Наталья Аришина

Я не хочу быть ульем

НОТРДАМСКИЕ ПЧЕЛКИ

 

Нотрдамские пчелки, бедные погорелки,

вот уже две недели я не в своей тарелке.

Растревоженным роем вы надо мной кружите,

понабились в подушку, целую ночь жужжите.

В старом застряли пухе,

в левом скребетесь ухе.

Я не хочу быть ульем, я обойдусь без меда,

мне не по нраву ваша сладкая несвобода,

соты, царица, трутни, зимние посиделки,

но не могу покуда я разлепить гляделки.

Сон меня держит цепко,

чую, что влипла крепко.

Вот уже завозились возле правого уха.

Есть, – мне жужжат, – старуха, и на тебя проруха,

милости не дождешься, прошлого не воротишь.

Если уста отверзнешь – худшего напророчишь.

Живы, но я не знала,

что навострили жала.

 

 


ПОД ДОЖДЕМ

 

Покрывается рябью, уверенно катит река.

На Яйле одеялом овечьим лежат облака.

На зубчатом откосе звезда притаилась, моргая,

словно хочет внушить: «Нынче стоит спешить, дорогая».

Ветхий мост перейду лишь пути сокращения ради.

Виноград выпускает усы и ползет по ограде.

И шаги ускоряет тот, кто мимо вразвалку шагал.

И усталый татарин убирает в пристройку мангал.

И снимает девчонка белье и прищепки роняет,

и старуха в окне раздраженно на это пеняет.

Пес бежит через двор. Под дождем неуютно и зябко.

У меня на плечах промокает случайная тряпка.

А могла поспешить, добежать, не промокнув до нитки,

позвонить у ворот и в прихожей оставить пожитки. 

 

 


ЭТОТ ДВОРИК

 

Этот дворик с розовым кустом –

в месте славном, в месте непростом.

Старый диабаз да известняк

забивает всяческий сорняк.

Любит спать на столбиках ворот

строгий зверь, видавший виды кот.

В дальней норке вздрагивает мышь:

ты всего лишь дремлешь, а не спишь.

Ящерки в расщелинах камней

знают, кто проворней, кто сильней, –

тот, кто бродит ночью возле звезд,

не теряя свой процветший хвост.

Дерекойка, вздорная река,

галькой шебуршит издалека.

На мосту, что горбится над ней,

есть, однако, стражи поважней.

Вот опять ограда. Вот живой

куст лавровый рядом с мостовой.

Есть в округе, прячась до поры,

лаврами любимые дворы.

Что тебе со столбика видней? –

У меня в запасе мало дней.

 

 


ЗАМОК

 

Жаль, что лето все хромает.

Всем чего-то не хватает.

Я встаю не с той ноги.

На море полно народу.

Муха рвется на свободу.

Что ж, и мухе помоги.

Браво, спутник благодушный.

Строишь замок ты воздушный,

глядь, и роза расцветет –

тля не трогает бутона.

Замок что? – во время оно

не пекли их из бетона.

Твой и вовсе подождет.

 

 


НАДСОН

 

Пока еще в гору стремишься, как звук тетивы.

А здешней старухе с одышкой житье на олимпе?

                                                                                 Увы…

Недолго на этом олимпе чахотошный юноша жил

с унылою музой. И вечный покой заслужил.

Тот дом, где страдал он и помер –

в хороших руках…

Желаете люксовый номер

почти в облаках?

 

 


МАТРОССКИЙ ПЕРЕУЛОК

 

Высоко на храмовой горе –

прежнее пристанище матросов,

лязг садовых ножниц на заре,

трепет лавров, шелест ломоносов.

Уведет на ржавый серпантин

до нуля обритая куртина,

словно был назначен карантин –

или стрижка после карантина.

 

Неподъемны цены на постой.

Втиснутый в подвальные каморки,

постоялец разный, непростой

даже не задергивает шторки.

Вечером, завидя поздний свет,

старой топонимикой влекомый,

в этот край отправился поэт,

никому из местных незнакомый.

 

Он устал, последний поворот

очень тяжело ему давался.

Бар пустел, лишь он, наоборот,

до утра за стойкою остался.

Нет матросов – и вопросов нет.

И нестроевой во мраке топот.

А ему мерещится корвет,

гауптвахты юношеский опыт.

 

 


СТОЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ

 

                                         Памяти Б.С.

 

Хочу домой, скучаю по Москве.

В былые дни взяла бы ноги в руки.

Кляну стишок, застрявший в голове,

прочитанный случайно на фейсбуке.

Передо мной тетради чистый лист.

Прекрасно обхожусь без интернета.

И без меня фейсбучный полемист

не чахнет без ответа и привета.

Он для себя наметил старика,

ушедшего давно, до юбилея.

Ползет стиха запальная строка,

лишенная участья и елея.

Сижу у моря. Думаю, остыв,

о том, что не нуждается в ответе.

Полгода я тревожила архив,

печалилась о проклятом поэте.

 

 


СКОРО ОСЕНЬ

 

Скоро осень разрисует ржой лепные потолки,

на твоем оставит доме тень от памятной доски.

«Это осень, это осень, – осмелев, свистит сквозняк, –

объявляю: завтра сносим этот дряхлый особняк.

Видишь, технику нагнали – самосвал, бульдозер, кран».

А в твоем окне мигает затухающий экран.

Напряжение теряя, сбоку лампочка торчит.

Сердце слабое мерцает, боль привычная горчит.

На рассвете в мутном небе – грозовые облака.

Рядом плавают вороны, обалдевшие слегка.

Покидают переулок, улетают в никуда.

С потолка, гремя тазами, каплет ржавая вода.

Чиркнет молния по раме, тряханет внезапно гром.

Почему один ты в доме, одряхлевшем и пустом?

Почему глядишь ты в тучи,

но не видишь тот приют,

где с утра, змеясь летуче,

нервно молнии снуют?

 

 


ДЯДЯ

 

                                                   Памяти Исая Фаликова

 

Ему с акробатикой в юности не повезло –

он рухнул с трапеции. Чудо, наверно, спасло,

не то бы он насмерть разбился.

Миманс он опробовал позже, семнадцати лет.

А где-то под тридцать привлек его кордебалет:

он выбрал подругу себе и женился.

И дочка его – так актрискою и родилась.

Сия травестушка – она ему трудно далась:

то страсти ее обжигали, то вспышки таланта.

В мужья проходимца взяла, а точней – музыканта.

Бог с ним, с музыкантом. Не рвется лишь кровная связь.

И то – потянуть, так, пожалуй бы, оборвалась.

Однажды раздался звонок – и мы ахнули: дядя!

Уж был его возраст по виду неопределим.

Судьба не отсрочила наше прощание с ним.

Пришел – и ушел навсегда, по-младенчески глядя.

 

 


БАРИЧЕСКАЯ ПИЛА

 

Метеорологи пугали… и чем? – барической пилой.

Две вывески всю ночь пылали, не грея музыкой былой.

Жила, не очень-то вникая в раж кабака и пульс кино.

Жила напротив, забывая полузашторенным окно.

Теперь засни, когда в проулке вовсю ночной клубится ор,

толпятся тачки на стоянке и лупят фарами в упор.

Кому-то сновиденья сладки – и мне бы впасть в подобный сон.

Но бомж на лестничной площадке под собственный проснулся стон.

И нас ужо как напугали своей барической пилой:

в текущем, помнится, квартале дом значится как нежилой.