Счастливый билет. Из стихов 1990-х – 2000-х годов

● ● ● ● ●

В черном зеркале смерти увидев себя наконец,

Обретаешь спокойствие – смотришь на всё издалёка.

И неправда, она не косарь, не, тем более, жнец –

Все колосья повысыпались уже здесь, до последнего срока.

Просто мусорщица – прибирает оставленный хлам

Гениальных прожектов, высоких страстей, озарений,

Вечных истин, о коих буддизм, христианство, ислам

Всё толкуют, теряясь в бурьяне своих построений.

Я устал, понимаешь, смертельно устал от себя.

Ни одна из надежд к становому стволу не привилась

Этой жизни. Душа, негодуя, жалея, любя,

Так стремилась куда-то, но, выдохшись, остановилась.

Оказалось, что всё – только сор лепестковый, с ветвей

Ветром сорванный, вьющийся белою, розовой вьюгой.

И не жалко. И как-то неловко. И хочется лишь поскорей

Заслониться густой темнотой, немотой, пустотою упругой.





● ● ● ● ●

С утраты начинается свобода,

Как будто новой жизнью предстоит

Теперь нам жить, как будто за полгода

Мы возраст поменяем, пол и вид

И станем, например, подобны птице,

Орешине – на ветке стрекоза.

Какая только глупость не приснится,

Когда нам август тяжелит глаза!

Но чудится мне в сумеречной дрёме

Иной какой-то выход и удел.

Любил – и никого не видел, кроме...

Хотя, быть может, пристальней глядел.

Как странно: ничего не ожидая

Теперь уже, как раз и предвкушать

Приход твой скорый, осень золотая,

Когда свободней хочется дышать.





● ● ● ● ●

Ещё мы были в доме Гёте…

Признаюсь, олимпиец наш

Любил, как видно, навороты –

В своей квартире Эрмитаж

Соорудил; второй этаж:

Хариты, гении, эроты –



Все гипсовые. Черепки

Античной моды запоздалой.

Полы скрипучи, окна малы,

И низковаты потолки.



Вот тот монументальный фон

Величья, славы европейской:

Советник тайный, бард ганзейский,

И Веймарский Анакреон…



Мудрец, зачем весь этот хлам?

Как пыльно в комнатах, как душно!..

Твоя ли Муза равнодушна

К словам, поступкам и делам?



Но, слава богу, что строка

Про суетность и быт поэта

Не знает. Ей довольно света,

Слез, чтоб звучать наверняка.





● ● ● ● ●

А умирал в каморке темной

Внизу, на первом этаже.

К чему богатство, дом огромный

И слава, тошная уже?



Малинового одеяла

Не отменит ни герб, ни чин.

И вряд ли Муза повлияла

На выяснение причин.



Скажите, к герцогу послали?

Ах, все тщета и суета,

Когда окажется в финале,

Что жизнь прожитая не та,



Вернее, та, но с той поправкой,

Что все же главным были в ней

Кузнечики с весенней травкой,

Прикосновенье строчки плавкой

И заклинание теней.



И вот, поскольку эфемерна,

Неудержима, как вода,

Их сущность, за тобою, верно,

(Будь осторожен – здесь каверна,

А там провал), нелицемерно

Они последуют туда.



● ● ● ● ●

Парки Касселя… Рисовали

Здесь палитрою крон, ветвей.

Мы как будто в огромной зале,

И плафон голубой над ней.



Продолжение рококошных

Интерьеров: каскад, цветник.

Городов наших пыльных тошный

Образ память кольнул на миг.



Нет, про злую судьбу не надо

И про барскую «с жиру» спесь.

Счастлив я, что два этих сада

Удивительных в мире есть.



Видишь ли, прозябать в печали

Все же легче душе, когда

Она знает иные дали

И прекрасные города.







● ● ● ● ●

Любовь, оставшись без предмета

Любви, не знает, как ей быть…

Смеркается к исходу лета

Все раньше. Хочется забыть



Не то, что было, – нет, – что будет:

Осеннюю сырую муть.

Она остудит и простудит,

И примиришься как-нибудь.



Нам достается напоследок

Лишь опыт, а не человек,

Лишь колыханье чёрных веток

И расставание навек,



Нам достается ум бесплодный

И сердца жар глухонемой,

Последний, от всего свободный

Путь в серых сумерках – домой.





В ЕГИПЕТСКОМ МУЗЕЕ

                        1

Плетя из тысяч взглядов нити,

Блуждая между стел и плит,

Мы в зал вошли, где Нефертити

В ковчеге кварцевом парит.



Тяжёл для стебля шеи нежной

Цветок венца ее страны,

И губы в легкой, безмятежной

Улыбке чуть напряжены.



Слегка опущенные веки

Со взглядом грустным заодно.

Все, что нам знать о человеке

И этой женщине дано,



Осталось там – за гранью плоской

Стекла, в тысячелетнем сне.

И лишь всплывают отголоски

Тревожно, радостно во мне.



2

Она всего лишь голограмма –

Неосязаемая плоть.

Там, где супруг ее упрямо

Богов пытался побороть,



Где медленные воды Нила

Живят кремнистые пески,

Ее страна, ее могила,

И вечность, полная тоски.



Она не здесь. Всмотрись: усталый,

Но царственно спокойный вид,

Над головой огромной калой

Корона тяжкая парит.



И в складках возле губ, и в смутном

Пятне, где не прорезан глаз,

Печаль такая о минутном,

Такой от времени отказ!



До капли кубок жизни выпит,

Погас сиявший в небе Бог,

Разрушен храм, и твой Египет

На дно, в зеленый сумрак лег,



Зачем же ты еще меж нами,

Пришлец иных миров, мираж,

Смущающий своими снами

Больной, нетвердый разум наш?





● ● ● ● ●

Ну вот, пошли дожди. Все снова затянуло,

Притихли воробьи средь мокнущих ветвей,

Забытый старый плед висит на спинке стула,

Который сам забыт и пледа не новей.

Колышется листва, чувствительно уколы

Холодных острых струй перенося с небес,

И с криками бежит соседский мальчик голый,

Застигнутый врасплох, дождю наперерез.

Я слушаю, пока читаю Сологуба,

Как звонко в ведра бьет, стекая с крыш, вода,

Как жадно пьет земля, слежавшаяся грубо,

Как ветер шелестит, качая провода.

И, отвлекая от стихов, все эти звуки,

Прохлада из окна и свежий дух дождя

Берут мой грешный ум, усталый, на поруки,

Куда-то далеко от мира уводя.







● ● ● ● ●

А картошка опять фитофторой

Заболела, увы, – недород.

Отпускная пора, за которой

Снова долгий бессмысленный год.



Высоки эти ставки на летний

Дачный воздух и солнечный свет,

Словно ты выкупаешь последний

Лотерейный, счастливый билет.



Но, как водится, выигрыш мимо.

Не отпустит, жалей – не жалей,

Жизнь, летящая неотвратимо

К неопознанной цели своей.



И так странно – никак не остаться

В этом дне, где, над кашкой кружа,

Будет шмель деловито слоняться

И травой колыхаться межа.