Полина Рублева

О книге «История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг», автора Марты Шарлай

Марта Шарлай. История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг. – Москва – Екатеринбург, «Кабинетный ученый», 2014 г.

 

Иногда знаешь, что писать о так называемых «классических» произведениях: то, что все ждут, или свое, никем не признаваемое мнение. Но что писать о текстах книг, которые, словно горячие пирожки Хильды, родились совсем недавно, в 2011 году, а опубликованы и того позже, всего год назад? Тут выходит на первый план свое, личное приятие, мнение читателя, которое немного «съезжает» в сторону филологического разбора.

Итак, держу в руках книгу: «История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг», автора Марты Шарлай. Отзыв о книге писателя, до которого легко рукой дотянуться, накладывает на автора отзыва и/или разбора определенную ответственность. Тут приходится думать о каждом слове.

Это принято называть «постмодернизмом», по крайней мере, в нашем «литературном кружке общения»: возникновение в современном произведении аллюзий на написанные ранее другими авторами книги. Иногда это называют «литературным контекстом». Здесь мы видим присутствие отсылок к книге Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше». Это весьма популярное произведение детской литературы, знакомое каждому школьнику, кроме того, в советское время был снят неплохой веселый мультик из двух серий (режиссер Борис Степанцев, 1968 г.)

Вспомните на мгновение мультик. Черно-белая действительность раскрашивается яркими красками, когда появляется «на сцене» сам Карлсон: в меру упитанный мужчина, веселый затейник и кто-то там еще, о чем знают абсолютно все. Режиссер чутко показывает одиночество и бледную жизнь Малыша, младшего ребенка в семье, и тем ставит социальную острую проблему, а профессиональное озвучивание делает вопрос еще более основательно поставленным, так горько звучат слезы ребенка, которому не подарили щенка, и который «вот так и проживет всю жизнь без собаки».

По-своему преломляется эта история у Марты Шарлай. Своеобразное продолжение сказки, книга тоже становится сказкой: сказкой для взрослых. И я даю гарантию, что каждый взрослый, прочитавший «Историю Сванте Свантесона», хотя бы на несколько минут заглянет и в «Карлсона, который живет на крыше», чтобы сверить с самим собой свое детское воспоминание о книге.

Книги живут в нашем сознании совсем не так, как, скажем, фильмы. От книги может остаться неясное ощущение, что-то вроде дымки, которая оставит лишь легкий шлейф памяти о себе. Есть книги, которые читаются только раз в жизни, а есть те, к которым возвращаешься раз за разом. «История Сванте Свантесона» относится как раз ко вторым, которые при повторном прочтении даже раскрываются совсем другой стороной.

Но, если вы нежно любите свое детское ощущение от Карлсона, как от веселого сказочного проказника, любящего плюшки и приключения, то не советую вам читать откровения Кристель Зонг. Потому что эта книга поменяет в корне ваше отношение к Сказке.

Это сказка о том, как пишется сказка,- это словно взгляд в замочную скважину в мастерскую писателя. Только эта история пишется не в кабинете, а там, где придется: в кафе, на подоконнике, за приготовлением обеда, во время посещения магазина игрушек.

«Историю Сванте Свантесона» вы прочитаете дважды: первый раз из уст Кристель, и второй раз – между строк написанной ею сказки.

Что может быть лучше, чем быть автором персонажа, который сам выдумывает персонажей?

Итак, Кристель Зонг – детская подруга Малыша, или Сванте из семьи Свантесонов. Прослеживается даже не пунктирная, а явная аналогия с Малюткой Ларсом, персонажем сказки, написанной героиней книги, - такая выстраивается пирамида, только бы в ней не запутаться.

Марк Твен писал: когда пишешь о взрослых, всегда знаешь, что остановиться надо на свадьбе. А когда пишешь о детях, то завершать историю приходится тогда, когда хочешь. Так книга, законченная о героях в детском возрасте, продолжается, когда они уже выросли и обрастает новыми подробностями. И оказывается, что Карлсон – это все же не милый проказник, а эгоистичный, упрямый человечек, в прямом смысле слова искалечивший всю жизнь – или большую часть жизни – несчастного Сванте Свантесона. Даже если принять во внимание тот факт, что его никогда и не существовало, что он был лишь фантазией Малыша: как мог не существовать тот, из-за которого все пошло наперекосяк?

Мы знакомимся с Кристель, когда она еще ребенок. Марта Шарлай хорошо показывает и условия ее роста и развития, и ее детские страхи и переживания, и знакомство со Сванте, и некоторые этапы взросления. Но на первых страницах она предстает нам замужней, взрослой женщиной. Можно сказать, что завязка происходит на первой же странице.

Йорг Райтер (муж) улыбается так, что Кристель «становится неловко за свое существование». Сдержанное раздражение звучит (читается) в том, как она разговаривает с ним.

Здесь нужно сделать небольшое отступление. Хочется сказать о том, как прописаны в повести диалоги. Обращения разных людей к Кристель взяты в кавычки, ее же ответы – не выделены никак. И совершенно становится непонятно, прозвучало ли это вслух или было только подумано ею, простите мне такой немного неправильный оборот речи.

Первая глава выполняет свою функцию: она вводит читателя в мир Кристель, обозначает главную линию событий, конечно же, любовный треугольник. На этом сюжете построено очень многое в литературе: от древних текстов до романов, которые печатаются в журналах в наши дни. Здесь же появляется и сам Карлсон (в сказке – Ларсон). Да, он не мог бы появиться в доме на Лилиенгассе.

Лилиенгассе… В повести очень много топонимов Германии и Швеции, названия улиц, церквей… Это приближает читателя к героям, делает его чуть ли не знакомым для них.

Во второй главе уже видим Кристель юную: страшная песенка, пришедшая из сна, преследующие ребенка слон или великан… Все говорит о впечатлительной натуре, которой только и следует, что писать сказки. Сказки в повести повсюду: упоминается переулок Гензель-и-Гретель (сказка братьев Гримм), упомянутая уже сказка о Карлсоне, написанная «свеженькая» сказка о Малютке Ларсе, сказка Астрид Линдгрен «Мио, мой Мио», а также прямые отсылки к Гансу Христиану Андерсону и своеобразный диалог его с Астрид Линдгрен. Но сказка для взрослых - «История Сванте Свантесона, рассказанная Кристель Зонг» - не такая, как другие, и заметно отличается от них по стилю и смыслу.

Юная Кристель готова писать сказки и пишет их. Более того, даже соученики – персонажи для нее. Как тот мальчик Каспар, что «скоро умрет», как Сванте, пришедший словно со страниц сказки о Карлсоне.

Одной из завязок «пьесы» становится песня о золотистой птичке, приведем ее всю:

Золотистая птичка поёт на веточке.

Серебрёная веточка стучит в окно.

Птичка сейчас допоёт, а ты, деточка,

Торопись взлететь, пока светло.

 

Торопись, бедная деточка, -

Скоро мгла всё укроет кругом.

Стучит в окно серебрёная веточка.

Золотистая птичка, где твой дом?

 

Поистине кошмар для впечатлительного ребенка, который к тому же приходит «из ниоткуда» - из сна, из мира, о котором мы знаем так мало. Эта песенка становится кошмаром, и она же – лейтмотив знакомства Сванте и Кристель, знакомства при странных обстоятельствах: в детской больнице, где она побежала от него, как от слона или великана из своего сна.

Если ты и птичка, и деточка, и вынуждена куда-то спешить, бежать, лететь до того, как «мгла все укроет кругом», - тут и взрослому станет не по себе.

Как рождалась эта любовь, если это можно назвать любовью? Из каких кошмаров, из каких сказок выплывала она, как она проросла в них?

Объединяет их и мотив дождя, стекающего по стеклам, к слову, - и обложка книги выполнена в таком стиле, словно мы смотрим на улицу через капли дождя на оконном стекле. Но ведь в доме Сванте окно никогда (почти) не закрывалось: он все ждал друга, покинувшего его. Только лишь ради Кристель закрывает Сванте окно. Но закроет ли он окно памяти, выпустив оттуда Карлсона, искалечившего его жизнь, навсегда?

Не забывая о том, что этот текст – мои личные впечатления читателя, скажу также, что, если Кристель вызывает симпатию, то Сванте не вызывает ее, а только лишь жалость. Человек, не адаптировавшийся в большом мире, человек, миром которого постепенно становятся лишь одна комната, затем больничная палата, уединенный домик вне человеческого общества, человек, находящийся в плену у одной мысли: кто это, как не совсем больной, но болезненный душою человек. 

Сравним его с Йоргом (мужем Кристель).

Как говорит о нем сама Кристель – Йорг-утес, Йорг-стена, страж, оберегающий ее. Мое читательское восприятие то и дело ловит Кристель на сдержанной симпатии к мужу, граничащей с благодарностью. Она и готовит для него кексы, и благодарит за подарок, и принимает его заботу. Внешне это совершенно благополучная бездетная семья, если не считать Удо. Удо – это, если можно так сказать, проекция будущих детей, только чьих? Сванте и Кристель или Йорга и Кристель? Йорг, в отличие от Сванте, может позаботиться не только о себе, но и о других. Но он, как и Урс Каменный из сказки Кристель, никогда не берет ничего чужого.

А кто такой Удо? Удо – ребенок, ведь как может быть книга о сказке без ребенка. Как говорит Астрид Линдгрен, писать книги ей помогают дети, те самые, для которых они и пишутся. В общении с соседским мальчиком Удо и рождается эта сказка, и тот факт, что это лишь девятилетний сосед, а не свой собственный (если можно так о детях) ребенок Кристель, и является гарантией общения «на равных», - того, что так ценят дети при разговорах со взрослыми. Иметь подругу, взрослую «фрау», - это так престижно! А если ты еще и имеешь возможность угостить ее какао и парой «гномских радостей», то жизнь и на самом деле становится «всамделишной»!

По большому счету, Удо – это не только проекция будущих детей Кристель, но и проекция Сванте в молодости. И, хотя в чем-то они не похожи (боязнь высоты, например, была присуща только Удо), автор как специально подчеркивает их непохожесть – похожестью (голубые глаза, светлые волосы, просьбы «спеть ту песенку» и многое, многое другое). Удо является соавтором, если не автором, сказки Кристель про Малютку Ларса, ведь именно он придумывает продолжение и исход сказки, и тем самым, во многом, подталкивает к разрешению жизненной ситуации и саму свою взрослую подругу, то есть является автором и ее истории. Быть может, мы все – авторы историй друг друга в этой жизни?

Удо погибает, как могут погибнуть надежды самой Кристель относительно Сванте. О том, как больно она может разочароваться в «своем Сванте», не хочется и говорить…

Гибель Удо – это попытка затронуть чувства читателя, который, конечно, к мальчику тоже привык. Когда умирает ребенок, где-то замирает звезда. Не это ли тот самый полет, что торопится совершить деточка из той песенки про серебрёную веточку?

Все заголовки в повести составлены от третьего лица, тогда как повествование ведется от первого. Лицо автора составляет некий скелет, костяк сюжета путем названий, наименований глав. «Чемодан надежд в её руках», «Её Сванте», «Марка, зажатая в её ладони», - эти и подобные заголовки ведут читателя сквозь поток сознания самой Кристель, которая думает, что является автором сказки, тогда как она сама кем-то написана. «Следить за тем, кто сам кого-то выслеживает», - вот что это напоминает. И это интересный авторский выбор.

В «Истории Сванте Свантесона», кроме Кристель, Йорга, Сванте и Удо, есть еще множество персонажей, как намеренно введенных туда, так и случайных. Это и Боссе Свантесон, и Гунилла, и мать, и отец Кристель, и даже мама Сванте. Вот только не увидеть там Карлсона. Но повесть похожа на расследование существования этого Карлсона. Параллельно герои начинают сомневаться в существовании друг друга и находить друг друга заново. Разве не узнает Кристель больше о своем муже из разговоров с его другом Ноэлем Бухбиндером? Разве из воспоминаний об отце не складывается более полная история его жизни и гибели? Разве не находит Кристель своего Сванте не таким, каким он был раньше?

Так и в сказке: Ларс ищет, и ищет, и ищет: то Урса Каменного, то дорогу, то Ларсона Храброго, то свои воспоминания, то, наконец, Лили из домика с голубыми «небесными» ставенками. Но он найден, и идти больше некуда и искать больше нечего: не это ли конец жизни?

Отдельную роль в повести играют игрушки (если можно так сказать). Лавка слепого мастера становится будто бы местом, где колдунья дает Русалочке две прелестные ножки или где Золушка получает свою карету из тыквы, настолько невероятным кажется появление в глухом переулке лавочки игрушек слепого старичка-умельца. Через образ монеты – марки в уплату за игрушку – и саму игрушку – гимнаста в синем трико – опять пробивается Сванте. Она держит монету, а потом и гимнаста, так, как держит Сванте в своей голове и в сердце, не желая никуда отпускать.

Не забудет она и о ребенке. Свой рождественский подарок получает и Удо. И этот корабль – будто образ пути: Удо – на небо, а Кристель – к Сванте, то есть то же самое, что на небо. Роль смерти от первой до последней страницы повести не преувеличена Мартой Шарлай.

Все персонажи сказки для взрослых, в которой пишется сказка, в которой живут другие сказки, рожденные другими авторами, - словно составные части какого-то калейдоскопа, который причудливо складывается то так, то эдак, перетасовывая их жизни по разным сценариям. И, если Йорг вызывает симпатии, то Сванте – нет. И правда: мягкотелый, латентный, с полной невозможностью приспособиться к своей жизни, он ждет Кристель, как Ларс ждет Лили, и ждет ее, как ребенок, в надежде, что она и выправит всю его жизнь. И она пришла к нему. Но, когда нечего ждать, - разве это еще можно назвать жизнью?

 

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера