Михаил Немцев

Посвящается Саше Соколову, или Ночь волнительна

 

Обаятельная, трагическая и трогательная книга, говорили ему. Сказано. Там безымянная река, и дачные дальние предместья коих должно быть девять, одно за другим. Это лес, и пары на склоне холма, может быть, за их вечерней трапезой, может быть.

Мальчик-чудак пересекает реку, припадая к её окну, ах, есть ли у неё муж, или это удачливый некто, такой, как я – как мы, здесь ждущие в темноте? Keeping abreast, чтоб не кольнуть русскую речь. Ко груди твоея припадая. Так есть ль у неё муж, и с кем проводит она часы, отведённые для вечерних чаепитий?

Мальчик и он же чудак пересекает реку. Медленно ступает в воду – зеркало насквозь – лодку ведёт за собой – медленно – и там наверху окна. И тут надо укрыться за вычурный слог. Трогательный и трагический. Так есть ли у неё? Астролог некоммуникабельный никакой азбукой не надеется отмолчаться, анаграммой наскоро надуманной отразить натиск яблочный. Выходи, я… Так вот, на это несчастный ли русский язык предназначен? И подвалы его. И его.

Опыты прошлых веков: да, скорее всего и на это тоже. Итак, мальчик. Он мужем станет – не тем, так другим, не так – так иначе. Он ступает в воду – тёплую воду по щиколотку возле самого берег, отмель, не отмель. Тут и остановись, стоп. Поймай его взгляд. Движение руки – левой скорее, чем правой, левым боком повернут он, слева приходит тьма, астрологи-то знали, садились всегда справа, о да! но теперь – левой – занёс ногу над берегом, левой – шагнул – раз, но размашисто – за зеркалом. Типа оставил лодку, побрёл.

Берег кончится, бумага кончается тоже. Так или иначе. Доктор! Ты хорошо пишешь доктор, и как здорово, что ты не врач. Он не накручивал восклицательных знаков; а ты накрутил, я бы тоже накрутил, а то ещё – многоточий…

 Мальчик, берег; не сберёг, скажу: я ***** **** Ах Ненаглядная моЯ. Дальше по тексту не будет, ибо бытовуха: поезда, жизнь-не-здесь, double mind, дальше больше, double thought, непересечение; ваши бумаги; ну да при таких-то ресурсах; и наши капризы, лингвисты на службе у Чёрта. Спишь ли ты? Спишь. Это ночь, неправда, что все кошки серы.

А человек бывает робеспьер, а ещё бывает человек –нахтигаль, нантингейл, а она – мальчик, ты ещё не можешь знать, что она не птица.

 … Лодка всё там же. Зачем эта женщина, ах, не случайна ли, и дача на таком высоком берегу – спроста ли так достижима? Чудесненько, что и лодка не уплывёт. Мальчик, с пустой своей левой ногой – сердечная сторона! – шагнёт, и задумается. Приплыл, и то, увидеть горазд ли. Представь, там окно, и свет погас, и форточку открыли, и льдинки звякнут в колее – но нет! – далеко это что-то разбилось – и опять, again: окно, и форточка. Это – жуть, и левая твоя сторона недостаточно оттренирована для таких наблюдений, о, мальчик! Это ночь защиты, мой мальчик, ибо она – там, несомненно (спишь ли ты, Ах Ненаглядная Недостижимая моЯ) – так же несомненно и мы все там, носители бесполезной –сти – грудь в грудь – мальчик, твоё дело неиндивидуально; мы наблюдаем, не будучи, увы, принять участие в вечном сотворении ars nuovo волнительной осенью либо весной, однако, бдим, и вот – там наверху собака – впереди собака! но не кербер, и более того, она добрая. Вот тебе слово. Почему мы всё это боимся говорить друг другу – от лица к лицу, раз уж мы все там? Я тоже боюсь, наверняка так; я люблю тебя, мальчик? И тебя тоже. Ночь волнительна. Сон разума, и впредь.

 

2008