Тумас Транстрёмер: внешний внутренний мир

Ранним утром шестого октября 2011 года я узнала, что шведский поэт Тумас Транстрёмер получил Нобелевскую премию по литературе. Странно, что не будучи знакома ни с одним из его произведений (к своему стыду), я отчего-то испытала острый приступ радости. Возможно, просто потому, что в это стылое октябрьское утро сочетание слов «шведский», «поэт», «Тумас» и «Транстрёмер» показалось мне наполненным странной чужой магией. А может, оттого, что Швеция в моей голове была представлена  на тот момент Ингмаром Бергманом (глубокая ночь, аляповато-утонченные краски мозаики «Фанни и Александр»), Сельмой Лагерлёф (лето, станция «Льниха», второй этаж деревянной дачи, маленький Нильс судорожно цепляется за перья белого гуся, августовские подсолнухи склоняют отяжелевшие головы) и вот этими двумя стихотворениями Иосифа Александровича Бродского:

первое —

Деревья ночью шумят на берегу пролива.
Видимо, дождь; ибо навряд ли ива,
не говоря – сосна, в состояньи узнать, в потемках,
в мелкой дроби листа, в блеске иглы, в подтеках
ту же самую воду, данную вертикально.
Осознать это может только спальня
с ее опытом всхлипывания; либо – голые мачты шведских
яхт, безмятежно спящих в одних подвязках, в одних подвесках
сном вертикали, привыкшей к горизонтали,
комкая мокрые простыни пристани в Фегердале.

И второе —

Когда снег заметает море и скрип сосны
оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести из виду, мир вовне
сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.
…так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря.

Через пару дней после нобелевской новости отложенное на будущее любопытство все-таки взяло свое, и я прочитала свое первое стихотворение Транстрёмера:

… Анни говорит: в этой музыке столько героического, и она права.
Но те, кто с завистью косится на людей поступка, те, кто себя презирает,
потому что они не убийцы, не узанАют себя в этой музыке.
И те многие, что торгуют людьми, полагая, что все на свете продается,
не узнают себя в ней.
Это не их музыка. Долгая мелодия, во всех превращениях остающаяся
самой собой, то мерцающая и слабая, то грубая и сильная:
след улитки и стальной трос.

Упрямый мотив, именно сейчас провожающий нас
к верхним пределам
этих глубин.

Через несколько месяцев, в феврале, в грохочущем зимнем московском метро я взахлеб, день за днем пропуская нужные станции и погружаясь все глубже и глубже в инопланетную, но все таки очень посюстороннюю странно-родственную поэзию, прочитала от корки до корки (и пару раз снова снова по кругу от корки до корки) сборник Транстремера, выпущенный несколько лет назад в издательстве «ОГИ».

Я была поражена и ошарашена, удивлена и потрясена. И поняла, что столкнулась с чем-то, не укладывающимся в мои представления о поэзии, как таковой:

В огромной романской церкви туристы толпятся в полумраке.
За сводом зияет новый свод, а целого не видно.
Несколько пылающих свеч.
Безлицый ангел открыл объятья,
и меня насквозь пронизал его шепот:
«Не стыдись того, что ты человек, а гордись!

В тебе открывается за сводом свод, и так без конца.
Тебя никогда не закончат, и быть по сему».
Слепой от слез, я
был вытолкнут на кипящую солнцем пьяцу
вместе с мистером и миссис Джоунс, господином Танака и синьорой Сабатини,
и в них во всех открывался за сводом свод, и так без конца.

Потом книжку пришлось вернуть владелице, которой она была дорога, может быть, даже больше, чем стала теперь мне. И до самого лета о Транстрёмере я почти забыла. Потому что мы, пожалуй, склонны позабыть о том, что нас поразило более, чем мы обычно привыкли поражаться. Но к счастью в июне издательство «Оги» выпустило новый сборник — все перведенные на данный момент стихотворения автора и автобиографические зарисовки. На прекрасной плотной мелованной бумаге, в твердой темно-синей обложке и с ненавязчивыми черно-белыми графическими иллюстрациями. 326 страниц чистого счастья с потусторонним холодком по коже и неизменным удивлением перед силой Слова.

Но, пока я поражалась, удивлялась, холодела и опьянялась, меня не покидало ощущение, что Транстрёмер, несмотря на всю свою внешнюю сдержанность, несмотря на хажущуюся холодность поэтики, делает какой-то совершенно головокружительный кульбит, создает некое невероятно смещение точки зрения, от которого, несмотря на то, что читаешь, как плывешь по ровной глади озера,  все равно чувствуешь, будто катаешься на американских горках — сердце заходится в панике и обливается счастливым ужасом перед каждым невидимым падением в пропасть и новым вознесением на вершину.

Отстранение, в котором нет никакой отстраненности. Холодность, наполненная внутренним жаром тысячи свечей. Что это? Отчего это? Откуда? Какова сущность этого белого пламени, в котом сгорает очередная страница?

За полгода я привыкла читать в метро. Шум метро стал неотъемлемым спутником всех моих маленьких читательских открытий и откровений. И здесь же, в монотонном железном гуле, в пространстве, отсеченном от реального мира слоем черной земли, я поняла: нет, Тумас Транстремер не описывает окружающую действительность так, как он ее видит, не просеивает мир сквозь собственное сито, не проводит мир — через себя, но ровно наоборот — проводит себя — через мир. Не вбирает его в себя, но накладывает себя на этот пестрый и постоянно изменяющийся кадр, выносит себя — вовне.

Печень и почки Тумаса Транстремера, легкие и поджелудочная Тумаса Транстремера, душа и сердце Тумаса Транстремера, все необъятные внутренние пространства Тумаса Транстремера, внешний внутренний мир Тумаса Транстрёмера.

Именно поэтому его тексты кажутся такими всечеловеческими и одновременно — непознаваемыми:

Поздней осени лабиринт.
У входа в лес брошена пустая бутылка.
Войди в него. Лес в это время — покинутые, тихие комнаты.
Лишь отдельно звуки: словно кто-то осторожно
переносит пинцетом ветки,
И тихонько скулит дверная петля в толстом стволе.
Мороз дохнул на грибы — и они сморщились.
Они похожи на вещи и тряпки, оставшиеся от пропавших.
Вот спускаются сумерки. Надо успеть выйти
и увидеть свои метки: ржавый плуг в поле
и дом на другом берегу озера, красно-бурый квадрат, плотный,
как бульонный кубик.

И еще. Тумас Транстремер совершенно бесстрашно смотрит в глаза одному из самых ужасающих изобретений человечества — смотрит прямо в глаза безжалостному, сумасводящему, по сути шизофреническому принципу головокружительного смыслового переноса, имя которому — Метафора.

Думается, любому человеку с хорошо развитым воображением знакомо это пугающее чувство, когда образ, по большому счету чуждый тому, что имеет место быть в реальности  прямо здесь и сейчас, почти что материализованный воображением, шепчет: еще немного — и я обрету плоть и кровь, еще немного — и я стану галлюцинацией, более реальной, чем сама реальность, более плотной, чем сама плотность.

Но тексты Транстремёра чужды этой боязни — они не только наполнены метафорами, они метафоричны по сути:

Как будто ты ребенок и на голову твою
мешком натягивают великую обиду
в просветы мешковины проглядывает солнце
и слышно как напевают вишни.

Но толку в этом мало, великая обида
накрыла голову и тело и коленки
ты то и дело шевелишься
но радости весны не ощущаешь.

Да, на лицо ты натяни мерцающую шапку
гляди в ее просветы.

Во фьорде на воде бесшумные круги.
Зеленая листва затмила землю.

И —

За окном длинные звери весны
прозрачный дракон из сияния солнца
протекает мимо как бесконечная
электричка — голову мы не успели увидеть.

Прибрежные виллы движутся боком
они горделивы как крабы.
Статуи мигают от солнца.

Бешеное море огня там  в пространстве
пройдя сквозь землю становится лаской.
Отсчет начался.

…

Эти стихи — не их тех, что зайдут к вам в дом без приглашения, не из тех, кто постучится в ваше сердце бесцеремонно и самоуверенно, но, скорее, просто возникнут — как вдруг возникает осознание, что некие деревянные длинные предметы, имеющие отношение к мореплаванию, спят сном вертикали, привыкшей к горизонтали, комкая мокрые простыни пристани в Фегердале.