Сергей Александровский

Переводы. Эдмунд Спенсер. Пастуший календарь

ЯНВАРЬ

Ægloga Prima 

 

СОДЕРЖАНИЕ.

 

В нижеследующей первой эклоге

юный овчар Колин Клаут плачется

на злосчастную безответную страсть,

ибо совсем недавно (по видимости)

влюбился в девицу, именуемую Розалиндой;

и будучи всемерно угнетаем нежной

привязанностью, уподобляет он свою

многострадальную участь

печальному времени года,

упоминая и мерзлую землю, и стынущие древеса,

и собственное свое измученное

холодом и голодом овечье стадо.

И, в конце концов, сочтя себя лишенным

любых и всяческих радостей и восторгов,

он вдребезги разбивает пастушью свирель

и кидается наземь.

 

КОЛИН  КЛАУТ

 

Безвестный селянин, совсем юнец,

Когда январь окончился почти,

В погожий день повел пастись овец,

Что зиму коротали взаперти.

Худые, ослабевшие в хлеву,

Щипали овцы жухлую траву.

 

И с виду овцам был под стать пастух:

И слаб, и худ – не человек, а тень!

Злосчастье пригнетало юный дух;

Свирель наладить, подлатать плетень –

Куда там! Отрешенно пас бедняк

Свою отару – и крушился так:

«– О, сжальтесь, боги! Смилуйся, Эрот

(Хотя влюбленных жаль богам едва ли)!

Властители заоблачных высот,

Услышьте повесть о моей печали!

О, сжалься, бог пастуший, добрый Пан –

Ты сам изведал боль сердечных ран!

 

– Как холодно! Все инеем одето,

А на реке зеркальный блещет лед.

Весна промчала, промелькнуло лето –

Зима владычит нынче в свой черед:

Она пришла, нещаднее врага,

И древеса раздела донага.

 

– И у меня в душе январский хлад,

И в жилах не клокочет прежний жар;

Все мнилось: бесконечно буду млад –

Но прежде срока стал понур и стар!

Увы, уже прошла моя весна,

Увы, уже окончилась она.

 

– Пустынный мир безрадостен и гол;

Нигде ни гнезд, ни песен птичьих нет.

Секло метелью всяк замшелый ствол,

Снесло со всех ветвей и лист и цвет.

Рыдали рощи – да потоки слез

Давно в сосульки обратил мороз.

 

– И жизнь моя отныне – мерзлый лес,

Где ни плода не сыщешь, ни листа:

Свистит метель средь стынущих древес,

Безжизненна чащоба и пуста;

И только слёз безудержный поток

Не застывает, хоть мороз жесток.

 

– Ох, угрязнилось овчее руно,

Свалялось! Мой голодный, бедный скот

Забыт негодным пастырем давно –

Поскольку чахнет пастырь от забот!

Я слаб – и у овец не стало сил:

Хиреет стадо, если пастырь хил.

 

– Да будь он проклят, окаянный час,

Когда я навестил соседний град!

Но будь благословен сто тысяч раз

Нежданный миг – и мимолетный взгляд!..

Я полюбил – и обречен пропасть:

Погибельна безрадостная страсть.

 

– А Гоббиноль-то в Колина влюблен

Постыдно, скверно – и который год!

И что ни день – то ласковый поклон,

То новый дар: ягненок, первый плод...

И Гоббиноль премного недоволен,

Что Розалинде всё относит Колин.

 

 

– Зачем не гаснет мой напрасный пыл?

Зачем люблю бесцельно с давних пор?

Смеется дева: как ты мне постыл,

Безмозглый деревенский стихотвор!

Твердит: никчемны рифмоплеты в селах,

А Колин Клаут – наихудший олух.

 

– Тростник отъемлю от холодных губ:

Не тешит Пана слабая свирель!

О Муза! Нынче я тебе не люб,

Хотя любила ты меня досель!

Ни Муз не знаю боле, ни цевниц!»

Сломал свирель пастух и рухнул ниц.

 

А Феб сошел на запад, истомлен,

И с небосвода устремился прочь:

В холодные объятья небосклон

Уже с востока принимала Ночь.

И встал пастух измученный с земли,

Вздохнул, – и овцы вслед за ним домой пошли.

 

Девиз Колина:

Anchora speme.

 

 

ФЕВРАЛЬ

Ægloga Secunda

 

СОДЕРЖАНИЕ.

Сия Эклога скорее общеназидательна,

нежели устремлена к рассуждениям тайным

либо частным. Речи преимущественно

заводит Старый Век Людской, воплощенный

в престарелом пастухе Тэно,

чью согбенную дряхлость высмеивает Кадди,

подпасок, мающийся от холода.

Сам предмет беседы весьма сообразен

с месяцем февралем, в коем год уже сникает и,

можно молвить, уже влачится

к своим последним дням. Сходным образом,

на склоне лет и наши тела объемлет

сухой изнурительный хлад,

понуждающий сворачиваться вяло текущую

по жилам кровь; а чахлую плоть заставляют коченеть бури судьбы и заморозки забот.

Посему старый пастух и сказывает повесть о Дубе и

Вересковом Кусте – да с такой живостью,

с таким чувством, что предстань все это нашим очам

даже на расписном холсте –

и то не показалось бы нагляднее.

 

 

 

 

 

 

КАДДИ.   ТЭНО.

 

– Ужель не стихнет злобный зимний гнев,

И ветер не уймется, присмирев?

Он пронимает нынче до костей –

Как будто хлещет сотнями плетей!

Он грозен, как подземные толчки:

Шатаются, дрожат мои бычки.

Хвостами по бокам себя не бьют –

Пропал задор: уж больно ветер лют.

 

ТЭНО:

 

– Ой, малый, наберись-ка ты ума!

Что сетовать: сурова, мол, зима?

Так жизнь идет. Не диво и не чудо:

Коль нынче хорошо – то завтра худо,

А послезавтра станет – хуже нет...

А там – опять весна: тепло и свет!

Ужели в спячку залечь тому,

Кто ненавидит мороз и тьму?

Я трижды тридцать прожил уж годов

Средь радостных и тягостных трудов –

И жалобы не молвил ни одной

На зимний холод либо летний зной;

Благодарил Судьбу за добрый дар,

И за нещадный не бранил удар.

Исправно холил, стерег, как надо –

Зимой и летом, – овечье стадо.

 

КАДДИ:

 

– Тебе преклонным возрастом, Тэно,

Душевное спокойствие дано.

Ты хладен; старость зиме – сродни:

Темны, угрюмы, докучны дни.

Советуешь юнцу: бровей не хмурь,

Приветствуй даже буйство зимних бурь…

А я вовек не стал бы править челн

В объятья ледяных, нещадных волн!

 

ТЭНО:

 

На бурю не пеняй царю морей,

Коль просишь новой бури поскорей!

Зимой стада содержат овчары

В закутах, и весенней ждут поры.

Вдруг оттепель, случайная капель –

И чудится, что враз настал апрель!

Тут пастухи – резвее ранних мух:

В луга выводит стадо всяк пастух;

Всё трын-трава, и море по колено…

Да вот беда: в погоде – перемена!

Зима, беспечным олухам назло,

Опять являет хмурое чело;


Она морозы насылает вновь,

От коих ноет сердце, стынет кровь.

Теперь овчар не весел, и не рад:

Убийствен для овец нежданный хлад.

Ужасна легкомыслию цена –

А взыщется жестоко и сполна! 

 

КАДДИ:

 

Ты, дурень дряхлый, чушь несешь и гиль:

Мол, юные забавы – прах и пыль…

Бессилен и трухляв, побереги

Заржавевшие к старости мозги:

Твоя трясется глупая глава,

На сгорбленных плечах держась едва.

Теперь, когда ты сам и хил, и сед –

Вовсю хулишь безумства юных лет!

Но будь ты ныне млад, подобно мне –

Со мной резвился бы наравне,

И стал бы в рифмотворческом пылу

Слагать перчатке девичьей хвалу,

И стал бы петь Филлиде нежной славу…

Но знай: Филлида – моя, по праву:

Я пояс подарил ей – с пряжкой

Чеканной: золотой и тяжкой!

Близ этой девы жизнь идет на лад,

Близ этой девы стал бы вновь ты млад!

 

ТЭНО:

 

Своей любовью не хвались, дабы

Пыл не погас в потоке похвальбы.

 

КАДДИ:

 

Вот: сыт и гладок, полон сил,

Бычок мой уши навострил.

Гляди: вознесены его рога,

Гляди: бьет оземь его нога!

Он фыркнул раз, и фыркнул вновь:

Моих бычков томит любовь!

Твои же овцы – все в тебя:

Унылы, худы, немощны… Скорбя

В лугах морозных, твой скот зачах.

Что скот, что пастырь – увы и ах!

Любая из овец твоих едва

Жива – и плачет горько, что вдова.

И голод мучит мерзнущих ягнят…

Лишь дряхлый пастырь в этом виноват!

 

ТЭНО:

 

Эх, дурень Кадди, как же ты смешон:

Ведь нет башки – а носишь капюшон!

Что юность? Мыльный выдутый пузырь!

Всяк юный путь приводит на пустырь,

Всяк юный шаг – обида иль беда…

А платим пеню мы в преклонные года!

Однажды Титир* завел рассказ…

А я в то время овечек пас

На х?лмах Кентских – давным-давно…

КАДДИ:

 

О чем он молвил тебе, Тэно?

Рассказов равных нынче не видать:

В них мудрость, мощь – и свет, и благодать!

Молю, поведай! Буду тих и нем. 

 

ТЭНО:

 

Он создал много сладостных поэм –

О подвигах, и о любви до гроба;

Но эта притча прозвучит особо.

Что ж… Помолчи, да ухо приклони:

 

«Стоял, шумел в долине искони

Маститый Дуб. И вот, настали дни:

Утратил Дуб листву, остался гол –

Хоть был и цел, и крепок древний ствол.

А раньше Дуб, раскидист и матер,

На исполинский смахивал шатер;

Давая древесину для досок,

Он оставался крепок и высок;

И желудями близ его корней

Всегда кормилось множество свиней…

Но пробил час, пришли урон и вред:

Терзают бури, гложет короед –

Да так, что, мнится, громкий слышен хруст!..

Поблизости рос Вересковый Куст –

Царем растений мнил себя всерьез

Надменный этот медонос,

Манивший пчел со всех лесных полян!

И дщери всех окрестных поселян

Вплетать его лиловые цветы

В венки любили ради красоты.

И соловьям, что сладостно поют,

Сей гордый Вереск даровал приют.

Что ж, он гордился, может быть, недаром –

Но как-то раз, объят кичливым жаром,

Бесстыдно молвил так о Дубе старом:

«– Досель стоишь, колода из колод?

Где хоть единый лист, единый плод?

А я пригож чудесною обновой,

Роскошной – снежно-белой и лиловой!

Убранством эдаким гордиться

Могла бы даже юная царица.

А ты лишь тяготишь напрасно землю…

И я с тобой в соседстве – срам приемлю:

С тобою рядом лишь чертополох

Расти достоин – убог и плох!

Пора тебе уйти отсюда прочь.

А если трудно – я готов помочь».

Так молвил Вереск, дерзостен и груб.

И растерялся изумленный Дуб:

Почтеннейшему Древу – срам и стыд! –

Нахальный Куст убраться прочь велит…

А днем позднее туда пришел

Сельчанин местный: он явился в дол,

Дабы огородить участок свой –

И подыскать лесины строевой.

Увидел селянина злобный Куст –

И грянул вопль из вересковых уст:

«– Властитель, повелитель мой, и бог!

Простерт во прахе у вельможных ног,

Взываю: отведи сию напасть!

Забрал обидчик надо мною власть!

От вражьей попирающей пяты

Избавь меня, о светоч доброты!

Я нежен, беззащитен, хил и мал –

Извел мой враг меня, и доконал!»

Сельчанину беднягу стало жаль:

«– Ну что ж, поведай свою печаль».

А хитрый Вереск рад был и готов

Цветистых наплести немало слов –

Под выспреннею речью от людей

Свой умысел скрывает лиходей.

«– Властитель мой, ты добр, а не жесток!

Ты холишь всякий злак, любой цветок –

И я твоей посажен был рукой…

Даруй же мне приволье и покой:

Цветов чудесных дам тебе весной –

И алых ягод в июльский зной.

Но дряхлый Дуб – сухого пня мертвей! –

Навес никчемных высохших ветвей

(По ним очаг тоскует, иль костер!)

Над головою моей простер –

И застит солнце, отнимает свет:

Лучом полдневным я не обогрет!

Поникшими ветвями он сечет

Меня – и кровь из ран моих течет…

Увы, теряю жизнедатный сок –

И цвет мой осыпается не в срок.

Сколь Дуб горазд на пакость иль подвох!

То прямо на меня роняет мох,

То древоточцев мечет – сущий град!

Ужасному соседству я не рад.

Молю: избавь меня от лютых зол!

О, пресеки разбой и произвол!

Молю: верни мне, рассудивши здраво,

Отобранное, попранное право

Привольно жить… О, защити – молю!

О, смилуйся, подобный королю!»

И бедный Дуб, услышав столько врак,

Пытался возразить – но хитрый враг

В сельчанине изрядный гнев разжег:

Со всех сельчанин устремился ног

Домой – и острый ухватил топор,

И прибежал назад во весь опор.

Стоять бы Дубу еще века –

Да вот, секиру взяла рука

Людская, что способна смело

Вершить пустое, злое дело.

И вот сельчанин к Дубу приступил,

И – крякнув изо всех мужицких сил,

Не выслушав, чт? молвит великан, –

Ему нанес немало тяжких ран.

А лезвие секло – да осекалось:

Видать, железо чувствовало жалость,

Понятна, знать, была ему тоска

Злосчастного святого старика:

Ведь осеняли сей Дуб крестом,

Святой кропили водой** потом –

И не жалели святой воды…

Увы: обряд не отвратил беды.

Видать, и сам обряд никчемно глуп,

Коль так нелепо сгинул древний Дуб;

От мужика и римский поп не спас:

Пришел мужик – настал последний час!

И бедный Дуб издал протяжный стон,

И понял, что вот-вот погибнет он…

И древесину одолел металл,

И побежденный исполин упал –

И сотряслись окрестные поля,

И вздрогнула, казалось, вся земля!

И луговина сделалась пуста…

Что ж, вот оно, приволье для Куста!

И, собственной находчивостью горд,

Стоял хитрец – надменный, словно лорд.

Но глядь: зима пришла скорей

Обычного – завыл Борей!


Всегда защитой Вереску была

Громада необъятного ствола,

Но Дуб изрублен – приют исчез…

Лилась на Вереск вода с небес,

И ветки вскоре убил мороз,

А снег останки Вереска занес.

А там – настала оттепель. И вот:

На пастбище крестьянин выгнал скот –

И Куст, погибший в ледяной метели,

Проголодавшиеся овцы съели.

Вот так надменный молодой хитрец,

Презревший Старика…

 

КАДДИ:

 

Эгей, дружище! Уймись, постой!

Уж больно длинен рассказ пустой!

Я слишком долго слушал эту речь,

Ни встать не смея, ни, тем паче, лечь.

Ох, кровь уже почти застыла в жилах,

И сделать шаг я вряд ли буду в силах!

Я сказки ждал – а слушал дребедень…

Пойдем домой, пастух – окончен долгий день.

 

Девиз Тэно:

 

Iddio perche é vecchio,

Fa suoi al suo essempio.

 

Девиз Кадди:

 

Niuno vecchio,

Spaventa Iddio.

 

* Речь ведется о Джеффри Чосере (примеч. Спенсера).

** Католические священнослужители кропили и освящали некоторые деревья, дабы отвести от них пагубу (примеч. Спенсера).

 

МАРТ

Ægloga Tertia

 

СОДЕРЖАНИЕ.

В Эклоге нижеследующей двое младых пастухов принимаются, согласно текущему времени года, говорить о любви, а такожде об иных радостях и услаждениях, наипаче весне подобающих.

И семо придается особое значение тому, чтобы сообщить о неких приметах и признаках, присущих Эроту, Божку Любви.

Но, сдается мне, куда важнее то, что во образе и под именем Томалена изображается некий друг, столь долгое время презиравший Эрота и паладинов его, что под конец и сам запутался в силках и сетях Эротовых, оказавшись негаданно ужален и сражен прелестным взором – сиречь, уязвлен Эротовою стрелой.

 

ВИЛЛИ  ТОМАЛЕН

 

Постылый отступил мороз!

Почто ж сидеть, повесив нос,

И мне, и Томалену?

Близка беспечная пора:

Спешат весенние ветра

Метелям злым на смену.

 

ТОМАЛЕН

 

Ты, Вилли, верно молвишь. Да,

Уже утихли холода!

И время вешним водам

Журчать, и травам прозябать, –

И ласточки снуют опять

Под нашим небосводом!

 

ВИЛЛИ

 

Все будет зелено вокруг

По воле Флоры! – всякий луг

И лес украсит наш

Богиня россыпью цветов:

Проснется Майя – и готов

Ей праздничный шалаш!

А мы с Летицией вдвоем

Резвиться и плясать пойдем

В лугах; и в должный час

Очнется по весне Эрот,

Что спит во тьме Летейских вод, –

И наш возглавит пляс!

ТОМАЛЕН

 

Ты, Вилли, просто пустозвон:

Эрот уже стряхнул свой сон,

Возобновил забаву!

 

ВИЛЛИ

 

Болтун! Ты что же, друг ему?

И сам прервал его дрему

По дружескому праву? 

 

ТОМАЛЕН

 

Нет, я видал его в лесу.

Боюсь, овец не упасу –

Рассказывать не стану,

Как распахнул Эрот крыла,

И как Эротова стрела

Мне причинила рану.

 

ВИЛЛИ

 

О, заводи спокойно речь:

Я, глядя в оба, устеречь

Сумею оба стада.

Уж не останусь я в долгу:

Твоих овец уберегу –

Не будут без пригляда.

 

ТОМАЛЕН

 

За ними нужен глаз да глаз!

А для беды найдутся враз

И повод и причина.

Вон, третьего лихого дня

Баюкала печаль меня,

А подняла – кручина:

Ведь лучшей средь моих овец

Чуть не настал в тот день конец!

Овца на дно оврага

Свалилась, бестолковый путь

Бесцельно правя, – и свернуть

Башку могла, бедняга.

Да, блеющий курчавый скот

Беда везде и всюду ждет –

Всегда грозит овечкам.

 

ВИЛЛИ

 

Что было – поросло травой,

Что будет – в срок узнаем свой…

Ну, подари словечком!

 

 

 

 

ТОМАЛЕН

 

В недавний праздник, в день, когда

Не знать привычного труда

Дозволено селянам,

Я лук надежный взял – и с ним

Бродить пустился по лесным

Тропинкам и полянам.

И вдруг – неясный шелест, хруст!

И тисовый сотрясся куст

(Он приютил Эрота).

И я напряг могучий лук,

Но тут же стих нежданный звук, –

Замедлилась охота.

Гляжу: движенье меж ветвей.

А что за живность – хоть убей,

Никак не назову!

И леший, фея иль змея

Таились там, не ведал я,

Спуская тетиву.

Но выскочил наружу лишь

Крылатый и нагой малыш,

Давившийся от смеха.

Он тронул с вызовом свой тул

И лук серебряный согнул –

И враз пошла потеха!

Забыв, что супротивник млад,

Я стрелы сыпал – сущий град! –

Презревши передышку.

Не стало стрел; и я, сильней

Сердясь, чем прежде, град камней

Обрушил на мальчишку.

Вотще: увертлив был нахал,

И мал – и по ветвям скакал

На зависть всякой белке!

Я дрогнул: страх меня берет…

Бежать! – И тут настал черед

Ответной меткой стрелке.

Она вошла в мою пяту

И причинила маету:

Извлек-то я без боли

Стрелу, – но рану, как огнем,

Палит все хуже, день за днем.

Терплю, молчу… Доколе?

 

ВИЛЛИ

 

Утешься, дрогнул бы любой:

С божком любви – затеять бой?..

А мой отец когда-то

Крылатого мальца в саду

Поймал (ох, мыслю, на беду! –

Еще придет расплата).

Эрот запутался в сети

Ловецкой (Господи, прости!)

Раскинутой для галок!

Колчан и лук он обронил,

Утратил и задор, и пыл,

И был отменно жалок…

Но меркнет Феб, и нам домой

Пора направить путь прямой:

Ночь ниспускает полог.

 

Девиз Вилли:

Слить воедино только Бог

В Себе любовь и мудрость мог.

 

Девиз Томалена:

В любви от века дней сокрыты желчь и мед;

Мед каплет скупо, желчь вовсю течет.

 

 

АПРЕЛЬ

Ægloga Quarta

 

СОДЕРЖАНИЕ

Сия Эклога посвящена воспеванию и

восхвалению нашей добрейшей и

наиблагодетельнейшей государыни,

королевы Елизаветы. Толкуют меж собою

Гоббиноль и Тэно, двое пастухов;

причем означенный Гоббиноль,

уже упоминавшийся ранее –

поелику он зело и вельми влюбился в Колина, –

предстает читателю куда как ярче прежнего и сетует на великие невзгоды любовного свойства,  кои разум его помрачили и отвратили не токмо от предмета любви,

но такожде ото всех былых услаждений и занятий, как-то: приятственной игры на волынке, рифмоплетства, пения и многих иных достохвальных способов провести время.

Тем не менее, он пользуется случаем, дабы доказать и подтвердить несравненное свое поэтическое искусство и превосходство, и того ради поет песню, иже вышеозначенный Колин сложил некогда в честь Ее Величества – нежданно и почти предерзостно

именуя оную венценосную особу Элизой.

 

ТЭНО  ГОББИНОЛЬ

 

Куда же, Гоббиноль, пропал твой смех?

Иль волк зарезал всех твоих ягнят?

Иль у волынки прохудился мех?

Иль с милой у тебя настал разлад?

 

Иль, может быть, струятся токи слёз

Обломным ливням нынешним под стать?

Твои ланиты иссушил мороз;

Весна пришла, пора их орошать!

 

 

 

 

ГОББИНОЛЬ

 

Нет, я иной невзгодой удручен:

Тот малый, что мне дорог, люб и мил,

Влюбился в деву – и горюет он:

Вотще и втуне пропадает пыл!

Он о забавах прежних позабыл;

Он изломал заветную свирель,

И сник, и не поет: не стало сил…

А ведь прекрасней всех певал досель!

 

ТЭНО

 

Почто грустить, коль на дворе апрель?

Когда певец и вправду столь хорош,

Пусть гонит вон и прочь любовный хмель –

Иль будет плохо: сгинет ни за грош.

 

ГОББИНОЛЬ

 

Знай: это Колин, молодой овчар;

Беднягу насмерть поразил Эрот.

Вотще мой жар, и втуне всяк мой дар:

Ничто, увы, строптивца не берет!

Худой дела прияли оборот:

Он любит Розалинду, вдовью дщерь,

А другу дал отпор и укорот –

Лишь о подруге мыслит он теперь.

 

ТЭНО

 

Он славный стихотворец и певец…

Лишь Колинову песню затяни –

И станет веселей пасти овец,

И слаще станет нежиться в тени.

 

ГОББИНОЛЬ

 

Однажды Колин, лежа близ ручья,

Элизу, королеву пастухов,

Воспел – и звонкозвучная струя

Строй задала течению стихов:

 

«– Услышьте, Нимфы на песчаном дне!

Пусть вам вода

Милей, чем суша, – выйдите ко мне

На брег, сюда!

У многомудрых Дев Геликонид

Прошу подмоги: петь простой пиит

Дерзнул о той,

Что красотой

Всех смертных жен и дев затмит.

 

– О, сколько нужно серебристых нот –

Элизу петь!

Пускай царит она, пускай цветет

И днесь и впредь.

Ей ни малейший не присущ изъян:

Ей мать – Сиринга, и отец ей – Пан.

О, только бог

Элизу мог

Зачать! – задорный бог сельчан.

 

– Вот на лугу, внимая пенью птиц,

Сидит она,

Порфирой, одеянием цариц,

Облачена.

Ее чело венчает первоцвет,

В деснице вместо скипетра – букет

Роскошных роз, –

И я всерьез

Глаголю: ей подобных нет.

 

– Элиза ликом ангельским светлей

Самой Селены.

Возникла ты, владычица полей,

Из белой пены!

И обе розы цвет твоих ланит –

И алую и белую – мирит*.

Покорны все

Твоей красе –

Ликуй, наперсница Харит!

 

– Однажды Феб, взойдя на небосклон,

Мигнул очами:

Узрев Элизу, бог был ослеплен

Ее лучами.

Земное, много лучшее светило

Небесному затмить непросто было!

Феб охнул от горя,

С Элизой не споря –

И скрылся тихо и уныло.

 

– Ты, Кинфия, светящая, когда

Настанет ночь,

С Элизой рядом – тусклая звезда.

Сокройся прочь!

Но… шутки плохи с чадами Латоны:

Суровы оба, оба непреклонны,

Обидчивы оба:

Смеялась Ниоба –

Да после испускала стоны.

 

– Великий Пан, хвала тебе, хвала! –

И молвить надо:

Хвала Сиринге, иже родила

Такое чадо!

Вот-вот начнется у овец окот,

И белого ягненка поднесет –

Как жертву на алтарь

Несли богиням встарь, –

Элизе всесмиренный скотовод.

 

 

– О, Каллиопа, мчи во весь опор

Сюда – здесь наш кумир;

И кликни прочих Муз, твоих сестер.

Бряцайте, девять лир!

Элизе девять лавровых ветвей

Вручите, Музы – ибо, ей-же-ей,

Великая честь –

Ее превознесть.

Сюда, о Музы – и живей!

 

– Три Грации-Хариты – посмотри! –

Пустились в пляс.

И громко в гимне радостном все три

Возносят глас!

Но хороводу быть пристало шире:

Не три на свете Грации – четыре!

Пускай в хоровод

Элиза войдет –

И в олимпийском правит мире.

 

– А вот и Нимфы! Резвый, шустрый рой

Младых Наяд

Склониться дружно пред своей сестрой

Сегодня рад!

Звенят хвалебных песен переливы…

Элизе в дар подносят ветвь оливы:

Утихла война,

Воспряла страна –

Все нынче беззаботны и счастливы.

 

– Сельчанки! Время, позабыв гумно,

Овин и хлев,

Сюда спешить! Не всех я кличу – но

Лишь юных дев.

С неряшеством и с грубостью манер

Проститесь, – хоть берете вы пример

С окрестного сброда,

С тупого народа,

Что разуменьем слаб, одежкой сер.

 

– Хвалу царице нашей, сельский хор,

Произреки!

Кувшинки, первоцвет, и водосбор,

И васильки

Ей под ноги метни! Гвоздик, лилей,

Фиалок и нарциссов не жалей:

Любезен всяк

Цветок и злак

Властительнице рощ, садов, полей.

 

– Встань, дивная Элиза! Будь добра

Красой блеснуть…

Ох, Музам, Нимфам, Грациям пора

В обратный путь!

Боюсь, я задал им изрядный труд –

И, коль за песню грош-другой дадут,

Исправно поэт

Всю горстку монет

Разделит с ними прямо тут».

ТЭНО

 

Ужели песнь сию измыслил Колин?

Как жаль, что понапрасну чахнет он!

Юнец любовью безответной болен,

Безжалостным Эротом ослеплен…

 

ГОББИНОЛЬ

 

Хоть видит око, зуб неймет! Беда

По торжищу с пустой бродить мошной…

Пора домой: вечерняя звезда

Зажглась уже, и меркнет свет дневной.

 

Девиз Тэно:

O quam te memorem virgo?

 

Девиз Гоббиноля:

O dea certe.

 

* Единение и слияние роз Алой и Белой означает, что прекратились война и вражда меж домами Ланкастера и Йорка.

(Из примечания, сделанного Спенсером).