Там, где петляет Городня...

***
Там, где петляет Городня
и безработных половина,
стоит на свалке пианино,
эпоху будто хороня.

но прежних дней не сковырнуть
ни острием, ни опереньем,
когда к апрельским эмпиреям
ползёт запаянная ртуть

и, раскалившись до нуля,
ревёт пурга бульдозеристом,
дробятся, как в стекле зернистом,
трамваи, галки, тополя,

и ты, укрытый за стеной,
уже исхода не возглавишь,
едва коснувшись жёлтых клавиш
и слыша стук их костяной.


Сергею Брелю

кто все желанья подавил
и слил эмоции,
красуется, как бедуин,
перед японцами,

и видит — правила просты:
на всех припаханных
наложит вещие персты
грядущий паводок,

но тот, с кем до конца честна
насчёт здоровьица,
благая, коей несть числа,
не оскоромится.

во имя жизни, что грубей
реприз манежного,
не выясняй, каких кровей
кругом намешано,

когда скитанья голодны,
гордыня сладостна,
и век твой — с ног до головы —
пустыня замысла,

не спросишь лишнего ломтя,
мол, вдруг обломится,
через вселенные летя
в снегу коломенском.


***
когда в снопы колосья клеил
душистый ветер луговой,
и просыпающийся клевер
качал росистой головой,
сверкала пустота алмазом,
врастая в полноту семян,
и мир, безмолвием помазан,
вращался, бегом осиян,

грехами пращуров не скован,
к лучу пробившийся росток,
вступил я с жизнью в тайный сговор
и узы прежние расторг,
и заспешили дни торопко
под хрусткий скрежет каблука,
и домом стала мне дорога
за перистые облака.

туда, за снежные громады,
за полу-яблока бемоль,
слетались вестники, крылаты,
пылая светлой глубиной,
и летний дух с его томленьем,
начищенным, как самовар,
я ощутил ещё двухлетним,
и с той поры не забывал.


***
Там, где прозрачны перестуки скорых,
Кирпичны боксы, меден лай собак,
Родимых медвежат спускают с горок
Отцы зимы с окурками в зубах.

Натоптан снег трёхпалыми следами,
Покров не терпит, сразу выдаёт:
Здесь чурку жгли, а там славян сливали,
По фрикам применяли водомёт.

А что до прочих сказочных видений,
Осталось сжиться с мыслию о том,
Что впереди бессмысленная темень,
А мир, покой и счастие — фантом.

Но что б за дни в зрачках ни голубели,
Сегодня, здесь для этих пострелят
Всего в семи шагах от колыбели
Мороз трещит и саночки скрипят.


***
Этот берег, поросший крапивой и камышом,
Я узнаю мгновенно, и тут же пойму, в чём дело:
Вот и лодка моя, и брезентовый капюшон,
И сладчайшая мысль, как земля мне осточертела.

Так прощайте, наверно... Что вам теперь во мне,
Убелённые снегом правительственные святоши.
Отдаюсь безвозвратно серой речной волне,
Обязуюсь и мыслить, и думать одно и то же.

Столько лет безутешных насиловал жизнь свою,
Даже в малости малой сам себя ограничив,
Я теперь только берег свой узнаю,
Где осока седа, подболоченный лёд коричнев.

И судьба поддавала, и век меня колотил
Так, что я, наконец, нахлебался и тем, и этим.
Перевозчик окликнет — поехали, командир?
И окурок втоптав, хрипловато отвечу: Едем.


***
Только зиму и помню,
Только зиму и помню одну.
Как по минному полю,
По проталинам вешним иду.

Ни о чём не жалею.
Той же крови, что всякий в строю,
Укрывался шинелью,
Шёл по бритвенному острию.

Уходя, попрощайся —
Вот и всё, что мы в книгах прочли.
Но как в детстве, о счастье,
Гомонят золотые ручьи.

И как будто не веря,
Что фитиль негасимый задут,
Загрузить обновленья
Одинокое сердце зовут.


***
Дешевле было лишь повеситься
Под матерщину бригадира,
Когда вела рябая вестница
И никуда не приводила,
Но так тянуло жизнь опробовать
За яблочко, до колких плёнок,
Что пересиживали впроголодь
Лузгу проталин прокалённых,

К берестяному понедельнику
Кивали сальному матрацу,
С оттяжкой запускали технику,
И не проспавшись, шли на трассу,
Где, в общем, и вмерзали намертво
Почти что вровень с колеями,
Пока опалубку фундамента
Бичи и зеки ковыряли,

Но жизнь была, и дело двигалось,
И плоть его была мясиста,
Когда, блюдя теорий фиговость,
Зубрили рыхлости марксизма,
И словно зная всё заранее,
Ходили в ореоле смертном
На комсомольские собрания
И совещания по сметам.

И, слившись с проржавевшим остовом,
Заканчивали одиссею:
Объяты блёклым русским воздухом,
Ложились в пахотную землю
Во имя ли терпенья адского,
Иль разбросавшихся поодаль
Креста, сколоченного наскоро,
И ржавчины звезды подводной.


***
Я не чурался огрести вдвойне
За желтизну, сходящую на жёлудь,
Как знак того, что царствие твое
Ни здесь, ни там, а лишь в душе должно быть,

Но вот оно – на срезе полосы
Обычнейшего облачного фронта,
Где створ ветров распахнут, как ворота,
И полу-облака как полусны,

В которых слышишь в сорок раз яснее
Скорлупку дома, вечную, как мир,
Где мама пела и отец хохмил,
И тишину, кричавшую о снеге.


***
За признаки повторенья,
Что в сверстниках узнаю,
Будь проклято это время,
Сводящее нас к нулю:
С душком его коммерсантским
Не всхлипнешь пред образком,
Прислуживая мерзавцам
На пиршестве воровском.

О, век наш! Блюдя уставы
Окраинных пустырей,
Мы с детства искали славы,
Чтобы вырасти поскорей.
Примерные каторжане,
С костяшек содрав бинты,
Курили за гаражами,
Желая Большой Беды.

Пока нам о продразвёрстках
Талдычили день за днём,
Мечтали о далях звёздных
И верили — ускользнём,
Искрящими егозами
Прорвёмся поверх плетней —
Уж мы б себя показали
И собранней, и бледней

При этих мельканьях пёстрых,
Что средствами внесены
В те щели, где пуст напёрсток
И вечен повтор зимы.
…Сгрузившись на волокуши,
Что кто-то во мгле запряг,
Ты скажешь — бывало хуже.
Да что бы ты знал, сопляк.