Бельцкие хомячки

ДЕСЯТЬ ЗОЛОТЫХ МОНЕТ

Как вы считаете, где лучше всего хранить свои богатства? Одни скажут, в банках, другие скажут, что надо вкладывать в бизнес и получать с этого прибыль. Короче, дело сугубо индивидуальное, в посторонних советах не нуждающееся. Многие, особенно те, кто привык традиционно перестраховываться, хранят свои ценности дома. Как?

Тут уже собственная фантазия подскажет, какой из тайников надёжней – в кубышках, коробках из-под обуви, собачьих будках, а то и вовсе зашивают в подолы платьев, замуровывают под плитки в туалетах, прячут в куриных тушках, которые кладут на длительное хранение в морозилку холодильника.

Здесь-то как раз и происходят всяческие курьёзные случаи, о которых рассказывают и посмеиваются, тем не менее, не без тайной зависти, мол, были бы у меня такие сокровища, уж я бы придумал, как их спрятать, чтобы никто не нашёл. Не оказался бы таким лохом!

Вот какую историю рассказала мне знакомая старушка, которая всю жизнь прожила в Бессарабии.

Была у неё подруга по имени тётя Фейга, и ей ещё до войны от родителей досталось огромное по местечковым понятиям наследство – десять полновесных золотых монет царской чеканки. Это было настоящее богатство, которое со временем не обесценивалось, а только росло в цене. Все это знали, но не каждому перепадает такое счастье.

Но тут началась война, и стало ясно, что немцы скоро займут Бессарабию. Нужно спасаться. Тётя Фейга решила не рисковать богатством – закопала его под деревом у собственного дома и благополучно отбыла в эвакуацию. И не прогадала. После возвращения в родные места она нашла свои ценности в полной сохранности. Это было замечательно.

Хуже было другое. Муж её погиб на фронте, а сын женился, стал жить отдельно и с нею почти не общался. Всё, что у неё оставалось, это заветные десять золотых монет, с которыми она решила больше никогда не расставаться. Зимой она хранила монеты в плюшевой муфте, и они лучше самого драгоценного меха согревали ей руки и душу. Летом ходить с муфтой было неудобно и жарко, поэтому тётя Фейга зашила монеты в подушечку из старого бархатного платья, и всегда носила её с собой.

Никто не знал секрета подушки, а Фейга, усаживаясь на скамейку на улице, всегда подкладывала её под себя и постоянно ёрзала из стороны в сторону. На вопросы соседок отвечала, что делает массаж одной интересной части тела, но стыдилась сказать, что и ночью не расстаётся с подушкой, однако подкладывает её уже под совсем другую часть тела. Видно, и голове тоже был необходим соответствующий массаж.

Лишь своей самой близкой подруге она рассказала про сокровища, но тотчас заставила побожиться, что та никому и никогда не поведает об этом. И та, надо отдать должное, слово сдержала.

Однако годы бежали, и тётя Фейга, как бы ей того не хотелось, но вынуждена была отправиться в мир иной. После похорон подруга тёти Фейги вкрадчиво попросила у безутешного наследника, только сейчас вспомнившего о существовании матери, что-нибудь на память об усопшей. Например, её любимую подушечку, с которой та до последнего часа не расставалась. Каково же было её изумление, когда наследник сообщил, что подушку подложили покойной под голову. Пускай, мол, она поищет на память о подруге что-нибудь другое из её вещей…

Чем эта история закончилась? Скорее всего, ничем. Вряд ли подруга решилась под покровом ночи варварски раскапывать могилу, чтобы отнять у покойной тёти Фейги так никому и не пригодившееся богатство. Не тот она человек. Хотя… всякое может быть, ни за что нельзя ручаться. Тем более, в Бессарабии, где далеко не каждому достаются в наследство десять золотых монет доброй царской чеканки. В каждую-то голову не залезешь, чтобы мысли проверить…

БАЛ НА НЕБЕСАХ

Ах, эти танцы! Как бы над ними ни посмеивались, всё-таки есть в них что-то завораживающее и чарующее. И хоть наши родители в своё время поругивали нас, мол, нет в этих танцульках ничего полезного и нужного для жизни, и лучше бы больше времени отдавали учёбе и получению будущей профессии, а сегодня мы то же самое твердим своим детям, тем не менее…

У каждого из нас есть какие-то воспоминания о танцах, и почти всегда они тёплые и светлые, не без ностальгической горчинки об ушедшем времени…

Как-то я сидел на остановке в ожидании автобуса.  Рядом со мной примостилась маленькая седая старушка с большой продуктовой сумкой на колёсиках.

– Скажите, уважаемый, – обратилась она ко мне на иврите, – пятый номер автобуса уже прошёл?

– Только что, – ответил я, и незаметно, слово за словом, мы разговорились о каких-то пустяках.

Торопиться ни мне, ни ей никуда не требовалось, поэтому мы за разговором пропустили один автобус, потом другой, но даже не заметили этого. Вскоре я узнал, что зовут старушку Этель и родом она из Венгрии, до войны была замужем, и её муж погиб в концлагере. Ей же удалось чудом спастись.

– Ах, какой у меня муж был замечательный! – мечтательно закатывала глаза старушка. – Я его очень любила. А как мы с ним танцевали! Когда он брал меня за руку и выводил в центр зала на каком-нибудь торжестве, все вокруг смотрели только на нас и наверняка завидовали. Мы так подходили друг другу – и это было поистине счастьем… А война забрала у меня и мужа, и счастье… С тех пор я одна, и замуж уже не выходила.

 В ответ на её откровение я решил рассказать одну давнюю историю про танцы, которая до сих пор волновала меня, и каждый раз, когда я вспоминал её, мне очень трудно было сдержать слезинки, выступающие на глазах. Услышал я её от одного своего старого знакомого, который очень любил еврейскую народную песню, что пели в Бессарабии, и называлась она «Бал на небесах». Исполнял он её высоким канторским голосом, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону. Посвящена эта песня была одной супружеской паре – Рахмиэлю и Рейзеле, жившей до войны в знаменитом городке Бэлц. Супругов объединяла не только взаимная любовь, но и увлечение танцами. Не раз они покоряли наблюдавших за ними зрителей виртуозными «па», которые сами же по ходу танца и придумывали.

Но грянула война, и они, не успев уехать в эвакуацию, попали в концлагерь. Судьба к ним оказалась ничем не милостивей, чем ко многим другим их землякам из Бэлц…

В последний смертный путь к печам, застилавшим небо жирным чёрным дымом, они шли, взявшись за руки. Даже здесь они не захотели расставаться друг с другом. Сперва они шли понуро, как все, но вдруг произошло невероятное.

Спины их распрямились, головы поднялись, а руки взвились вверх, будто они готовились к своему последнему, самому главному в жизни танцу.

И тут же откуда-то со всех сторон, может быть, даже из-за низко висящих, отравленных жирным чёрным дымом облаков раздалась чудесная мелодия песни «Бал на небесах».

Кто её пел, было неизвестно, но это было настолько неожиданно и невероятно, что остальные, те, кто шёл спереди и сзади, тоже стали распрямлять спины, будто и они готовились к своему последнему в жизни танцу…

Так они и шли, взявшись за руки и расправив плечи, к жутким дверям, за которыми всех ждала смерть, и даже казалось, что люди пара за парой не исчезают в печах, а поднимаются в небеса, приоткрывшие для них свой крохотный голубой клочок. И каждая пара, оторвавшись от земли, вдруг начинала кружиться в стремительном, захватывающем дух танце – самом последнем своём танце. Даже у тех, кто никогда в жизни не танцевал, он выглядел изумительным и неповторимым. Всё это напоминало какой-то невероятный по грусти, но светлый и торжественный бал, уносящий танцующих на небеса…

…Голос мой подрагивал от волнения, пока я рассказывал эту историю старушке, а она слушала молча, не перебивая, и кажется, даже не шевелясь. Потом вздохнула и тихо сказала:

– Наверняка и мой муж был среди этих танцующих людей. Он так любил танцевать…

И вдруг пошёл дождь. Сильный летний дождь, который закончился так же стремительно, как и начался. Мы сидели под навесом остановки, крупные капли с шумом били по сухому асфальту у ног и сразу бесследно исчезали. А потом из конца в конец через всё небо протянулась большая яркая радуга.

Я взглянул на радугу, и вдруг мне показалось, что по ней, как бы паря и вальсируя, передвигаются едва различимые маленькие фигурки в полосатых лагерных куртках. И хоть я никогда не видел и видеть не мог героев песни Рахмиэля и Рейзеле, я чувствовал, что они кружатся среди остальных, а рядом за ними – дети, женщины, старики. И чуть в стороне – одинокая мужская фигурка, скорбно размахивающая руками в ожидании своей пары.

Сухая старушечья ладошка коснулась моей руки. Оказывается, Этель видела то же самое, что и я.

– Смотри, сынок, все наши любимые там, на радуге, – донёсся её подрагивающий голосок, – и он с ними, мой муж…

Бал на небесах…

В ГОРОДЕ БЕЭР-ШЕВЕ…

Странно всё же устроен человек: в минуту опасности, когда возникает угроза жизни и, казалось бы, надо поглубже куда-то спрятаться, укрыться подальше от чужих глаз, так нет же, мы находим неожиданное спасение в радости, безудержном веселье, даже в танце… Ни для одного живого существа это не характерно, только для человека. Отчаяние выводит человека на какой-то иной непостижимый уровень осмысления жизни, своего места в мире, отношения к вечным ценностям…

Многие, наверно, помнят старый фильм режиссёра Александра Аскольдова «Комиссар», ставший классикой кинематографа.

Снят этот фильм по мотивам рассказа Василия Гроссмана «В городе Бердичеве» и рассказывает о судьбе местечковой еврейской семьи во время Первой мировой войны. Есть там небольшой эпизод, когда главный герой по имени Ефим, блистательно сыгранный Роланом Быковым, прячется во время бомбёжки вместе со своей семьёй в подвале. Снаружи грохочут взрывы, звук которых, конечно же, доносится и сюда. Мать Ефима молится в уголке, а дети напуганы и плачут. Что будет через мгновенье, кто знает? Может, никому уже не суждено выйти живым из этого подвала…

И тут Ефим, неожиданно для самого себя, хватает на руки самого младшего из своих детей и начинает напевать весёлую еврейскую песенку, пританцовывая в такт. Дети поначалу глядят на него с изумлением, но постепенно втягиваются в танец и даже подпевают отцу, всё больше и больше забывая о том, какой ужас творится вокруг. Камера поднимается вверх, и зрителю видны только тонкие детские ручонки, бесстрашно размахивающие в такт песенке. Даже в минуту смертельной опасности радость – горькая еврейская радость! – не покидает их…

Нечто подобное автору этих строк довелось увидеть спустя много лет уже здесь, в Израиле. Конечно, военные действия, происходившие почти сто лет назад, в корне отличаются от сегодняшних ракетных обстрелов из сектора Газа, тем не менее, угроза для жизни от этого становится ничуть не меньше. Война, в какие бы словеса о морали и справедливом возмездии её ни облекали, всё равно война, и никакого оправдания ей нет.

Во время сигнала воздушной тревоги автобусы останавливаются, и шофёр просит пассажиров выйти и переждать бомбёжку в ближайшем укрытии. Так все и поступают. После глухого взрыва, эхо от которого всегда слышно даже в укрытии, все возвращаются в автобус. Люди, естественно, взбудоражены и громко обсуждают происходящее.

Так происходило и на сей раз.

Едва пассажиры вернулись в автобус, в сотовом телефоне старика, ехавшего с внуком, раздался звонок, вернее, не звонок, а мелодия популярной еврейской песни «Хава Нагила», которую многие израильтяне ставят вместо звонка.

Мальчик сперва оторопел, потом оглянулся на деда, и вдруг его что-то словно подтолкнуло: он встал и принялся подтанцовывать в такт мелодии.

И хоть он наверняка никогда не видел танцующих детишек из фильма «Комиссар», это было настолько похоже на тот снятый в фильме танец, что у многих перехватило дыхание. А мальчик поднимал свои ручонки вверх, словно показывал – не боюсь я никакой опасности, а музыка – наша музыка! – сильнее всех этих вражеских ракет…

Старик долго не выключал телефон, чтобы внук потанцевал подольше, а люди, которые ехали вместе с нами, хлопали в ладоши и даже подпевали.

Шофёр сидел на своём месте, облокотившись на руль, поглядывал на танцующего мальчика в зеркало и грустно улыбался, не заводя мотор.

Теперь уже никому в автобусе не было страшно…

Время стирает многое из нашей памяти.

Так, наверное, и нужно, чтобы человек не сошёл с ума и не уподоблялся свалке, на которую выбрасывают всё лишнее и отжившее свой срок.

Лишь какая-то глубинная наша память помимо желания хранит то, без чего невозможно выжить в этом мире. И хорошо, если этот танец или песня являются в минуту опасности, чтобы человек не падал духом и не опускал руки.

Иначе просто не выжить в этом мире, где никогда не заканчиваются войны.

А что нам, скажите, ещё остаётся, если ничего другого пока придумать мы не можем?