АЛЕКСАНДР ДУГИН КАК ЯВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ

*

В современной жизни не хватает стихийных явлений. Либо к ним привыкли.

Стоп, здесь вопросы. Что такое стихийное явление, как его определить – если только не повторить снова: стихийное явление; и каким образом описать. И можно ли, имея самый минимум сведений о стихийном явлении (кроме пережитых ощущений воды, зноя, мороза и города) рассуждать. Можно ли вообще рассуждать о том, чего не знаешь. И можно ли ответить без апломба на этот вопрос. Не выставляя картонный щит: поэт всё может описать. И не размахивая бестолковым: если не знаешь, то и не пиши. Не умеешь правильно дышать – не дыши. Не умеешь правильно глотать - не глотай. Не умеешь правильно жить - покончи самоубийством. Но это всё дежурные реплики из театра абсурда. Мы в нём живём и от него никуда не деться. Мы притягиваем его сюжеты. Мой личный опыт говорит, что развитие состоится только тогда, когда есть смелость приступить к тому, о чём прежде не знал. Начать налаживать контакт, сказали бы фантасты. Этнологи сказали бы о желании понять Другого. Бланшо сказал бы ещё что-нибудь. Говорить о том, о чём прежде не знал – залог того, что понимаю нечто больше, чем театр абсурда. Иначе, правда – самоубийство. Сойдутся стенки лифта, и сердце ангела погаснет.

Если смотреть на человека как на явление природы, ничего удивительного не увидим ни в поэзии, ни в путешествиях в космос, ни в достижениях трансгенной инженерии. Но если ввести элемент необычного – имя, мир человека приобретёт почти первозданную яркость. Но тогда не всякий человек может назваться явлением природы. Человек-легенда. Именно о таких и сохраняется память.

Цель моих коротких записок чётко обрисовать нельзя. Скорее, цели нет, а есть почти цель – попытка собрать фрагменты, как в старом и раскрашенном вручную фильме – кадры, из которых при чтении может возникнуть движущаяся картинка. Мне не хотелось бы уходить ни в апологетику, ни в мемуары – да и не получится. Но есть чувство, что некий цикл завершён и можно оглянуться на то, что было. Имея в виду, что всё только начинается.

*

Имя Александра Дугина возникло в моих ушах впервые где-то в дремучих девяностых, ближе к началу. Ругательными отзывами, почти обвинениями. Представьте, что я слушала плохо, а потом постаралась бы сформулировать смысл этих отзывов. Вышло бы: Дугин во всём виноват. Он сдвигает крыши. В Москве тогда действительно сдвигали крыши. Так что я порой просыпалась в кошмаре от того, что на Садовом снесли две стеночки, которые я так и не нарисовала. Он фашист. Но почему фашизм – плохо, думала я, вспоминая "Семнадцать мгновений весны". Эта мысль имела изнанку, тогда мной не проговоренную, хотя бы для себя. Змея, пожирающая свой хвост. Все, кто есть, люди жмутся от холода психотической власти. Но этот холод сохраняет последние формы милосердия. Не будет Дед Мороза - я мгновенно умру от аммиачного запаха. Старое подводит, новое врёт, третьего не дано. Дальше. Дугин – шарлатан. Но я почти не знала его идей и текстов, чтобы этому верить. Дугин – оккультист. У меня была одна знакомая оккультистка, а сама я почитывала Гурджиева. Порой очень интересно.

Говорили о Дугине много, его имя вызывало резкие реакции, по большей части негативные, но это словесное кружение свидетельствовало не столько о том, что Дугин – плохо, сколько о том, что появилось нечто, ни на что не похожее. В моей голове засела мысль, что надо-надо-надо познакомиться с его работами, но действий не предпринимала. Не чувствовала, что очень надо. Но имя запомнила. Как будто была несомненная уверенность, что продолжение следует.

*

Писать только о том, что знаешь и было – дело несложное. Вопрос в том, как. Отсутствие знаний не порок, и не порок – нежелание их приобретать по сходной цене. Но невнимание к тем и к тому, что вокруг – действительно страшно. Во мне всегда вызывало тёплое чувство внимание к учителю. Память о тех, кто был с тобой в страшные годы роста. Это очень глубокое, действительно религиозное чувство. Оно вызывает настоящее – всё настоящее: жизнь, знания, любовь – и сохраняет его. Моя знакомая оккультистка о своём учителе рассказывала с теплотой. И откладывала все дела, если учитель назначал ей встречу. В реальности выглядело это довольно истерично и хаотично, но чувство было несомненным, в отличие от знаний, в которых она успешно запуталась.

В декабре десятого года (как звучит!), на вечере памяти Евгения Головина, проходившем в Музее Маяковского (!) я впервые увидела Александра Дугина. И услышала как он, чуть приподняв нос в какое-то ещё не знакомое мне пространство, сказал негромко, но отчётливо, без лишней интонации: "Головин - бог". Тогда я только слышала, что, мол, Дугин – ученик Головина. Знала, что Головин – нечто огромное и значительное, но каким образом – не знала. Фраза эта: "Головин - бог" передана мной не совсем точно, может быть и отклонение от смысла. Как бог, подобно богу, бог в области такой-то... Но до сих пор сохраняется уверенность, что всё именно так и звучало. Не Головин был богом, а Головин был бог. Сразу и полагаю, что навсегда во мне поселилось доверие к человеку, так сказавшему. В этом была смелость и необычность. Смелость в том, что подземные грёзы были выпущены на сцену. Необычность – они не рассыпались в одно мгновение. Они приобрели почти официальный статус. Присматриваюсь, как ведёт себя Дугин, как он говорит. Ничего лишнего никакой "оккультной" истероидности. Ничего слишком заметного и давящего. Но при этом – какой кураж! Первое, что возникло в голове: школа! Выправка, выделка, воспитание. Кто всему этому обучил? Менее всего Дугин походил на самоучку.

Какая такая школа была у Дугина? Какой Марбург. Московский Университет, может быть. Но я знала только полуталантливых, женственных мальчиков, последние лучики старого мира, в которых виден был блеск Университета. Много слышала о подпольных и полуподпольных философах, вокруг которых эти мальчики вращались, но самих философов не слушала и не читала. Однако картинка, пусть небольшая и бледная, всё же сложилась. Дугин ото всего этого резко и странно отличался. Его невозможно было представить исчадием Университета. Андеграунд, о котором у меня худо-бедно сложилось личное мнение, но который я и тогда знала отнюдь не подробно, такое явление породить не мог. Дугин оказался загадкой.

Мгновенно запоминался силуэт – не столько длинный, сколько узкий, нервный. Из лица (усы, борода) запоминались только лоб и глаза. Лицо казалось немного слишком широким для такого силуэта. Возникало ощущение некоторой диспропорции. Вспомнилось из Уайльда: мысль разрушает гармонию внешности, делает черты ассимметричными. Очертания лба казались плавными, мягкими. Лоб неагрессивного человека. Чего по нескольким резким фразам, в которых были и "пролетарии" и "жрут" предположить нельзя. Однако глаза – глаза были именно такими, какими они должны быть у Александра Дугина. Светлые, даже слишком светлые, пристальные, почти невыносимые, немного исподлобья. Взгляд без страха и упрёка.

Вспомнилось, как на Страстной настоятель храма, в который хожу, как бы в шутку сказал певчим, осипшим от недельного пения:

- Устали? Какие вы мне сказки рассказываете.

Да, никакой усталости. Усталость и покой – враги. Если представить единицу объёма деятельности Александра Дугина, сама собою возникнет мысль о каких-то нечеловеческих возможностях. Это-то и было в глазах цвета арктического льда. Гиперборея. Гиперборейцы. Гипербореец.

*

При знакомстве с текстами Дугина возникла довольно весёлая, но странная мысль. А что если всё так и есть – как Дугин пишет. Ощущение невероятности излагаемого шло от уникального чувства юмора, внятного как воздух, выраженного в химерических, чрезвычайных формах. Так что и не сразу понятно, что – именно юмор. Возможно ли, чтобы истина надела маску розыгрыша, шарлатанства? Утверждение спорное, как насчёт истины, так и насчёт шарлатанства. Было ощущение необычного жеста, действия, которые должны были быть, но которых всё не было. А вот теперь он сделан – и есть даже испуг, по крайней мере - чувство изумления.

Что это передо мною? Абсолютно новое явление – или же гениальный розыгрыш, кураж, провокация? Дальше всё шло по обычной цепочке: а почему новое не может быть розыгрышем, не может начаться провокацией? И кого Дугину провоцировать... Заявления Дугина порой были кошмаром для ушей и глаз. Он говорит "неоевразийство" - как будто евразийство уже до конца описано и исследовано. Он говорит: "Евгений Всеволодович Головин – самый великий человек современности", как будто уже было множество монографий и исследований по творчеству ЕВГ, написанных светилами мировой науки. Но если вдуматься – никакого нарушения логики в этих по сути иррациональных заявлениях не было. До конца изученных явлений нет. Об этом говорят как восточная, так и западная философии. Если возникает новая волна – это-то как раз и значит, что предыдущая не была исследована до конца и в ней несомненно есть живые мощные силы для развития. А Дугин цитировал Головина, цитировавшего Шеллинга по-немецки.

Только Дугин мог заявить: вот это есть новое и называется оно так. Скажем, четвёртая экономическая теория. Никому другому в современности такие заявления не простили бы. Ни у кого не вышло бы, кажется, из воздуха создать телевидение, книги, группы людей. Просто удачей объяснить нельзя. Нельзя объяснить и поддержкой правительства – но я не могу утверждать наверняка. Образ лидера вырисовывался всё чётче. Но при этом Дугин словно отталкивается от себя самого, уходя с только что занятой площадки. Как будто мгновенно теряет интерес к тому, что достигнуто. Это лишь предположение, но очень возможно, что это не так.

*

Я была всего на двух-трёх собраниях, посвящённых творчеству ЕВГ и на одной только презентации книги Дугина. Глядя на молодых людей, наполнивших залы, приходила мысль о народе внутри народа. На улице не сразу обратишь внимание на такое лицо. Можно заметить, что оно привлекательно. Но когда сто пятьдесят человек не старше сорока – заметно, как и чем именно они отличаются от тех, кого обычно вижу в метро, в магазине, просто на улице. Это одно из самых сильных впечатлений последнего времени.

Сама собою возникла метафора. Движущийся огромный клин из людей и машин. Большая часть его скрыта, но часть уже видна. Клин движется, он растёт. На острие мерцает странная, со стальным блеском точка, довольно ловко перемещающаяся то в одну сторону, то в другую. Из-за постоянного мерцания прицелиться в неё почти невозможно. И эта точка – Александр Дугин. Мерцающий лидер. Ничего давящего, ничего слишком. Почти аскетично. И при этом неуклонное, по Гоголю – "наводящее ужас" – движение. У которого кажется нет цели. Но если думать только о цели – гармония нарушится. Если же, наоборот, целиком уйти в процесс – потеряется цель. В этом мерцании Дугина остаётся загадка. Любой чёткий вопрос теряет смысл. Но одно очевидно – качественное и очень значительное изменение. Во всём. В уровне письма, уровне сложности решаемых вопросов и уровне аудитории.

Ещё немного – и можно будет говорить о государстве Дугина. О государстве в государстве. При этом Дугин останется тем, кем был. Он не станет политиком. Не станет писателем. Учителем. Профессором. Но это лишь моё предположение. Время покажет. Хотя иногда и не показывает. Время – ненадёжный союзник.