РОБЕРТ ФРОСТ, САРА ТИСДЕЙЛ И ТОМАС ХАРДИ в переводах с английского

Роберт Фрост был признан одним из величайших поэтов прошлого века. Он всю жизнь оставался самим собой, работал физически, был очень близок к земле... Он уже при жизни воспринимался как классик, награжден четыре раза Пулитцеровской премией. Главная его отличительная черта как поэта, на мой читательский взгляд, – удивительное, лежащее в основе его мироощущения, зерно иронии, которое и есть по сути вечное сомнение, а еще – умение сбить пену пафоса с любой самой драматической темы... Фрост не принадлежал к поэтам, которые отзываются на злобу дня. Его стихи сплошь о вечном. Это стихотворение поражает всем своим строем, говорит о таких вещах, о которых задумывается каждый человек... Фрост делает это необычайно самобытно, убедительно поэтически.

Сара Тисдейл. Первый поэт, удостоенный премии, которую впоследствии назовут Пулитцеровской... Тонкий и пронзительный лирик, женщина тяжкой судьбы... Была на какое-то время почти забыта. Сейчас, похоже, интерес к ней возвращается.

Томас Харди. Последний писатель викторианской эпохи, отличался с юности настойчивостью в приобретении знаний, изучал архитектуру и древние языки. Прожил долгую жизнь. Выходец из самых крестьянских низов Англии, он стал большим писателем, классиком. Больше известен как романист и рассказчик, но писал и стихи. Самые пронзительные стихи написал в старости, после смерти первой жены Эммы – уже в двадцатом веке...

Поэт и переводчик Анна Креславская (Нидерланды). Родом из Украины, профессиональный филолог, на родине преподавала русскую и всемирную литературу в гимназиях и лицее при университете, в эмиграции продолжала преподавать свой предмет в университете Ньюкасла (Великобритания), освоила профессию переводчика. Долгое время жила в Бельгии. Пишет стихи, эссе, делает переводы с английского, украинского. Лауреат Первого поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира», призер Пятого фестиваля «Эмигрантская лира-2013» (серебряный Манекен Пис и приз публики), победитель конкурса поэтов-переводчиков «Свеча толмача» Седьмого фестиваля «Эмигрантская лира-2015». Подборка стихов опубликована в третьем номере журнала «Эмигрантская лира». Публикации в альманахе «Серверное Сияние» (Спб), Московский комсомолец, в различных твёрдых и интернет-изданиях, на сайтах «Поэзия.ру» и «Стихи.ру».

В этом номере журнала мы публикуем конкурсные переводы Анны Креславской для фестиваля «Эмигрантская лира» 2015 года, принёсшие ей заслуженную победу.

От переводчика

Многое уже написано об артистической стороне переводческого дела. О перевоплощении. О самозабвении во время процесса перевода, то есть, забвении собственного поэтического голоса, но не начала... Да не покажется, что голос и начало – это одно и то же. Поясню. Как и всякое творчество, процесс перевода – таинственное камлание. Но в отличие от оригинального узора – вышивка по канве. И вот эта канва такая невероятная, прочная и сковывающая цепь или узел... петля... узда... в общем – не каждый поэт может это вынести. И поэтому говорят, что перевод – это совершенно другая специальность. Пожалуй, я с этим согласна, но с небольшой поправкой. Мелодия чужая, смысл слов чужой, да... Но переводчик ведёт и выводит эту мелодию... к другим людям, обладающим другой ментальностью, к своим людям, говорящим с ним на одном языке. Вывести по извилистой тропе восприятия сквозь лес разности мышления чужую музу во всём блеске – вот какая стоит перед ним задача. Не навесить на неё свои украшения, а ввести в обиход своего народа её именно такой, как задумало её мироздание в другой галактике – в иной языковой среде.

И при этом остаться поэтом. Иначе загублен узор, сгинула эта самая чужая драгоценная муза! Не выдержало переправы утлое судёнышко собственных возможностей перевозчика-переводчика...

Если переводчик просто версификатор, а не поэт-артист с даром перевоплощения – он в лучшем случае аккуратненько... перепрёт поверхностный смысл, запаковав его в умеренно качественную рифмованную обёртку.

Переводчик, на мой взгляд – как спорно это ни звучит – обязательно должен владеть языком оригинала и быть поэтом. Оба условия необходимы. Никакой подстрочник, никакие культурно-исторические комментарии других людей к тексту не помогут, если сам не знаешь языка оригинала! Бывают исключения из правил. Но это всё же исключения! При этом переводчику, разумеется, необязательно писать оригинальные стихи... Поэт – это ведь не рифмованная продукция, это мироощущение. Только в этом смысле и можно наверное о себе сказать – я поэт... Но так выходит, что лучшие переводы сделаны поэтами.

«Умеренность и аккуратность» множества русских переводов западной поэтической классики, к сожалению, уже оставила свой серый след в сознании читателей. И продолжает тянуться вялыми дрожками. Вдоль английской современной поэзии – уж точно. Поэтому всегда страшно быть лошадкой в этой повозке. Позорно в неё впрягаться. Поэтому я так нечасто перевожу. Мои переводы – только сродное, родное, то, без чего мне кажется – нет меня самоё.

На конкурс поэтов-переводчиков «Свеча толмача» поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2015» я представила три перевода стихотворений абсолютно разных поэтов. История у каждого из текстов – своя. Но есть и то, что, бесспорно объединяет три эти стихотворения: они всей мощью своего настроя, пусть и разными путями, выводят читателя за пределы этого мира. Они, все три, – гипотезы итога всё ещё продолжающейся человеческой жизни автора. Репетиции ухода? – Попытки завещания. Без нажима, без особого пафоса, что немаловажно!

Стихотворение Т. Гарди в моём переводе претерпело, наверное, до десяти-пятнадцати вариантов. И в итоге я совсем не уверена, что оставила лучший. Во всяком случае, мне так же, как и одному из экспертов этого конкурса, поэту Михаилу Юдовскому, нынче жаль выброшенного в последней версии неологизма «мотылькание» – мелькание мотыльковых крыл... Быть может, иногда и надо оставлять для читателя такие вещи... не выглаживать до беспорочной гладкости строку – чай, не скатерка.

Завещание Гарди уходит в глубину таинственной природы и космоса. И он совсем-совсем здесь не автор монументальных романов, хотя в итоге стихотворению монументальности не занимать... Лирический герой хочет, чтобы его запомнили влюблённым в этот мир, сочувствующим беспомощным тварям земным, умеющим замечать волшебство мироздания – каждый его звук... Метафоры развернуты и неожиданны. Падающий с неба, как взмах ресницы, роса-ястреб... Это птица или стремительно упавшая в горах роса?.. А может и то и другое? Колокол, чьи звоны захлебываются в финальной строфе (я постаралась заострить на них внимание, чуть изменив в этом месте устоявшийся ритм стихотворения) звонит скорее по Человеку вообще, чем по автору. Жизнь и смерть сходятся в пространстве стихотворения таким образом и в такой точке, когда границу между ними провести уже нельзя. – В благодарной памяти. Эту сагу, посвященную собственному уходу, мог создать только очень проникновенный поэт, умудренный опытом, она – плод долгого и болезненного, сочувственного всматривания в мир. И в самого себя.

Стихотворение Р. Фроста «Into my own», быть может, один из самых мистических текстов в поэзии прошлого века. Многие воспринимают его как потустороннее видение, как переход в мир иной. Другие смотрят на него необычайно оптимистически. Особенно мыслящие по-английски. Для них это текст светлый, светящийся таинственными возможностями ухода в мир воображения, творчества, первичной растительной жизни, где ничто не мешает постигнуть себя во всей полноте и тем самым приблизиться к разгадке жизни, смерти, мира. Прежде чем его переводить – о, сколько я искала в интернете свидетельств восприятия этого текста разными читателями. Слушала, как его читают, слушала и читала комментарии. Никогда не читаю чужих переводов – а тут я была на их чтение обречена! – ведь текст был несколько лет назад предложен для конкурса переводчиков на одном из литературных сайтов, и я переводила его в рамках этого конкурса... Тут не десять – тут, может быть, все пятьдесят версий прокрутились в моей голове, кто же их считал?.. Мне было мучительно тяжело избавиться в этом переводе от... себя! И наверное, до конца не удалось, нет, не удалось. Самое удивительное в этой многолетней, с огромными перерывами, но, в общем итоге, месяцами длившейся работе, то, что казалось бы, уже отстоявшийся и давно оставленный перевод, который многим так нравился, я снова правила до последнего перед отправкой на конкурс «Эмигрантской лиры»... Но и он оказался не окончательным. Самый последний вариант просто как с неба упал – и сразу в размере оригинала! Без правки. На него ушло ровно столько времени, сколько уходит, чтобы записать текст. Невероятно? Но для того, чтобы он пришел так легко и без нажима, наверное, и нужны были все эти предшествующие ему бессонные ночи, месяцы и годы поисков и мучения всех отработанных версий... Довольна ли я итогом? НЕТ! Не довольна. Потому что отчётливо вижу потери по сравнению с оригиналом. У Фроста было больше. Английский текст в принципе лаконичнее русского... И потери будут всегда. Поэтому тут будет два перевода, вместо одного. Но унывать, наверное, все же не надо. Переводчик ещё в большей степени, чем оригинальный поэт, человек скорее процесса, нежели результата... Не в том смысле, что результат его не интересует, нет. А в том смысле, что времени ему не жаль, безвестность свою он тоже уже обнимает заранее, отрекаясь от себя, растворяясь в чужом тексте... Поэтому и бьешься над переводом – часто с самим собой и своей метафорической системой. А ещё с разницей языковой ткани, образной структуры непохожих ни в чем языков. С культурно-историческим контекстом тоже всё так легко не ложится... В общем, переводчик поэзии – немного такой Дон Кихот, благородный рыцарь и удаляющийся в дебри перевода от собственной тщеты наивный, но честный и всегда беззащитный дурачок, не ищущий своей выгоды... Тут растворение в чужой погудке и системе образов именно что спасение себя-переводчика от себя – автора оригинальных стихотворений... Это бывает небезопасно.

Вот в текстах Сары Тисдейл, как и в текстах Сильвии Плат, растворяться страшно, это тексты самоубийц. Но для человека с трагическим опытом довольно легко. Муки при переводе короткого текста ничуть не меньше, а иногда – как это ни парадоксально – даже больше. Именно это и происходит, наверное, со всеми теми женщинами, которые сейчас переводят на русский и украинский эту полузабытую – незаслуженно, надо сказать! – поэтессу... Муки перевода походят на роды. Каждой матери хочется, чтобы младенчик был красавцем и здоровяком и вырос умницей. Но... материнство – это не результат, а процесс. В английском языке mother – это ещё и глагол! И – наши дети не всегда оправдывают наши ожидания... Я довольно много и с удовольствием переводила импульсивные тексты Сары Тисдейл. А для конкурса выбрала, быть может, не самое выигрышное короткое стихотворение по одной лишь причине: оно созвучно по теме другим двум текстам. Мне казалось, что это какая-то новая грань той же темы завещания. И решала я этот перевод именно в таком ключе. Мне нужна была женская формула вечности. И разве может она не сосредоточится в сердце женщины на любви? Здесь только одно и остается. Любовь. Единственное это ключевое слово в коротком завещании С. Тисдейл не звучит тривиально. Она вообще как-то умела обойти пошлость, то есть, всё же была настоящим и глубоким поэтом... безответной беззаветной любви в самом широком смысле. Ответной любви дождалось если не разбитое сердце поэтессы, так хотя бы её творчество... Надеюсь, мой перевод хотя бы немного поможет привлечь к нему внимание.

 
РОБЕРТ ФРОСТ. К СЕБЕ
 
Ещё бы хотелось, чтоб тёмные те дерева,
Чью мощную древность и ветер колеблет едва,
Не слепком печали стояли, тверды и густы –
простёрлись бы в тайные дали до смертной черты.
 
Надеюсь, позволят – я в толщу ветвей навсегда
Скользну без опаски, что не оставляю следа
Ни там, в чистом поле, ни здесь, на шоссе городском –
Где медленное колесо овевает песком.
 
Не вижу причины я, чтоб обернуться назад –
туда, где иные, возможно, теперь захотят
меня заменить, заступая в мою колею...
И с грустью припомнят ли нежность былую мою?
 
Но только никто не найдёт перемены во мне –
в своей правоте утвержденном отныне вполне.
 
 
РОБЕРТ ФРОСТ. К СЕБЕ САМОМУ (альтернативный вариант перевода с точным соблюдением размера оригинала¹)

 
Ещё хочу, чтоб эта мощь дерев,
чью старость бриз проходит не задев,
стояла не как слепок темноты,
а достигала роковой черты.
 
Не помешают в толщу кроны мне
скользнуть без страха, что возврата нет
ни в пустоши полей, ни в шум дорог,
где сыплется за колесом песок...
 
Не вижу смысла повернуть назад.
Не против также, если захотят,
по мне грустя, в мою же колею
те, кто припомнит к ним любовь мою.
 
Они не сыщут перемен во мне –
уверенном, что мир постиг вполне.
 
 
САРА ТИСДЕЙЛ. МОЛИТВА
 
Пока душа не сбросит тело,
Не зрящим здешней красоты,
Глухим к ветрам и онемелым
Для радости и для мечты,
 
Пока мне сердца не сгубило,
Пока я здесь, среди людей,
Моей любви дай мощь и силу –
Пусть даже нет ответа ей. 

Нина Габриэлян. «Разговор». Холст, масло, 90х70

 
ТОМАС ХАРДИ. ПОСЛЕ
 
Как звякнет за мной защёлка дверей моего житья,
И зеленокрылым шёлком заплещется май опять, –
Соседи мои! – припомнит ли кто-то из вас, что я
Подобные вещи с толком всегда умел замечать?
 
И в сумерках ястреб дикий – тих, как ресничный взмах,
на выветренные пики росой упадет в горах.
Глазея на то, знакомый возможно проговорит,
Дескать, живи покойный – узнал бы привычный вид.
 
Когда черноту ночи рвут промельки тёплых крыл,
и сквозь валежник ёжик тревожно свой ищет путь –
Кто-то вздохнёт: «Он очень безвинных тварей любил.
Ушёл... – Не хватило мочи их защитить как-нибудь»...
 
Прощаться в ночи морозной друзья придут средь зимы
У двери на миг застынут, в небо подняв глаза.
И вглядываясь в звезды, светящиеся из тьмы,
подумают ли: «Как любил он все тайные чудеса...»?
 
И скажут ли на закате при звоне колоколов,
Чьи отзвуки застывают, разбиты на стыке ветров
И, c новыми звонами слившись, несутся опять, опять –
«Этого он не услышит, но всю жизнь умел замечать»...