Олег Епишкин

Чукотский обертон

Было это в начале лета 1985 года. В те дни в небе Чукотки горело незакатное солнце, и жёлтые июньские льды, оторвавшись от берега, уплыли в море. Открылась чистая бухта, стала возможной транспортировка грузов, а значит, и работа в порту. К мысу Шмидта подошли сухогрузы и стали на рейде в полмили от берега. Меня зачислили в бригаду грузчиков, что было везеньем — грузчики хорошо зарабатывали.

В отличие о нас, сезонников, Олег считался местным, то есть постоянным жителем и работал докером на Шмидте по договору. Вскоре я узнал, что он мой земляк (из подмосковного Наро-Фоминска); мы быстро нашли общий язык и стали держаться друг друга. Работали в трюмах и на пирсах, таскали бесчисленные ящики, стропили и устанавливали контейнеры, принимали многотонное оборудование и технику — словом, делали всё, чтобы подготовить посёлок к предстоящей зимовке.

Как-то, ожидая очередной плашкоут с грузом, Олег рассказал о себе. В юности он занимался музыкой и спортом, поступил в военное училище, сдал норму кандидата в мастера спорта по плаванию, но так и не стал ни музыкантом, ни военным, ни спортсменом. Случилась драма, которая перевернула всю его судьбу, заставила переосмыслить жизнь и глубже вслушаться в ещё не опытную, но уже забродившую творчеством душу. «Среди сопок, среди скал, где ни куста, ни дерева, я за пазухой таскал томик Передреева»,— неожиданно произнёс он и поведал мне, что ещё в училище начал писать стихи, которые привели к жадному, захватывающему, хотя и бессистемному изучению основ стихосложения. Постепенно поэзия превратилась в тайную страсть. Позже, на Севере, он проштудировал имеющиеся в библиотеке учебники, словари, книги по литературоведению, дневники, воспоминания любимых поэтов, многочисленные сборники стихов — всё, что могло хотя бы в какой-то мере утолить духовный голод. Потом он прочитал несколько своих стихотворений. Я узрел самобытное дарование и стал относиться к нему как к брату. На своём веку этот человек сумел испытать и волю, и неволю, и любовь, и предательство.

Однажды у себя в почтовом ящике я обнаружил школьную тетрадку, исписанную от руки. Тетрадь начиналась обращением ко мне: «Мишаня, друг, прими на память мои стишата, которые пишутся в молчаливом диалоге с тобой...»

С тех пор прошло более тридцати лет. Мы так привыкли к общению, что известие о его уходе показалось мне невозможным, я даже слышать об этом не хотел, думал, что он должен быть вечно. ..

Сегодня вновь и вновь перечитываю его стихи, каждый раз убеждаясь в мысли о его редчайшем даре, об удивительном обаянии его поэзии.

Михаил Грозовский



* * *

Я объявил войну уму
С тех пор, как умный друг
Умнó помог мне сесть в тюрьму,
А сам умчал... на юг!


А я — в другую сторону,
Где задом наперёд
Живёт спиною к городу
Отверженнный народ,


Туда, где в тундре варят щи
Из хлопьев снежных вьюг
Все бывшие товарищи
Умчавшихся на юг...


* * *

Оглашая эхом
Продувные льды,
Весь играя мехом,
Пел Кола Бельды:


— Борзый конь — хорошо!
И ишак — хорошо!
И верблюд — хорошо!
А олени — лучше!..


Чем олени лучше?
Спорить не берусь...
Обрусели чукчи,
Очукчела Русь!


* * *

Как осквернённый божий храм,
Спит заоконная разруха...
И меж оконных влажных рам,
Проснувшись, моет лапки муха
И тихо молвит:
                    «Не грусти,
Что перестройка подкачала...
Любая дурь всея Руси
В конце берёт своё начало...»


* * *

Я горько пил, родню губя,
И от бессилия и водки
Я эмигрировал в себя
И докатился до Чукотки...


И, как в наивном детском сне,
Всё ждал заботы и прощенья,
Но с каждым годом всё ясней
Живу с тревожным ощущеньем,


Как будто я не сам сюда
Уехал от родных и близких,
А волей тайного суда
Свезён без права переписки;


Как будто все мои пути
За то, что в лучшее не верю,
Ведут сюда, чтоб здесь найти
Свою последнюю потерю.


Я снаряжён, вооружён,
Живу, как в сказке.
Я в лоне моря отражён
С багром и в каске!


Лебеда

 

Когда в мой дом придёт беда,
Когда закончится еда —
Возьму лопату и пойду
Искать под снегом лебеду.


Не хуже горя лебеда,
А значит, горе — не беда,
А значит, будем жить и петь!
И с лебедой беду терпеть!..


* * *

От людей под Вереёй
Слышал я по осени:
Дескать, дачники зверьё
На дороге бросили...


Покидая Верею,
Я желал тем дачникам
Зимовать, как их зверью,
На снегу калачиком...


* * *

В заполярных местах —
Тусклый свет в небесах,
Да безмолвная тундра кругом...


В заполярных местах —
Материк на устах,
Как на время оставленный дом.


В заполярных местах,
Как в болезненных снах,
Свет и тьма в измереньях иных:


Здесь ночами земля
В чёрно-белых тонах,
Только море и небо — в цветных...


Литургия

 

Словно мыльный пузырь
В боязливом убранстве
Божье Слово плывёт
В криминальном пространстве...


Над землёй проплывает
Без тени и эха.
Видно, пущено кем-то
На волю для смеха...


* * *

Богатырь былинный
С плешью на затылке
Вдоль платформы длинной
Собирал бутылки.


А вослед за мужем
В разных босоножках
Шлёпала по лужам
Дéвица с лукошком...


По тернистым шпалам,
В сизой дымке тая,
И в большом, и в малом
Вечно пролетая,


За насущным хлебом
Вдоль платформы Нара
Уходила в небо
Сказочная пара.


* * *

Есть одно местечко —
Здесь, невдалеке —
Где горит, как свечка,
Огонёк в реке...


Заглянул я в речку,
Сочинил стишок
Для того, кто свечку
Для меня зажёг...


Чукотский обертон

 

По радио крутят Патрисию
С капризной фамилией Каас.
Её и худую, и лысую
Давно полюбили у нас.


Пока, как вдова безутешная,
Она завывала свой хит,
Я вспомнил просторы нездешние,
Где я заработал бронхит.


В холодном её завывании
Я слышал языческий звон,
Поющий в моём подсознании
С чукотской пургой в унисон.


Быть может, под эту же песенку
Над морем сквозь бурю и снег
Мятежно, подстать буревестнику
Летел я когда-то в Певек!


* * *

Соловьи в садах запели вновь
В паузах предвыборного шума...
Видно, вдохновляет их любовь,
А не Государственная Дума!..


* * *

Догорал двадцатый
Невесёлый век.
На снегу валялся
Чей-то человек...


Пьяница российский,
Маленький, ничей —
Возле магазина
«Тыща мелочей».


Мною не спасённый,
Сам он встать не мог,
И его казённый
Подобрал зилок.


И у той дороги
Не было конца...
Шёл я шёл и в морге —
Опознал отца...


Цветы у моря

 

На скалах вечной мерзлоты
Коротким летом
Цвели полярные цветы
Цветным букетом.


И ясным пламенем горя,
И грея скалы,
Их до прихода сентября
Заря ласкала.


В калейдоскопе мёртвых скал —
Живые краски,
Как в царстве вогнутых зеркал
Чукотской сказки,


Где ослепительный зенит
В душе и плоти
Успокоительно звенит
На чистой ноте,


Где нет напрасной суеты,
И путь короче
К безмолвной тайне красоты
В безлюдье ночи,


Где ясным пламенем горя
И с ветром споря,
Ласкает нежная заря
Цветы у моря...


Безлюдной ночью

 

Безлюдной ночью
Мусор вынес
И, не спеша, иду домой...


Вновь на дворе
Мороз и кризис
И в ясном небе ковш пустой.


Воспринимая как угрозу
Грядущий день,
Ночей не сплю...


Крепчает курс
Тепла к морозу
По курсу доллара к рублю...