Красного Знамени. Погиб еще один советский летчик, вылетевший на перехват шпиона. Игорь Ментюков. А Пауэрса все-таки сбили и впоследствии, 11 февраля 1962 года, обменяли на Вильяма Фишера – Рудольфа Абеля, не шпиона, разумеется, а советского разведчика. Такова история. Но и реальность такова, что отголоски этой истории мигом облетели весь завод, пока диктор вещал раз за разом: включены все радиостанции Советского Союза. Напряжение нарастало. Люди посматривали на репродуктор: когда он, наконец, разрядит грозовую атмосферу на огороженном забором заводском пространстве, либо призовет всех под ружье? Папа волновался за маму. «Вторую эвакуацию она не выдержит». Я волновался за Борю, моего младшего брата, находящегося сейчас в школе. Его класс проходил повесть Гоголя «Тарас Бульба», и над его головой – без всякого намека на предстоящую войну – осколочно носилось: «Жид! Янкель, жидовская морда!». Что же будет, случись война? А вся наша бригада жестянщиков, это я да папа, плюс дядя Ваня Гребенщиков и Костя Голиков, беспокоились за Сильву, мою старшую сестру. Она была на важном месяце беременности, а ее муж Майрум проходил переподготовку в воинской части, где ему – резервисту – должны были присвоить первое офицерское звание. Так что в случае войны он мог и не вернуться домой, а прямым ходом отправиться на передовую. Чего там скрывать? Столь мощная обкатка нервов поставленным дикторским голосом могла привести Сильву к довольно печальным последствиям. Поэтому, согласуясь с боевой обстановкой, меня двинули на разведку ее состояния здоровья. В проводники выделили Саню-Сачка, дали две копейки на телефонный разговор. И напутствовали: – Ты там аккуратнее с ней. Не болтай чего, не подумав. Успокой и дай понять, если война, то – малой кровью на чужой территории. – Дядя Ваня, так ведь Сталин говорил. – Сталин говорил, а мы воевали. Сачок вывел меня потайным ходом к неприметному лазу в заборе, отодвинул доску и протиснулся наружу. Я выволокся следом за ним и рванул к ближайшему телефону-автомату, горделиво торчащему в центре улицы Анри Барбюса, рядом с продмагом. Сачок махнул в магазин, я к застекленной будке бело-голубой расцветки и давай наверчивать диск. – Сильва! Сильва! – Что случилось? – Ты радио слушала? – Нет! А что? – Да ничего, – замялся я, – тогда и не слушай. – А что? Что произошло? – Ничего, все в порядке. – Нет, ты скажи! На какой волне слушать? – Включены все радиостанции Советского Союза! – бухнул я и внезапно осознал: свободные от заводской зоны люди вполне вероятно и не догадываются о тарараме, поднятом сегодня по радио. – Сейчас включу, – сказала Сильва. – Но там ничего серьезного. Папа говорит, это просто проверка на бдительность. – Да? – послышалось встревоженное. И вдруг, перекрывая Сильвин голос, донесся бой курантов и накаченный голос Левитана, столь же узнаваемый, как в кинотеатре на просмотре фильмов о Второй мировой, провозгласил: «12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Гагарин Юрий Алексеевич». Тихо, чтобы не спугнуть эхо от голоса Левитана, я повесил трубку и оглянулся на выбежавшего из магазина Саню-Сачка. – Наши в космосе! – кричал он, держа на отмашке оружие пролетариата – бутылку «Столичной».
2 Так уж мне повезло, что шестнадцатое апреля выпало в 1961 году на воскресенье. ЗАГС закрыт, районное отделение милиции закрыто. Паспорт я получал на следующий день, в понедельник – в «тяжелый день недели». Почему он «тяжелый» я еще не догадывался из-за отсутствия тяги к спиртному. Но в то, что он непременно – «тяжелый», верил. Да и как иначе, если об этом под рефрен «трубы горят!» нередко твердили наши передовики пятилетки, когда по утрам, поеживаясь, переодевались в рабочие спецовки. Я по малолетству работал всего четыре часа, заканчивал смену в полдень. Поэтому, еще до начала занятий в вечерней школе, мог себе позволить осуществление мечты, чтобы, подражая Маяковскому, вытащить через час-другой в классе «из широких штанин» серпастый-молоткастый и провозгласить в рифму:
– Смотрите-завидуйте, я гражданин, мамой рожденный на древнем Урале. Поэт и боксер, в многих лицах един. Гляжусь, как шампанские искры в хрустале.
Конечно, совсем неплохо, если бы я мог и днем раньше, в воскресенье, предъявить кадровой комиссии паспорт. А то ведь пришлось демонстрировать расползающуюся на сгибах метрику, где у меня значилось двойное имя Ефим– Марик, и доказывать, что Именно Сегодня, в День моего рождения, Мне Исполнилось ровно 16 лет, и меня можно допустить к бою на звание чемпиона Рижского гарнизона по боксу среди взрослых. На самом деле, и в 16 лет было преждевременно становиться чемпионом Рижского гарнизона по взрослым, но мне очень хотелось, а у кадровой комиссии не было иной альтернативы. Или выпускать меня против Голдвассера, или вовсе не разыгрывать звание чемпиона в «мухе». Решили рискнуть. На принятие этого «исторического» решения повлиял, сам того не подозревая, Юрий Гагарин. Все были охвачены эйфорией от его полета в космос, и понятие «риск – благородное дело» как-то само собой вплелось в мышление многих людей, даже тех, кому прежде несвойственны были непродуманные поступки. Я был заявлен в первой финальной паре. Разогревался самостоятельно, с Саней-Сачком. Он немного подержал меня на лапах. Я отработал пару финтов, оттачивая кросс правой с уходом за руку противника. Снял тренировочные перчатки, обтерся полотенцем и тоскливо подумал: а где же Танька-встанька? Не пришла, вот зараза! Обманула с первого захода на свиданку. И когда? В день рождения! Причем в какое? Паспортное! Шестнадцать лет стукнуло человеку, и на тебе – у девчонки нос торчком, прошла мимо праздника, не заметила. Однако, как выяснилось минут двадцать спустя, мои опасения оказались напрасными. Наоборот, они преобразовались в удивление, удивление в изумление, даже в оторопь, а все вместе вылилось в то, что называется «сюрприз». До начала соревнований объявили эстрадный номер – акробатический этюд «В жизни раз бывает шестнадцать лет!». И на ринг выскочила группа мускулистых мужиков в белых трикотажных трико и одна девушка-девчушка, тростинка на ветру. Кто? Я не сразу поверил своим глазам – Танька-встанька собственной персоной! И пошла куролесить: сальто-мортале, вверх-вниз, туда-сюда. Будто она прыгучая, как мячик. Будто гуттаперчевая, как кукла. Будто это она отмечает свой день рождение, а не я. Заглядишься, забудешь перчатки шнуровать. Впрочем, Саня-Сачок напомнит. – Давай-давай! Твой выход! По проходу меж стульев я пошел к центру зала. Кручу головой: где тут Танька-встанька запропастилась? Да, вот же она, обнаружилась на первом ряду, у помоста с канатами, и не одна. Надо же, маму привела, Ольгу Андреевну. – Здравствуйте! – махнул я головой, ощущая жжение красной краски на мочках ушей. – Мы за тебя будем болеть! Я взошел на ринг. Солнечный всплеск света. Озноб в груди, легкое подташнивание – состояние понятное: предстартовая лихорадка. Главное, не обращать внимания. Это не страх, это естественное состояние организма, органически сопротивляющегося мысли, что вот-вот начнут тебе лупцевать по мордоворенции без всякого повода. Хотя… повод был. Сам напросился на бой. Сам выставил свой первый юношеский разряд против взрослого, которому осталось подобрать одну-две зачетные победы до мастерского норматива. Ну, и зноби теперь мышцами, опасаясь мордобития. Правда, синяки и шрамы украшают лицо мужчины, как пишут в книжках романтически настроенные спецы словесной эквилибристики. Но ЭТО чужое лицо, доложу со всей откровенностью. Какое? Например, лицо моего соперника Васи Голдвассера. Губа нижняя, справа, в уголке рта, рассечена, явно заметен рубец. Затем, наверное, чтобы прикрыть шрам, и отрастил усы. Бровь побита, белая прожилка по диагонали пересекает ее. Глаза странные. Где-то, совсем недавно, я видел похожие. В тени они серые, а на свету – зеленые, как у кошки. Нос? Нет, с носом все в порядке. Не свернут, как у некоторых. По статистике, кстати, носы сворачивают чаще не десятиунциевой перчаткой, не пригодной к таким метаморфозам жизни, а голым кулаком. И не под песенный разлив гонга, а под звон бутылок, на улице, по пьянке и хулиганке. Удар молоточком по медному диску. И меня выбросило пружиной на середину белого квадрата. Противник машинально выкидывает навстречу левую. Я синхронно меняю стойку и, обходя его руку, правой достаю по скуле. Раз-два, опять меняю стойку. Левой в живот, отход. Затем стандартная двойка – левой-правой. Шаг в сторону. Еще шаг. И вдруг вижу, он теснит меня в угол. Затаскивает между канатами, и колошматит-колошматит. Проще говоря, вызывает на обмен ударов, что ему, мужику, раза в два сильнее меня, выгодно при любом раскладе. Один шальной удар, и до свидания, Фима! А какое «до свидания», когда мне свидание еще предстоит, первое, можно сказать в жизни, с настоящей, а не придуманной в фантазиях девушкой? При этом не просто с соученицей, а, как выяснилось на представлении эстрадного номера, с настоящим мастером спорта. Да-да, Танька-встанька, а с ней и все мужики из атлетической группы – мастера спорта. В гимнастике, в акробатике это звание и в юности присваивают, не то, что в боксе. На ринге мне до восемнадцати лет выше первого юношеского не вырваться. И, честно признаться, если не кривить душой перед самим собой, испытывать некоторый комплекс неполноценности по отношению к Таньке-встаньке. Но это еще когда. А сейчас надо устоять под натиском Васи Голдвассера, вывернуться, уйти из угла и отыграть потерянные очки. Какой же он выход из угла? У кого – какой, а у меня – фирменный, лично мной придуманный и запатентованный в боях. Левую беру на отбив, правую выжидаю. Вот она летит мне в голову. Нырком под нее и двойной боковой левой. Все! Сделано. Выхожу снова к центру ринга. Левой-левой, правой, отход. Классика боя. Идем очко в очко. И никакой предстартовой лихорадки. На то она и предстартовая, чтобы мгновенно испаряться с ударом гонга. Гонг. Минутная передышка. Саня-Сачок машет мокрым полотенцем, впихивает в меня все известные ему секреты бокса. А Танька-встанька – и она подползла под канаты – то ли ехидничает, то ли всерьез: «Где же у тебя в каждом кулаке по нокауту? Дома забыл?» – Дура! – шикнул на нее Саня-Сачок – Это против меня… по пацанам у него нокаут… А тут по мужикам. Непробиваемо, понимать надо! – Сам дурак! – отозвалась Танька-встанька. Ударил гонг, и меня взяла такая злость, будто это мне кинули в лицо «дурака». Но мне в лицо метали увесистые перчатки. И чтобы реабилитироваться, необходимо было изыскать пути из «дураков» в «умники». Как это делается на ринге? Прежде всего, не поддаются на обмен ударов, вытаскивают противника на себя, заставляют его промахиваться и оттого уставать не только физически, но и морально. И в тот момент, когда он распсихуется и потеряет в связи с этим остроту реакции, подловить его контрударом в челюсть. Я и подловил. Своим отлаженным, отработанным на лапах с Саней-Сачком кроссом справа. Признаюсь, сам того не ожидал. Но нокдаун получился и впрямь виртуозный, акробатической четкости, я бы сказал, будто кулак под подбородок Васи Голдвассера мне выправляла сама Танька-встанька. Кулак мне выправила – точняк, а потом, уже после третьего, опять-таки выигранного мной по очкам раунда, когда этот немец или еврей российского производства подошел к моему секунданту Сане-Сачку, чтобы по традиции пожать руку, и язычком его уязвила. – Данке шон! – сказала с ехидцей. – Данке шон! – ответил он, и я вспомнил: парень этот не валенок – военный переводчик. – Гутен таг! Ха-ха, хи-хи… Потом Таня еще что-то сморозила по-немецки. И – диво дивное! – не меня, а моего противника потащила к Ольге Андреевне. Гляжу: на первом ряду начались восклицания и пожимания, посыпались какие-то междометия, «ой!» да «ах!». И когда я вернулся из душевой, чтобы досматривать бои за компанию с Таней, в зале уже не оказалось ни ее, ни Ольги Андреевны, ни Васи Голдвассера. – Уволокли твою принцессу! – с выразительной гримасой пояснил мне Саня-Сачок. – Офицер, не тебе чета! И образованный, сука! Начали тут шпрехать, хоть берись за автомат. Он, Танька, тетка эта в очкариках! Так и хотелось рявкнуть им «хенде хох!» Мне тоже захотелось рявкнуть. При том с такой невыразимой силой ущемленного самолюбия, что этой же ночью, вместо того, чтобы в ознаменования шестнадцатилетия и победы на ринге болтаться с Танькой-встанькой до утра по улицам Риги, я засел дома у включенного торшера и сочинил мстительный стишок о немецком языке и его носителе Васе Голдвассере.
ПОЛИГЛОТ: «И с немецким ходим в ногу»
Я толмач. Учу стихами. Так понятней каждый слог. По-немецки кто я? Хаммер! А по-русски? Молоток!
А проказник Гриша Гросман? Кто? Большой он Человек! Не смешно? Но так он прозван По-немецки на весь век.
А чумазый самый в классе – Балаболка и балда? Как фамилия? Голдвассер! Золотая, мол, вода.
Но искрится смехом Вася, Будто в глазках спрятан кварц. – Лишь по папе я Голдвассер, А по маме «Черный» – «Шварц».
Вы – дразниться? Стану букой! Берегись! Начну пугать! «Хенде хох! – поднять всем руки! «Хальт!» – Ни с места! Всем стоять!
В классе выслушали Васю. Но под смех, не под испуг. – Эх, ты, Вася! Эх, ты, Вася! Хватит, Вася! Все! «Гинук!»
Пояснения
Фамилия Гаммер звучит по-немецки Хаммер. «Гинук!» на идиш «Хватит!» В идиш это слово попало из немецкого, поэтому немцы понимают, что «хватит», когда им говорят «гинук!». Удивительно, но и другие люди тоже понимают, когда им говорят «гинук!» Международное слово! Все его понимают!
3 На следующий день, 17 апреля, так и не оправившись от «измены» Таньки-встаньки, я пошел получать паспорт. Милицейский участок принял меня в распростертые объятия, так как добровольно туда мало кто являлся. Даже за «серпастым-молоткастым». Чаще в сопровождении мамы или бабушки, чтобы вместе с паспортом не всобачили и пятнадцать суток за распитие спиртных напитков в неподходящем для этого месте. Согласитесь, лаковая, желтого цвета скамеечка на втором этаже отделения милиции Октябрьского района – не совсем подходящее место для принятия во внутрь сотенку капелек чистой, как слеза. Но почему-то именно здесь, именно в рабочее время сыскарей и фискалов рисковали глотнуть прямиком из бутылки первые свои сто «взрослых» грамм обладатели только что выданных паспортов. Откуда мода такая взялась, никто не догадывался. Рабочая версия – от храбрецов-второгодников из «моей» 19-й средней школы рабочей молодежи, еще не воспетых в фильме «Большая перемена». Но шкодливая мода эта портила общую картину праздника. Ведь и старшему лейтенанту Голубко Ивану Енисеевичу не хотелось после официальных поздравлений и пожатий руки юного гражданина Союза Советских Социалистических республик гоняться потом за ним, несовершеннолетним проказником, чтобы оштрафовать за алкогольное святотатство на скамеечке, под портретами членов политбюро. Отсюда и неудивительно, что он, начальник паспортного стола, востроносый усатик с въедливыми, как буравчики, глазами подозрительно посмотрел на меня, когда я вошел в кабинет: без родителей, и боковой карман пиджака оттопыривается. – Что у тебя там? – Все свое ношу с собой! – отрапортовал я узаконенной даже в милицейских кругах шуткой из какого-то кинофильма. – Если будешь носить чужое, арестуем, – совсем неожиданно среагировал милиционер. – Покажи, что у тебя там в кармане. А то тут носят-носят, затем распивают. По моему смущенному виду Шерлоку Холмсу местного разлива показалось, что он попал в точку: сейчас я вытащу на свет белый чекушку «Московской» и повинюсь в пагубных пристрастия к напитку его отцов и дедов. Но милицейское разочарование было вровень с Эйфелевой башней. Из кармана я извлек совершенно незнакомый предмет: полукруглую тубу – правильней сказать, картонный пенал с вложенной в него, чтобы не мялась, рукописью. – Стихи. На машинке отпечатанные. – Что-что? А где водка? – Какая водка? – Мда, – сказал милиционер. – Младое поколение, незнакомое… Так, что ли? – Я за паспортом. – Покажи стихи. – Зачем они вам? – В газете тиснем, нашей, на «Боевом посту». – А что? Мне уже шестнадцать лет. Со вчерашнего дня. – Не понял. Судя по всему, старший лейтенант Голубко Иван Енисеевич не догадывался, что молодых поэтов принято публиковать не раньше шестнадцати, чтобы не составлять конкуренцию Пушкину. Он протянул руку, вынул из тубы свернутые в трубку стихи. Прочитал и огорченно вздохнул: – «Первая зарплата» – есть. «Старые боксерские перчатки» – есть. Где же по линии гражданского долга? О паспорте? – О паспорте – Маяковский. – А я думал… – Товарищ старший лейтенант, но я ведь еще не получил паспорт! Честно признаться, причина была в другом. После Маяковского писать о паспорте стало бессмысленно. Представьте себе, что на твой счет запишут люди, в особенности те из них, кого величают «девушками», когда ты провозгласишь: «я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза». А? Милиционер огорченно свернул стихи в трубку и вернул мне их вместе с пеналом. – Метрика! Он открыл дверцу металлического сейфа, вынул чистый бланк документа, который я буду носить в том же боковом кармане, где и стихи. Черная обложка, блестящие буквы – ПАСПОРТ. – Ну, что пишем? Фамилия. Какую берем? По линии папы? По линии мамы? – Гаммер. – Понятно, по линии папы, – и, обмакнув ручку в миниатюрную бутылочку с тушью, аккуратно вывел «с нажимом», как нас учили в первом классе, мою фамилию. – Имя? У вас тут в метрике вписано два имени. Марик и Ефим. Какое берем? – А нельзя ли оба? – Два не положено. Разрешено только одно. Или по линии Марик. Или по линии Ефим. – Меня всю жизнь звали Фимой, – промямлил я. – Значит, пишем, как в жизни. Теперь отчество. – Аронович. – Это понятно. По линии папы. – Другой линии у меня нет. – Национальность. И тут у вас нет другой линии. – Другой и не требуется. – А не похожи. – Это потому что родился на Урале. В Оренбурге. – В метрике Чкалов. – Сейчас Оренбург. – Оренбург не пишем. Пишем Чкалов. Все должно быть по линии метрики. – Товарищ старший лейтенант! Чкалова уже нет на карте! Он просуществовал только с 1938 года по 1957-ой. – Не важно. Нам своевольничать не положено. Где родились, туда мы вас и определим. – Но даже о Гагарине из-за переименования города Левитан сказал по радио, что он с 1955 года учился в Оренбурге, в 1-м Чкаловском военно-авиационном училище летчиков имени Ворошилова. Не в Чкалове, имейте в виду. А в Оренбурге. И не я вам это говорю. А Левитан. – Но то Гагарин! Такой цирковой номер! Вокруг шарика! – Я тоже весь из себя – цирковой номер. Посмотрите, ношу не одно имя, а два. Будто Пат и Паташон в одном лице. Родился там, не знаю где. Тогда Чкалов, сейчас Оренбург. Сплошной цирк! К тому же мой дядя – Ефим Янкелевич, в честь которого я назван, был директором цирка. – О! – сказал Голубко Иван Енисеевич. – Вы из цирковой династии? – Полагаю, что да. Дядя Фима – директор цирка. Тетя Фаня, его жена, – человек-оркестр. Это в тридцатых годах. Сейчас у нее музыкальный номер с лилипутами. – Ладно, убедил с лилипутами. Если такой цирк… и даже Левитан по радио… Так в моем паспорте, в графе «место рождения» появился город Оренбург, которого в 1945-ом, когда я появился на свет, не существовало. Так осталось при мне имя Ефима Янкелевича, мужа папиной сестры Фани Гаммер, бездоказательно обвиненного в том, что он якобы японский шпион, и умершего от разрыва сердца тогда же, в 1945-ом, после зверских допросов.
4 Вечером на переменке, когда я демонстрировал новенький паспорт одноклассникам, Танька-встанька акробатически, тройным перекидным прыжком через голову прошлась мимо нашей группы. – Фима! Дай посмотреть, на обмен, – повернулась ко мне лицом, расстегнула змейку на приталенной курточке, чтобы не мешала распаренному дыханию, и вытащила из заднего кармана гимнастических, в обтяжку, брюк, свой паспорт. Я отвернулся от «изменщицы», испытывая непреходящее чувство обиды. «Надо же, вместо того, чтобы радоваться моей победе, предпочла общество моего противника – офицер, ну как же! – и ушла, не простившись». Но Таня не отступала. – Давай объяснимся! – подошла к нашей компашке. Мои пацаны разом слиняли к соседнему окну. Затем, будто записные астрономы, стали старательно наблюдать за звездами в ночном небе, а уши локаторами направляли на нас. Не выдержав, я прыснул в кулак. Рассмеялась и моя «обидчица». Нервное напряжение снялось волшебным образом. – Твои басни – не в корм соловью, – буркнул я. – Такому, как ты? – Такому, – настойчиво повторил я, все еще не желая терять выигрышную позицию оскорбленного человека. Таня теребила меня за пуговицу пиджака. – Давай сбежим, ну их! – повела глазами на моих одноклассников. – А твой лейтенантик? – не унимался я. – Теперь пусть он сочиняет: «Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим»? – Он не мой! Мамин! Как услышала, что тебе драться с Васей Голдвассером, сразу напросилась сюда, посмотреть… – Мели, Емеля! Мама ему в мамы годится. – Еще и в репетиторы, Фима. – Какие репетиры? – Эх, ты! А говорил, дедушка сидел в лагере, под Соликамском. – Сидел! – И ничего не рассказывал? – Дедушки внукам мало рассказывают. – И то – правда, не мамы. – А что – мамы? – заинтересовался я. – А то! Мой лейтенантик, на самом деле, сын заместителя начальника лагеря по воспитательной работе полковника Голдвассера. Да-да, того, где сидел твой дедушка и моя мама. Вот так оно в жизни! А ты… ты… – Причем тут я? Сын и сын, мне до лампочки. – А маме как раз не до лампочки! Ведь этот – как его? – полковник… Этот Олег Федорович, узнав, что мама свободно владеет немецким, взял ее из «доходяг» в свой дом. На роль гувернантки. Чтобы и его балбес Вася – тогда ему было лет шесть-семь – шпрехать научился без запинки. – То-то у этого балбеса глаза на твои похожи, – брякнул я, не подумав. – Такие же зеленые. – Что? – А ничего! В бою смотришь не на руки, а в глаза! Чего там не увидишь! Вот и увидел: при свете, зеленые, как у кошки, в тени – серые. Обрядить бы его в твои спортивные брючки да в курточку, сбрить усы, и форменно – ты. Посмотрись в зеркало, убедишься. – Сам смотрись! У тебя глаза тоже не карие, как у ваших! – Много ты знаешь о наших! У царя Давида, да будет тебе известно, глаза были голубые, как у меня. И волосы светлые, и рост такой же – метр шестьдесят три. – Библия? – Моя родословная от дедушки Фройки! – Это тот, который сидел? – Фройка не сидел. Фройка всю жизнь молился и толковал Тору. – А тот, кто сидел? – Тот – Аврум, инвалид Первой мировой войны. Воевал за таких, как ты. Княгинь и графьев. «За царя и отечество», – как он говорил. – За это и посадили! – Не заговаривай мне зубы! Строишь из себя княгиню доморощенную, будто другие не в цене. Я, если на то пошло, и я сам того…такого же рода, как ты! Царевич, черт тебя подери! Не веришь – спроси у мамы. Она сама меня так назвала. – Ладно тебе, будь спок на зубок и роток! – примирительно сказала Таня. – Едва помирились, так опять разругаемся. Я же тебе говорила: папы у меня нет. – А отчество? – Что «отчество»? – Ну-ка давай сюда свой паспорт! – Я схватил черную книжицу, которую она так и не засунула назад в карман, открыл на первой странице. – Отчество… – Олеговна. – Ну вот! – И ничего не «вот»! Мама – Ольга, вот и отчество отсюда – Олеговна. Аллитерация, поэт! А если не дорос до толкового словаря, то перехожу на простой язык – созвучие. Таня оглянулась на замолкнувших мальчишек у окна. Многие, как она и я, военных годов рождения, и далеко не у каждого поэтому, да и не только поэтому, папы не было. – Давай лучше сбежим с уроков. А то – ну их! – подслушивают. Санька-Сачок решительно отмахнулся от наговора растопыренными ладонями: мол, нет, не подслушиваем, звездным небом всерьез любуемся. Но по блудливой улыбке легко уличить: и подслушивали, и обсуждать сейчас примутся. Лучше, действительно, сбежать куда подальше, не то придется еще разбираться на кулаках. И мы, прихватив под трезвонящий звонок портфели, вымахнули на улицу. Весенняя Рига цвела и благоухала, поила мысли и чувства терпким ароматам деревьев, распускающихся на них первых, еще клейких листочков. Хотелось не ссориться, а целоваться. Но целоваться нам было еще преждевременно, хотя мы уже и располагали паспортами. И я прочел девушке, которая могла стать первой моей любовью, только что пришедшие на ум строчки: – Все билеты проданы в кино. Жизнь постиг почти до сожаленья. – А что дальше? – с каким-то напряжением спросила Таня. – Очень! И смысл глубокий… – Дальше не придумано. – Будь спок на зубок и роток! Сейчас придумаем! – и придумала: «На журнальном столике вино, кофе на запивку и печенье». А? – Нет! – мотнул я головой. – Не годится. – Хорошо, временем проверим, – сразу согласилась она, чтобы зря не конфликтовать. – Оставим это до другого раза. Но обещай, что последние строчки будут все же за мной. Ты не дописывай. Договорились? – Принято и узаконено! – кивнул я, не возражая. В моей голове и впрямь никакого «продолжения» не проклевывалось. – Тогда… А что, если, действительно, пойти в кино? |
ГолосованиеВыберите название/тему следующего раздела проекта "Вещество"ЖурналыСИБИРСКИЕ ОГНИВРЕМЕНАКыштым-ГраниСОТЫВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕБАЛТИКА-КалининградНОВЫЙ СВЕТНАЧАЛОСлово-WordКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовСВОЙ ВАРИАНТГРАФИТИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:Пятью пятьКочегаркаРусское вымяЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтОСОБНЯКСЕВЕРЛИТЕРАЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕЮЖНЫЙ УРАЛИЛЬЯСеверо-Муйские огниАРГАМАК-ТатарстанСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИГВИДЕОНИНФОРМПРОСТРАНСТВОСорокопутДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬТело ПоэзииБАШНЯБЕЛЫЙ ВОРОН22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬДЕТИ РАФУТУРУМ АРТАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЧЕРНОВИКЗАПАСНИКЗИНЗИВЕРЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЛИКБЕЗЗНАКИ11:33ВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬАЛЬТЕРНАЦИЯ |