Круглый стол «Поэтическая критика: расцвет или умирание?»

Борис Кутенков, Алёна Бондарева, Инна Ростовцева, Елена Сафронова, Александр Чанцев, Вадим Муратханов, Глеб Шульпяков, Наталия Черных, Владимир Коркунов, Екатерина Перченкова, Анастасия Башкатова, Александр Самарцев.

Cтенограмма круглого стола «Поэтическая критика: расцвет или умирание?»

27 марта, Литературный институт им. А. М. Горького.

Ведущие: Борис Кутенков, Алёна Бондарева

Участники: Инна Ростовцева, Елена Сафронова, Александр Чанцев, Вадим Муратханов, Глеб Шульпяков, Наталия Черных, Владимир Коркунов, Екатерина Перченкова, Анастасия Башкатова, Александр Самарцев.


(В качестве стартового повода для обсуждения участникам дискуссии предлагалось прочитать статьи: Евгений Абдуллаев "Жестокий фриланс" («Знамя», № 9, 2012); Борис Кутенков "Хоронить заживо? Наблюдения о состоянии текущей поэтической критики" («Новая реальность», № 46, 2013); Евгений Антипов "Критика и виртуальное пространство" («Зинзивер», № 5 (37), 2012); Александр Житенев «Фырк: субъективные наблюдения о современном состоянии поэтической критики» («Октябрь», № 3, 2008).

Борис Кутенков:
Здравствуйте, дорогие коллеги. Спасибо, что согласились прийти. Сегодня нас немного, но поэтическая критика – вообще жанр маргинальный. Сегодня мы проводим эту публичную дискуссию, чтобы поговорить об одном из самых важных и проблемных литературных жанров – поэтической критике. Вопрос этот неотделим от вопроса о состоянии литературной критики в целом и, следовательно, от проблемы ситуации в литературе вообще, но нас сегодня интересует поэзия как высшая форма существования языка, по Бродскому. К тому же с её критикой дело обстоит наиболее тревожно. В последнее время участились высказывания о депрофессионализации этого жанра: «Жалобы на состояние поэтической критики стали рутиной», - пишет современный критик Евгений Абдуллаев в недавней статье в «Знамени», подробно останавливаясь на причинах проблемы: «Вливание молодого вина происходит — мехи его уже не держат», связывая эту депрофессионализацию с темой оплаты, которая «нет-нет да прорывается у коллег». К сожалению, эта тема оплаты как один из основных признаков снижения планки качества всё чаще появляется и в других статьях: Евгения Вежлян, высказываясь в «Русском Журнале» о состоянии литературной печати и рассуждая о причинах «фатальной неуспешности тех новых, чисто литературно-книжных проектов, которые время от времени появляются на рынке прессы», пишет, что «любая «большая» газета в условиях крайне скудного финансирования превращается в дружескую стенгазету или <…> в газету «партийную», защищающую интересы определенной литературной группы». И действительно, если принять во внимание существующие гонорары для литературных критиков, вполне понятно, что многим изданиям приходится обходиться тем, что приносят, - зачастую нет возможности заказывать квалифицированные материалы. И очень печально, что это становится нарастающей тенденцией. Поэтому неудивительно, что (позволю себе небольшую автоцитату из статьи): «…если выбор поэзии в целом худо-бедно эстетически мотивирован (хотя и это совсем не норма), то рецензионные отделы, существующие словно для приличия, всё чаще напоминают свалку или чулан. Ну, или дальнюю заброшенную комнату. Литератор прислал текст –  редактор напечатал, не читая или пробежав глазами. Можно сказать, бросил на полку небрежным движением. Оправдывая невнимание занятостью, забывая слова Николая Степановича Гумилёва о том, что редактор должен быть «режиссёром: выделить умелым распределением материала общее из частного, обдуманным выбором имен оттенить какое-нибудь одно направление», а не только «цензором грамотности и хорошего вкуса» (эти слова в равной степени касаются как выбора прозы и поэзии, так и критики. Впрочем, и «грамотность» и «хороший вкус», присутствие которых в этом высказывании словно бы разумеется, - вещь не такая уж естественная в современной литературной ситуации)».
Обо всех аспектах проблемы, многочисленных и нередко взаимосвязанных, сейчас говорить не буду, затрону лишь два момента, на которых хотелось бы остановиться подробнее: вопрос партийности и вопрос филологической критики.
«Тусовочная» критика, не скрывающая своего определения, опирается на цинизм как чётко освоенную систему аргументов, предлагающую исходить из уже заданных правил. Правила эти несложны: поэт должен быть признан в определённой референтной группе, к которой принадлежит данный критик, должен отличаться «хорошим поведением» - только в этом случае разговор о нём возможен. (Подробнее об этом – см. в статье «Хоронить заживо: наблюдения о состоянии текущей поэтической критики» в «Новой реальности» № 46, 2013).
Напоследок – о филологической критике. Хотя любая критика по определению филологична, всё чаще слышатся негативные мнения в адрес филологической критики как поджанра. Вот мнение Максима Амелина: «У поэзии есть враги, внешние и внутренние. К разряду внешних можно отнести филологов и историков литературы. Прежде всего поэзию стоило бы защитить от воинствующих филологов. Поэзия, как никакое другое искусство, своим существованием доказывает бытие Божие. Филология же, как никакая другая наука, особенно на протяжении последнего столетия, безуспешно, но с особым рвением стремится доказать обратное». Анна Кузнецова, заведующая отделом библиографии журнала «Знамя», считает, что «Филологическая критика — это безобразие… Когда люди приходят в литературу, в критику, в актуальную критику с мнением, что в ней все может быть, все с какой-нибудь точки интересно — это такая дыра для проникновения чего угодно, потому что умный талантливый критик может навести дизайн на что угодно и сказать, что это хорошо, что это сейчас должно быть так. Главное — найти основания, на которых это надо признать, и так далее».
Вот – вкратце - те основные вопросы, которые хотелось бы осветить в сегодняшней дискуссии. Для разговора о поэтической критике мы собрали людей неравнодушных к современной литературной ситуации и активно участвующих в процессе. Среди нас присутствуют как критики и литературные обозреватели, так и поэты, и редактора журналов. Что такое профессионализм в критике? Влияет ли сегодняшняя поэтическая критика на ситуацию в поэзии – или это дело совершенно бессмысленное? Насколько актуален в этой связи вопрос отрицательной критики? Что возможно сделать для улучшения планки качества публикуемых материалов? Надеемся, что дискуссия получится интересной и плодотворной.

Алёна Бондарева:
Я хочу добавить всего несколько слов, поспорить, так сказать, с Борисом. То, что многие люди называют тусовочностью, на мой взгляд, попадает под понятие формата. Просто каждое издание имеет определенный круг авторов, определенную политику, и соответственно определенный круг читателей. Согласитесь, было бы странным, если бы журнал «Новое литературное обозрение» опубликовал рецензию Льва Данилкина - в том виде, в каком она выходит в «Афише». Или чтобы в «Афише» публиковались серьезные критические статьи. И меня, например, смущают разговоры о том, что критики не замечают тех или иных книг, об этом и Борис упоминал в статье, что они совершенно не озабочены поиском новых имен, что, на мой взгляд, совершенно не так. И проблема эта мне, человеку, не связанному с поэзией, а занимающемуся исключительно критикой и журналистикой, видится в другом. На мой взгляд, совершенно печальна нынешняя поэтическая картина. При том, что она невероятно разнообразна, множество слэмов проходит, общение в интернете, стихи.ру, поэтические вечера, но на выходе мы получаем в лучшем случае сборник тиражом в 300-500 экземпляров. И странно при этом обижаться на больших критиков, которые такие сборники не мониторят. Я, как человек, работающий на потоке, у меня есть ряд каких-то издательств на приколе, с которыми мы обсуждаем, они присылают и поэзию в том числе, и получается так, что я не вижу каких-то маленьких сборников, естественно, ничего не могу написать о них. Но тем не менее я иногда беру такие сборники из каких-то своих соображений, но это сразу полемика с редактором. Он спрашивает, какой тираж этого сборника. Я говорю – 500 экземпляров. Он говорит – хорошо, наш журнал публикуется при московском Доме Книги. Человек, который после рецензии захочет купить эту книгу, сможет купить ее там? Скорее всего, нет. Зачем тогда нужна эта рецензия? Естественно, крупные издательства публикуют именитых каких-то, делают ставку на человека с именем.
Прочитав предложенные статьи, я попыталась, как человек, который читает толстые журналы только для своего удовольствия, моя профессиональная деятельность связана исключительно с опубликованными книгами… Я попыталась вспомнить, какие книги за последние годы стали литературным событием, размышляла, почему это произошло. И получается, что имена всё те же – Амелин, Кушнер, Цветков, Грицмана… Отсюда другой вопрос – что должно произойти, чтобы рынок обратился сегодня к поэзии? Обратится рынок – обратятся и критики. Хотелось бы услышать мнения на этот счет от собравшихся. И поговорить о том, каков критерий оценки сегодняшней поэзии.

Глеб Шульпяков: Мне кажется, рынок никогда не обратится к поэзии. Это вообще странно – печатать рецензии в журнале при «Московском Доме книги» о тех авторах, чьи книги не продаются в этом магазине.

Алёна Бондарева:
Не совсем верно. Допустим, Быков же популярен? Можно рассуждать – он крупный поэт или пишет на потребу дня, в чем причина популярности. Но крупные издательства в нем заинтересованы.

Борис Кутенков: Крупными издательствами это совершенно не ограничивается. Поэтическую продукцию выпускает несколько некоммерческих издательств, тот же «Русский Гулливер», «Воймега».

Алёна Бондарева:
Есть еще издательство «Время».

Глеб Шульпяков:
И книги все лежат на складах, магазины берут по 3-5 экземпляров, потом через год возвращают, потому что не покупают книги.

Александр Чанцев: По-моему, это совершенно нормальная ситуация – если бы элитарная поэзия широко продавалась, она бы таковой не была.

Борис Кутенков: Сейчас мы хотим предоставить слово литературоведу, руководителю поэтического семинара в Литинституте, Инне Ивановне Ростовцевой.

Инна Ростовцева:
Выслушав наших ведущих, я подумала об этой проблеме в несколько другом ракурсе. Прежде всего зададим вопрос, почему мы говорим о современной литературе, о современной поэзии, о современной прозе. Ответ на этот вопрос уже получен. Ответ дал критик Алексей Татаринов, который, на мой взгляд, очень точно сформулировал проблему. Надо понять, мы заняты сохранением нашей литературы как маргинальной части дряхлеющего искусства – или литературы, которая должна оказывать живую помощь в силе и правде, помощь, которую должен получать современный читатель сегодня и сейчас. Мне кажется, постановка вопроса очень точная, тот же вопрос мы можем отнести и к нашей современной критике. Разница в том, что критика должна и видеть эту проблему, и решать ее, и сама участвовать в процессе этой живой помощи. По моему наблюдению, мы смотрим на поэзию (это своеобразный момент в нашем развитии) глазами поэтов. Поэты у нас пишут рецензии, поэты выдвигают новые имена. Но мы не смотрим глазами критиков. И это очень серьезная проблема. Нам не хватает именно взгляда критики. Не будем опускаться на такой низший уровень, на уровень той информации, которая содержится в статье Абдуллаева. Действительно, критиков мало. На ту армию поэтов, которая у нас действительно есть, критиков, работающих в литературе, очень мало. Критик не получает премий, ему очень трудно издать книгу, это одна сторона проблемы. Но мы будем думать о более важном и серьезном. Есть и другая сторона проблемы. Она частично намечена в статье Житенева. Прозвучали слова: «Что происходит в современной критике?» Он говорит -  кризис оценки. Это уже достаточно точный диагноз. Далее. Симптоматично, что Житенев вспоминает известную статью Бахтина «Искусство и ответственность». Замечательная совершенно статья, полторы страницы, где говорится, что литература и читатель должны нести взаимную ответственность друг за друга. Такую же ответственность, я думаю, должны нести литература и критика. Кризис оценки – непонимание, что такую ответственность должна нести критика за ту «пошлую прозу жизни» (слова Бахтина), которую создает наш читатель. И третий очень важный момент, на который мне хотелось бы обратить внимание – нашей критике очень не хватает, пожалуй, самого главного. Не хватает мыслительного и философского начала. Михаил Михайлович Бахтин уже был назван сегодня, а я, готовясь к круглому столу, перечитала статью его брата – Николая Михайловича Бахтина, замечательного философа, мыслителя, филолога, который эмигрировал, жил в Лондоне, издана также его книга «Из жизни идей», издал ее Сергей Федякин, издание Литинститута, сегодняшняя библиографическая редкость. Если хочется заглянуть, что было в поэзии в начале XX века, нужно не только читать статьи о поэтах Серебряного века, но увидеть и ту точку зрения, которая существовала тогда. Николай Михайлович Бахтин выразил эту точку зрения в статье под названием «Пути поэзии». Это был доклад, большая дискуссия, выступал Адамович, другие авторы. Сегодня мы должны вспомнить об этом, поскольку, говоря о критике, о поэтической критике, мы, естественно, должны говорить о ситуации. Статья Николая Михайловича Бахтина начинается такими замечательными словами: «Что-то основное изменилось, по-видимому, в нашем отношении к поэзии или в самой поэзии. Что же произошло? Мы ли отвернулись от поэзии – или она сама, изменив своему исконному назначению, потеряла права на власть?» Замечательная постановка вопроса. Она очень точная. И Бахтин отвечает на этот вопрос. Он считает, что русская поэзия пошла совсем не по тому пути развития, по которому должна была пойти. В частности он пишет, что путь от поэзии заклинательной, от скалы движущего Орфея современной поэзией был пройден до конца.  Поэт-пророк уступил место поэту-ремесленнику, и поэт оказался в кругу ремесленников, таких же специалистов среди других специалистов. Он создает свои утонченные побрякушки для узкого круга. Темные, запутанные и утонченные формулы – приметы этой поэзии. В заключение статьи Николай Михайлович говорит, что поэту предстоит неизбежная дилемма – вернуть поэзии ее действенную, заклинательную природу – или ей не быть. Эта точка зрения прозвучала в начале XX века. Какую статью о состоянии нашей современной поэзии прочитают наши потомки и последователи в начале XXII века? Отдельной такой статьи я не знаю. Но я очень высоко ценю дискуссию в журнале «Вопросы литературы» (№5-2005) и часто обращаюсь к ней. Там прошло обсуждение антологии новейшей русской поэзии под названием «Девять измерений». В этой дискуссии участвовали не критики, вот что любопытно, участвовали литературоведы, многие мне неизвестные. Прочитав все эти материалы, я поняла, что какая-то наиболее точная оценка современного состояния поэзии есть в этой дискуссии. И есть краткие выводы, которые я сделала из этого и хочу ознакомить вас с ними.
Во-первых, что произошло в нашей поэзии. Об этом почти не упоминают, но произошло повальное изменение графики самого стихотворения. Когда исчезли заглавные буквы, исчезли знаки препинания, графика очень поменялась. Это не просто частный прием. Приходят на первый курс студенты, стихи написаны тоникой, в рифму, с нормальной графикой, а где-то ко второму-третьему курсу они меняются, так как понимают, что надо писать современно. Что же стоит за этим приемом? Это особая форма, способ принизить то, что было до моего индивидуального опыта. Особая форма десакрализации мира. Потому что на фоне беспамятства гораздо легче заявить о себе.
Второй существенный признак. Компиляции необязательных слов и явлений, отсутствие строгого контроля и отбора, которые являются признаками высокой культуры. Это встречается на каждом шагу. И, конечно, вкус, который изменяет на каждом шагу, а вкус есть не что иное как экономия своего времени, читательского времени, умение отличить подлинное от мнимого.
Далее очень существенный момент. Любопытно, какой сам автор ставит диагноз такой поэзии: «Связь распалась, остались одни рефлексы или, можно сказать, холостые обороты речи»  (Павел Ильинский). Это точный диагноз самого автора. Происходит рефлексия даже не вторичная – третичная, над артефактами, причем даже над неизвестными, такого рода.
Новейшая русская поэзия не рассчитана на понимание. Это текст в себе, и очевидна смысловая невнятица, через нее нужно продираться, очень хорошо по этому поводу в свое время сказал Ходасевич – продираться сквозь заросль непростоты, внешней непростоты, невнятицы, которая – признак непервосортного материала.
Любопытно, что Игорь Шайтанов, главный редактор «Вопросов литературы», который вел эту дискуссию, назвал это явление «искренней графоманией». Но, я думаю, это не совсем точное определение, это как раз графомания неискренняя, ниже объясню.
Новейшая русская поэзия – явление сложное и многоплановое. Она претендует на роль духовного авангарда. Издается избыток – и возводит себя в ранг элитарного высказывания. Вы знаете, когда у нас большое количество денежных знаков, то это инфляция. Тиражирование поэтических текстов без цензуры качества, часто даже без редактуры и корректуры часто приводит к тому, что сокращается разница между рифмоплетством, графоманией и действительно достойными образцами. И тут очень остро встаёт вопрос об оценке.
На выходе мы имеем даже не пейзаж, не контурную карту, а аморфный, расплывчатый образ, который очень негативно влияет на читателя. Что делать в такой ситуации? Я не считаю, я согласна здесь больше со статьей Кутенкова и с процитированным им высказыванием Амелина. Я считаю, что время филологической критики проходит. На ее место должна выйти критика аналитическая. Борис Кутенков совершенно прав, когда пишет, что нам необходимо вернуться к обзорам за такой-то и такой-то год. Нужны обзоры и альманахов, и многих изданий поэтических. Скажем, такого издания, как «День поэзии». Где вы можете читать обзоры нескольких альманахов «День поэзии» за последние годы? А вот там процветает как раз искренняя графомания. Но критик, на мой взгляд, должен не просто посмеяться с высоты своего понимания вещей, он прежде всего должен объяснить читателю, почему это плохо. Это не задача филологической критики – вычищать авгиевы конюшни, поэтому сейчас не время филологической критики. Я уже не говорю о том, что отдельная тема – обилие православных образов в нашей поэзии, обилие ангелов. Нужно разобраться, когда эти образы являются эстетическим инструментарием, а когда – нет. И тут я считаю, что должна произойти перестройка в критических отделах толстых журналов. В том виде, в котором сейчас критика сейчас существует в журналах, она несёт вину и ответственность за то, что существует в нашей поэзии. Критика должна прежде всего ставить проблемы: например, что такое маргинальное в сегодняшней поэзии, в сегодняшней литературе, что такое проблема традиции? Евгений Винокуров говорил, что «Этот поэт в традиции» — это высший комплимент,— значит, он тянет дальше, как бурлак, канат преемственности, значит, баржа движется, значит, происходит Развитие. Я написала в 6м номере «Литературной учёбы» о молодом поэте Иване Мишутине, я считаю, что ему одному из немногих удалось подключиться к традиции, и я показала на его примере, как это произошло. Важна проблема новых имён. Во всех журналах мелькают новые имена, но серьёзной проблемной статьи, в которой было бы объяснено, что нового они вносят в литературу, нет. Я заканчиваю свою растянувшуюся речь и хочу сказать, что мы все должны понимать, что подлинная поэзия – это событие сознания, закреплённое в эстетической форме. И если критика будет отражать это событие сознания, то это может стать новостью не меньшей, чем смерть олигарха, футбол или что-то ещё такое. Но критика должна уметь это видеть, ставить эти вопросы. Вот начало 20-го века – что сделано в поэзии за это время? Что останется в литературе? Если мы начнём так ставить вопросы, а не только перебирать имена, вот тогда у нас разговор будет по-настоящему серьёзным.

Борис Кутенков: Спасибо, Инна Ивановна. А сейчас вопрос к Елене Сафроновой, критику и обозревателю. Елена, Вы ежемесячно и довольно давно даете обзоры публикаций в толстых журналах на страницах «Бельских просторов». Видите ли вы угрожающее снижение планки качества в современной критике? Если да – с чем связываете это? Что, на ваш взгляд, можно сделать для оздоровления ситуации?

Елена Сафронова:
Я бы позволила себе начать с того, что Инна Ивановна сказала одну очень важную вещь. Вы сказали, что критика смотрит глазами поэта на поэзию, а желательно, чтобы она смотрела глазами критика. Вы можете сформулировать разницу между этими двумя взглядами?

Инна Ростовцева: Взгляд критика… Обратимся для примера к XIX веку, к Белинскому, к его взгляду на Пушкина и на Бенедиктова. Белинский со своим взглядом критика понял, что Пушкин – будущее нашей литературы, ее магистральная линия. Бенедиктов неплохой поэт, Заболоцкий его высоко ценил. Но Заболоцкий глядел глазами поэта. Взгляд критика точнее, строже, аналитичнее, он почти всегда сопряжен с оценкой. А взгляд поэта чаще всего сопряжен с похвалой. Последний пример – это интересный поэт и переводчик Михаил Синельников, он издал книгу стихов, то есть переводов – «Тысячелетний круг», начиная с переводов с фарси и до современной персидской поэзии. И что же – я увидела только рецензию Рейна – не о книге, а о Синельникове, это была похвала поэта поэту. Никакого анализа того, что сделал Синельников, ни к чему он пришел, критик написал бы по-другому.

Елена Сафронова:
Спасибо. Дело в том, что у меня эмпирически сложилось другое мнение, что когда поэт пишет о другом поэте, он чаще пишет о конкуренте и пишет наоборот не столь комплиментарно, а критик более беспристрастен, он вне данного соревнования двух творческих самолюбий.

Инна Ростовцева:
Если это хороший и умный поэт, позволю себе заметить. Если это Ходасевич, например, написал о Блоке.


Елена Сафронова: Инна Ивановна, мы так рискуем коснуться очень актуальной темы неграмотных поэтов, малограмотных критиков, что тоже грустный признак нашего времени, но, к счастью, все они сосредоточены за пределами этой аудитории, в основном, извините, в регионах проживают, вот пусть там и проживают.
Борис, что касается вашего вопроса – я не согласна ни с одним из авторов этих четырех статей, не могу согласиться на основании своей постоянной профессиональной деятельности, с тем, что критика поэзии находится в загоне, что она численно мала. Я каждый месяц составляю обзор журнала или поэтической книги, сборника, если я буду утверждать, что критика не находит выхода на печатные площадки – это будет лицемерие. В моей парадигме это не так.
Затронули уже тему, что в регионах тоже творится поэзия… Наоборот. Много авторов находится в изоляции – культурной, не географической – в замкнутом пространстве, не находят выхода в общие потоки – это проблема. Живя, условно говоря, в Курске (Урал и Пермь я сознательно не упоминаю, там сосредоточена серьезная часть литературного процесса, поэтому говорим, условно, о черноземных губерниях).
Что касается планки качества критики… Не буду оригинальной, скажу, что это индивидуально, зависит от интеллектуального и этического ценза того, кто берется критиковать. Но я была полностью согласна, когда Юлия Щербинина затевала дискуссию о допустимом и недопустимом в критике, хотя высказанные там правила – они аксиоматичны, это повседневная этика, и если кто-то не может их соблюдать – вижу два объяснения. Либо автор просто не приспособлен к работе критика, либо высказывается в каких-то корыстных, личных целях, хочет опустить своего оппонента. Что к объективной критике, конечно, отношения не имеет. Кстати, что касается статей, прочитанных перед нашим круглым столом, - считаю, что Абдуллаев совершенно напрасно ввязался в полемику с Кузьминым. То, что он стал отвечать на его выпады, на мой взгляд, снизило и цель, и тон его очень умной и дельной статьи – я люблю читать Абдуллаева.

Алёна Бондарева: А сейчас я бы хотела предоставить слово Александру Чанцеву.

Александр Чанцев:
В качестве критика о поэзии я пишу очень редко, поэтому я позволю себе сделать отступление, такую небольшую ремарку. Есть проблема, которая присутствовала и в предложенных к прочтению статьях, и в выступлениях Алёны и Бориса, и вообще подспудно здесь прозвучала: это противостояние традиционалистов и модернистов. Это деление, конечно, условно, как и прочие термины. Это противостояние, условно говоря, журнала «НЛО» и журнала «Арион». Если переходить на фигуры, то противостояние, условно говоря, Дмитрия Кузьмина и Игоря Шайтанова. Когда речь идёт о поэзии, эти выступления, на мой взгляд, на порядок ярче и проходят более бурно.
Для преодоления этого есть, на мой взгляд, несколько средств.  Средство плохое заключается в том, что принадлежащие к разным направлениям проза, поэзия, критика, литературоведение изолируются друг от друга, оказываются разделены. Автор не может печататься в журнале оппонентов. Но есть и хорошее средство. Дискуссии между представителями различных направлений проходят бурные и яркие. Я не думаю, что в ближайшее время состоится перемирие, примирение этих сторон, но в ходе таких дискуссий будут выработаны какие-то новые понятия.
В-третьих, если мы посмотрим на эти дискуссии, на то, как оживлённо они проходят, можно подумать, что поэтическая критика скорее жива, чем мертва.

Борис Кутенков: С
пасибо, Александр. Вопрос к Вадиму Муратханову. Вадим, Вы, помимо того что являетесь поэтом и прозаиком, занимаетесь иногда литературной критикой и являетесь ответственным секретарём журнала «Интерпоэзия», в том числе имеете дело с критическими текстами. Какова ваша позиция в отношении критики? Как вы осуществляете отбор присылаемых в ваш журнал критических материалов?

Вадим Муратханов: Наверное, можно назвать основные два критерия. Первый – требования непосредственно к критическому тексту: необходимая мера аналитики, глубины, взвешенности, вместе с тем заинтересованности, этот текст должен быть написан внятно, грамотно. А второй критерий – он тоже какую-то речь играет в отборе – это какому тексту и какому автору посвящена критическая статья. Насколько этот автор значителен, резонансен, что ли. Насколько в принципе интересно обращение к этому автору и конкретному тексту. Если сходятся первое и второе, то высока вероятность, что этот текст будет опубликован в «Интерпоэзии». Хотя не могу сказать, что круг критиков очень широк. В какой-то мере может быть и упор работать с каким-то кругом авторов критических статей, от которых знаешь чего ждать, которые выдерживают определённую планку. Могу сказать, что и у «Интерпоэзии» есть такой круг более-менее постоянных авторов, пишущих критику. Хорошо это или плохо, можно спорить, разные могут быть мнения, но данность такова. Надо сказать, что есть авторы (как, собственно, и авторы художественных текстов), живущие на разных континентах, в разных странах, в поле, конечно, русской культуры. Последние публикации – Даниил Чкония, Марина Гарбер, Борис Кутенков, присутствующий здесь и ведущий наш круглый стол; есть имена, которые появляются более редко.

Борис Кутенков:
Что в целом вы думаете о ситуации в критике, в том числе о проблемах, затронутых здесь?

Вадим Муратханов:
Эту тему в какой-то мере затронул Александр Чанцев, по поводу противостояния. Нет единого поля русской поэзии, оно раздроблено, иногда не только между антагонистами, между редакторами, представляющими какие-то противоположные взгляды на то, куда должен развиваться литературный процесс,  но и просто по каким-то небольшим сообществам, тусовкам, группирующимся вокруг каких-то имён, салонов, журналов. Всё очень раздробленно, нет единой картины. Критика – это зеркало, зеркало отражает объективную ситуацию. Критики тоже единой и цельной нет, нет взгляда общего. Если критик, представляющий ту или иную группу, пишет об авторе, входящем в эту же группу, то по определению он не может быть свободен от пристрастий, даже не может быть вполне свободен в своих оценках. Напротив, если он пишет о представителе другой группы, ему трудно сохранить объективность. Но за какими-то исключениями о представителях других сообществ критики не пишут. Это часто ограниченный круг, где все знают друг друга в лицо и велика вероятность встретить героя своей статьи, например, на поэтическом вечере, где надо будет поглядеть ему в глаза, пожать ему руку, или не пожать – такая специфика.  Критики, которая была бы как одно большое зеркало, а не как осколки зеркала, в данный момент, возможно, нет. То есть она, наверное, возможна, но где-то за пределами литературных центров, может быть, даже в той же провинции. И, наверное, неслучайно один из редких регулярных обзоров поэзии появляется именно в журнале «Бельские просторы», выходящем довольно далеко от Москвы.

Алёна Бондарева:
Вы описали позицию  журнала «Интерпоэзия» относительно критики, но хотелось бы спросить: как вы будете оценивать хорошую, интересную статью о каком-то неизвестном авторе? Поэт неизвестен, имени нет, будете ли публиковать её?


Вадим Муратханов: Здесь надо, очевидно, уточнить, что этот подход не столько произвол, который головная боль главного редактора или представителя редколлегии, сколько вынужденная политика, потому что в «Интерпоэзии» просто не предполагается какого-то большого количества критических статей, рецензий или мини-рецензий. Обычно в номере одна-две критических статьи, по определению больших, а если учесть, что «Интерпоэзия» выходит четыре раза в год, можно представить количество авторов, которых журнал физически способен опубликовать. Это политика вынужденная, если стоит выбор – публиковать статью об известном поэте, к тому же написанную постоянным автором журнала, или говорить о поэте неизвестном, то при прочих равных выбор будет в пользу того, кто уже успел привлечь внимание читателей.

Елена Сафронова:
Вадим, как вы представляете себе критику, которая общее зеркало? Я попыталась себе представить, мне стало как-то неуютно, потому что, на мой взгляд, это критика для общества, в котором все строем ходят. Я не говорю о тусовках и о том, что критика должна выражать интересы и вкусы какого-то определённого литературного кружка, но ведь у всякого критика, даже самого беспристрастного, могут быть и свои предпочтения, и свои ценностные понятия. Вы не думаете, что разность критических мнений связана с личной системой взглядов автора на определённые вещи, и можно ли объять необъятное?

Вадим Муратханов: Я не говорил, что такая критика возможна. Но, если подумать, в капле отражается весь мир, а капель может быть много, я не имел в виду, что они совпадают, что это одно какое-то зеркало на всех. Каждый критик уникален, его взгляд не истина в последней инстанции. Просто сейчас ситуация такова, что многое происходящее в литературе в этих критических зеркальных осколках просто не отражается, не попадает в них.  Если есть потребность в полемике между одним критиком и другим, то для этой полемики необходимо какое-то общее поле, где присутствуют какие-то общие фигуры, которые были бы по-разному оценены. Часто эти поля просто не пересекаются. Поэтому два критика, описывая, на первый взгляд, одну ситуацию, на самом деле описывают ситуации разные. Общее пространство критики сейчас можно представить себе только умозрительно.

Борис Кутенков: Продолжая разговор с редакторами: на нашем круглом столе присутствует заместитель главного редактора журнала «Дети Ра» Владимир Коркунов. Владимир, вот такой, может быть, каверзный вопрос – как осуществляется отбор критических статей для Вашего журнала? Существует ли он вообще, этот отбор? Или у вас полный плюрализм мнений?

Владимир Коркунов: У этой темы много аспектов. Рецензии присылаются на редакционный ящик, а дальше главный редактор определяет, будут они опубликованы или не будут, и определяет, в каком именно издании, поскольку в издательском доме выходит целый спектр. Что касается каких-то эстетических подходов, наверное, это зависит и от автора-рецензента, и от книги, и так далее.
Теперь насчёт самой темы можно будет сказать. Тема, заданная на этот круглый стол, «Поэтическая критика сегодня, расцвет или умирание» - точнее сказать, затухание, причём не только в критике, во всей ситуации вообще. Критика обесценивается в прямом смысле, сколько платят за рецензию, все прекрасно знают, это ведёт к снижению планки качества, это взаимосвязано. Люди, которые могут зарабатывать чем-то иным, они могут просто-напросто уйти в другие сферы. Эта проблема существует, её не стоит снимать с повестки.
На мой взгляд, единства критического пространства нет, есть отдельные критики, и прекрасно, что они есть. Что касается поэтической критики – в статьях, которые нам были предложены, больше делается акцент на том, что разбирают прозу. Это вполне естественный процесс, потому что поэзии мало того что очень много, еще много неинтересной, некачественной поэзии, такие огромные тонны, что критику тоже может быть малоинтересно во всём этом разбираться, а критик должен, он, как и любая творческая личность, заинтересован в том, чтобы его читали. Поэтому не соглашусь, что Абдуллаевым зря была затеяна полемика с Кузьминым, потому что полемика оживляет этот процесс, привлекает внимание. Если будет статья только о литературе, о поэзии, мимо пролетит больше читателей, чем если там будет замешана ещё и полемика, и разные мнения, и литературные споры, что в определённой мере тоже пиар-ход по привлечению к статье. И оживление самого процесса, на мой взгляд, тоже небесполезно. Дай бог, чтобы и дальше происходили различные полемики, чтобы мнения не то чтобы складывались в каком-то стеллаже, а чтобы они соприкасались, чтобы какая-то родилась истина, была какая-то жизнь, а не просто один человек одно сказал, другой другое, на том и порешили. В статье была также цитата из Костюкова, он пишет, что нет планки качества критики поэзии. На мой взгляд, так оно и обстоит, но нет её и в прозе. Есть планка у конкретных изданий, связанная с их вкусом, корпоративными требованиями и так далее. Где-то преобладает филологическая база, где-то совершенно иная, кто-то пишет согласно традиции и школе, кто-то как бог на душу положит. Поэтому в статье Бориса верно сказано, что вот эта планка спряталась в отдельных редакциях и нос оттуда не высовывает. Правда, в статье Бориса абсолютно не упомянут журнал «Вопросы литературы», где планка качества…

Борис Кутенков:
Я в конце упомянул несколько статей из него.

Владимир Коркунов:
В конце да, но в начале в списке не было, что вызвало некоторые вопросы.
Дело в том, что критика перестаёт быть чем-то важным, у неё нет читателя, она служит либо сама себе, либо поэтическому цеху. Наверное, понятно, да, что тиражи книг, тем более поэтических, падают, абсолютно ясно, что их никто не покупает, и становится такая вот кастовость – не кастовость, но, в общем-то, поэзия и поэтическая критика – это такой узкий круг, и культовые статьи пишутся для очень ограниченного количества читателей. Поэтому человек за границей этого круга, литературного процесса, ему до этого дела абсолютно нет. Критика разбирает поэзию, но мало говорит о том, что происходит в нашем обществе, мало говорит о нашей жизни, а все эти процессы взаимосвязаны. У нас очень сильное разделение и поэзии, и прозы, и жизни, и так далее. Взаимопроникновение и пересечение всех этих отсутствует (в широком смысле, разумеется: я утрирую), это одна из причин, по которой интерес ко всему этому падает.
Абдуллаев прав ещё и в том, что критика он назвал ещё и читателем, беспокойным, в том смысле, что прочитал книжку, потом отвлёкся, не зря время потратил, любопытная мысль его. И опять-таки ключевое в его статье, что разговор о литературе может соприкасаться с разговором об обществе.
Что ещё хочу сказать. Верно подмечено малое число книг критики, то есть статьи есть, критики есть, а взглянуть на то, что производится, ну да… Вот в издательстве «Время» серия книг критики выходила отдельными изданиями, хотелось бы больше, соответственно, качественной критики.  
Критика, получается, есть, а идейной критики нет, о чем уже там же было сказано. Не знаю, зачем нужна статья Антипова, вынесенная на обсуждение, потому что первую половину я считал, сколько там раз использовано слово «я» - похвалил себя, какой он прозорливый и зажигательный критик, во второй половине рассказал, как понравиться читателю. Это прекрасно, давайте дальше будем лакеями и официантами. Вообще нужна такая возможность разговора о поэзии и о критике, потому что интерес к литературе затухает, и чем это станет в будущем – культовые вещи для узкого круга, это и дальше будет расслаиваться, со своим миром, своими божками, своими гениями и злодеями.

Борис Кутенков:
Статья Антипова интересна с точки зрения вопроса о профессиональной этике и бытования критики в виртуальном пространстве.

Алёна Бондарева:
Предоставляем слово Наталии Черных, поэту, литературному критику, куратору проекта «На середине мира». У меня вопрос: вы пишете также эссе, а может ли эссе сегодня занять некую серьезную нишу в литературной, в поэтической критике?

Наталия Черных: Я бы сказала, что не просто может, а уже занимает. Как-то в переписке Дима Кузьмин выразился, что хотел бы печатать хорошие аналитические статьи, а все пишут эссе, и печатать приходится эссеистику. Эссе – это не каждому под силу. Потом у нас очень мало хороших эссеистов, именно эссеистов, это особый склад сознания. После Евгения Всеволодовича Головина я не знаю, кто ещё… Андрей Анпилов очень интересно пишет о Елене Шварц. «Грозовая звезда», «Светло-яростная точка» - пока две, потому что…
Я сама не эссеист. Я поэт, пишущий о поэте, но это приходится часто в связи с проектом, в связи с тем, что есть вопрос на мое высказывание. Что сказать.  Один из принципов «Середины мира» - освещать публикации. Стихи ко мне поступают или я сама их ищу, в зависимости от потока. Я просматриваю, отбираю и должна какое-то впечатление передать. Стихи приходят из совершенно разных ниш. Как уже справедливо было сказано, литературное пространство состоит из такого количества пространств, что читать уже не обязательно. Интерес представляет то, как они взаимодействуют. Вот я, например, прихожу в Чеховку – и я вижу людей, бывающих в Журнальном Зале, не бывающих в Журнальном Зале, бывающих в Билингве, не бывающих в Билингве принципиально. Ну так вот, приходится писать о людях самых разных, включая тех, о которых, кроме стихов, ничего не знаешь.  Довольно редко это удается делать отстраненно, не реагируя эмоционально на стихи, и пытаешься делать это в жанре эссе.  Но жанр эссе на самом деле имеет чёткую структуру. И вот её почувствовать не всегда удаётся, и тогда получается такое «детское» эссе. Что касается попытки эссе заменить жанр аналитической критики – это что-то вроде заместительной терапии. И, может быть, хорошо, что это есть.

Борис Кутенков: А сейчас слово – Глебу Шульпякову, поэту, эссеисту. редактору журнала «Новая Юность». Глеб, Вы публиковали в «Арионе» статью под названием «Мир прекрасен, а человек умирает», где писали, что «Вы давно уже пришли к убеждению, что писать о поэзии в форме статей или критических высказываний — нелепо и бессмысленно. Ведь чтобы воспринимать поэзию, никакие статьи не нужны», и, кроме того, что «из всей гвардии пишущих сегодня о стихах Вы с уверенностью можете назвать только три-четыре имени — тех, кто действительно понимает, что такое поэзия и, что не менее важно, умеет найти слова, чтобы это понимание выразить». То есть критик, по-Вашему, не является путеводителем для читателя в мире литературы – и должен ли он быть таковым вообще или утратил свои функции? И действительно ли остальные, кроме этих трёх-четырёх имён, любят не литературу, а себя в литературе?

Глеб Шульпяков:
Да, это так. Я не знаю, как с профессиональными навыками дело обстоит, но если нет главной какой-то вещи… Надо любить для начала стихи, а потом уже, может быть, себя. И если это есть… Вот я писал о каких-то поэтах. Или кстати Марина Гарбер, о которой говорил Вадим Муратханов, писала о моей книге, не зная ничего, кроме текста, и это было самое интересное эссе. Вот ей дали книгу, попросили написать, что ты думаешь. Мне самому было интересно. «Мне интересно, и я напишу» - должен чувствовать критик, иначе заинтересовать читателя не получится.
Тяжело читать статью Абдуллаева, потому что это мой друг, я вижу его лицо, слышу его голос. Хорошая статья, разве что в конце чуть-чуть затянуто, все эти разборки с «Воздухом», но они действительно нужны там, в том числе и как эмоциональный заряд. Я считаю, что вот мы говорим о Белинском, вы почитайте, это безумного накала эмоциональный текст, человек жить не может, пока не решит эту проблему. Это не размышления, хуже там или лучше, это вещь, которая не дает ему спать. И если у критика этого нет, наверное, это будет то, что мы сейчас имеем. Белинского и сейчас читаешь – передаются мысли и эмоции. А вот все, что мы сейчас обсуждаем, это не передается.  Читаешь и понимаешь, что это было достаточно важное для него, даже если не знаешь людей, о которых он ведет речь, они сгинули, канули. Страсть, это человек любит больше, чем самого себя, и это залог.
Я писал когда-то очерк о Льве Лосеве – открывал его книгу и понимал, что не успокоюсь, пока не напишу об этом. А что это будет – эссе, критический разбор, очерк – все равно. У меня был второй вопрос: мне было интересно, как он мог это делать. Я не мог не ответить на него, прежде чем жить дальше. Также писал еще о нескольких поэтах, я это понимаю на собственном опыте.
Еще мне кажется важным, что критика меняет свое бытование, мне кажется вот, что литературные журналы и их редакторы – политика, которую выбирает журнал, - что он печатает. Читателя же нужно вести, он не дурак, сам начнет думать, отыщет статьи на ту же тему, чтобы сравнить свои мысли с мыслями людей, которым он доверяет. Это же всегда интересно. И для этого не нужно сканировать журналы, можно просто ориентироваться на журналы, которым доверяешь. Отбор – это тоже форма критики, все редакторы этим занимаются, все решают проблему – печатать или не печатать, что можно вывести из этой мысли, есть ли там вообще мысль, а если есть, то ее жалко терять, можно ли ее вытащить, все это решает редактор. То, что вы цитировали, Борис, это вот редактор как критик. Алехин всегда чувствует, когда человека надо раскрутить на написание. Он знал, что я всего этого не люблю, но вдруг стал меня потихоньку подталкивать, говорить, а не написать ли вам, заронил эту мысль в мою голову, это первое…
И вообще поэту раз в десять лет надо писать то, что он думает о поэзии. Могут быть совсем разные мнения.  Говорили же, что все от чего-то движется. Говорила Инна Ростовцева, что исчезают запятые, заглавные буквы – так до этого еще дорасти надо, до мысли, что заглавных букв может не быть. Это все вещи важные, они просто так не возникают. Не просто так исчезают запятые, только речь не о том, что поэт просто взял и убрал запятые, а когда десять лет писал и пришел к тому, что они ему не нужны. Сколько раз критики писали, что в моих стихах нет запятых, я подумал – боже мой, вы можете внимательно прочитать, там есть запятые, там точек нет, потому что у меня это короткое стихотворение, кусок вырван из потока, как одно предложение – нигде не начинается, нигде не заканчивается, а запятые есть, это интонация движется.

Борис Кутенков:
Продолжая разговор об эссеистике и эмоциональности, хотелось бы обратиться к Екатерине Перченковой, члену редколлегии журнала «Гвидеон». Екатерина, вы помимо стихов пишете эссе, прекрасные, неравнодушные, видно, что вас искренне захватывает творчество анализируемого автора. Считаете ли вы такой подход аксиоматическим для критики? И потом, если можно, несколько слов о журнале «Гвидеон».

Екатерина Перченкова:
Я бы не сказала, что эссеистика – это самый близкий мне формат, я еще и читатель, в конце концов. И литературную критику читаю, и очень много, потому же, почему читаю учебники по когнитивной лингвистике и фоносемантике, не будучи филологом: чтобы построить у себя в голове такую мета-модель, гуманитарную Общую Теорию Всего, возможно, связанную с языком, и поэзия – как высшая степень его проявления. И меня как читателя аналитическая критика интересует, может быть, больше. Но на мой взгляд имена таких критиков можно пересчитать по пальцам двух рук. Остальное – симуляция анализа. Почему это сейчас возможно? Потому что анализировать трудно. Потому что для читателя критик по определению фигура статусная, у него по определению весомое высказывание. И читателю просто в голову не придёт, что критик может быть глуп сам по себе, может быть не способен к анализу, у него такой специфической организации мышления может просто не быть, но написать и напечататься он может.
Та критика, которую хочется читать, к своему формату безразлична. Вот Владимир Коркунов говорил о книгах критики. Совсем недавно я читала книгу Александра Скидана «Сумма поэтики» - очень предсказуемая книга, очень в формате НЛО, грамотная, аналитическая, скучная, простите. И вдруг в этой книге статья про Шамшада Абдуллаева. Великолепная статья, которую читаешь не отрываясь и понимаешь, что вот здесь сошлись два направления: критик, специализирующийся на именно анализе, написал о близком ему, о любимом поэте, эмоционально написал, эта статья выделяется на фоне всей книги.
Мне не кажется проблемой возможная доминанта филологической школы. Не кажется проблемой «тусовочность»: в конце концов, людей, попавших в эту сферу случайно, забудут еще при моей жизни. Проблему вижу в другом. В современной поэзии есть явления, достойные диссертаций.

Борис Кутенков:
Кто, например?

Екатерина Перченкова:
Ну, навскидку… Мария Степанова. Да есть у нас живые классики. Та же Ольга Седакова. А есть, и их куда больше, допустим, некто, у кого была возможность издать книгу стихов, никакую совершенно книгу, и он ее издал. И про обоих напишут критические статьи. В одних и тех же журналах. Одни и те же люди. Одним и тем же языком, с одинаковыми средствами анализа. Вот это – проблема, вот это планка качества критики, печальная.
Про журнал. «Гвидеон» - журнал издательского проекта «Русский Гулливер», главный редактор Андрей Тавров. Он начал выходить в 2012 году, на данный момент вышло четыре номера, сейчас уже готов пятый. Публикуются в нем поэзия, проза, критика, эссеистика. Формат журнала возникает прямо сейчас, он недавно существует, хотя  – не совсем то понятие: настоящего так мало, что отвлекаться на формат конкретной вещи, на принадлежность автора к определенному течению, школе, тусовке, в конце концов, просто нельзя себе позволить.

Алёна Бондарева: Спасибо большое. Я сейчас предлагаю сменить немножечко формат и послушать выступление критика Анастасии Башкатовой, которая поделится с нами своими наблюдениями, что же происходит с критикой в газетах и «тонких» журналах широкой тематики.

Анастасия Башкатова:
На мой взгляд, это тоже показательное явление, потому что газеты и тонкие журналы широкой тематики ближе к массовой аудитории – в отличие от «толстяков», которые в основном рассчитаны на читателей искушенных. Интересно проследить, имеет ли массовая аудитория через такие издания доступ к поэзии и к осмыслению поэзии.
Проведенное мной исследование доказывает, что поэтическая критика в газетах и тонких журналах широкой тематики сведена до минимума. Порой об ее качестве говорить даже не приходится, потому что часто уже само по себе хорошо, что на страницах газет и тонких журналов хотя бы просто заговорили о поэзии, не обошли ее стороной, донесли до читателей хоть какую-то информацию. Газеты и тонкие журналы более прагматичны и лишний раз стараются о поэзии не писать.
Перечислю ключевые отличия газет и тонких журналов от «толстяков».
Первое отличие касается периодичности выхода. Литературные рубрики в газетах, газетные приложения о литературе и тонкие журналы выходят обычно раз в неделю, а не раз в месяц, как «толстяки». Они более оперативны.
Второе – объем. Доминирующим жанром в газетах и тонких журналах становится рецензия – часто лаконичная, часто редуцируемая до отзыва. Литературно-критические статьи – редкость. Малый объем и сжатые сроки исключают появление длиннот.
Третье – в газетах и тонких журналах к материалам о литературе может предъявляться вполне журналистское требование злободневности, становится важен информационный повод. Литературный поток отфильтровывается, отбирается самое знаковое, самое «громкое», и делается это, прежде всего, в прозе, а не в поэзии.
Наконец, литературная рецензия в газетах и тонких журналах должна вписываться в рамки формата, избранного изданием. Формат, в свою очередь, влияет и на отбор книг для рецензирования, и на стиль рецензии, и на глубину анализа (а также на наличие анализа как такового), и на критерии оценки, и т.п.
В целом в российской прессе, которая не специализируется сугубо на литературной критике (а именно к такой прессе обращается более широкая аудитория), около 85–90% рецензий посвящены прозе, оставшиеся 10–15% – поэзии. И с течением времени эта ситуация кардинально не меняется. Замеры и за 2007 год, и за 2011 год приводили примерно к одному и тому же результату.
Такова ситуация в целом. Но замечу, что есть газеты и тонкие журналы, которые пишут о литературе постольку-поскольку (литература для них – лишь одна из граней информационной повестки дня); а есть газеты и тонкие журналы, которые полностью посвящены литературе. Это различие в подходах можно продемонстрировать на двух еженедельных изданиях-приложениях: «Коммерсантъ-Weekend» и «НГ-ExLibris».
Как показал замер за 2010 год, почти все рецензии в «Коммерсантъ- Weekend’е» написаны на прозаические произведения. Из них подавляющее большинство рецензий – на романы. Поэтическим произведениям посвящены лишь 2% рецензий.
«НГ-ExLibris» несколько смещает акценты. В этом приложении тоже большинство рецензий на прозаические произведения, из которых снова большая часть – на романы. Однако на поэтические сборники написано уже заметно больше рецензий – около 20%.
Это различие понятно. Приложение «Коммерсантъ-Weekend» пишет обо всех видах «интеллектуального досуга», поэтому не может позволить себе более глубокого проникновения в литературную проблематику, в то время как «НГ-ExLibris» специализируется именно на литературной тематике и поэтому более полно освещает литературный процесс.
Однако хотелось бы добавить в эту картину немного светлых красок. Как показывает практика, когда в издание приходит критик, заинтересованный в освещении и осмыслении поэзии, он начинает трансформировать под себя даже, казалось бы, устоявшийся формат. В издании, которое раньше демонстрировало полное равнодушие к поэзии, начинает пусть и по крупицам, но публиковаться поэтическая критика.
В качестве примера назову «Коммерсантъ-Weekend». Когда в прошлом году в «Коммерсантъ-Weekend» пришел Игорь Гулин и начал там вести свою книжную рубрику, это издание стало чаще – куда чаще, чем до Игоря Гулина – обращать внимание в том числе на поэзию, а не только на прозу. Конечно, Игорю Гулину приходится в своих рецензиях соответствовать формату издания с его требованиями лаконичности, оперативности, злободневности, но сам факт, что критик оказался в состоянии влиять на редакционную «политику» отбора книг для рецензирования, не может не радовать.
Поэтому, завершая, хочу отметить: вопрос выживания поэтической критики в современных условиях, ее качества, дальнейшего развития во многом зависит от позиции самого критика, от его личности, от его заинтересованности в поэзии, способности и готовности менять под себя формат и действовать даже вопреки установкам рынка.

Алёна Бондарева:
Спасибо большое, а сейчас хотелось бы предоставить слово Александру Самарцеву. Каков Ваш взгляд на данную проблему?

Александр Самарцев:
Я когда слушал Инну Ивановну, сразу хотел что-то ей ответить, но после этого было сказано уже очень много, пришлось себя редуцировать. Значит, я скажу так: критика не может быть самодостаточной. Поэзия может себе это позволить, хотя вопрос, хорошо это или нет. Сама по себе литература не является мэйнстримом культуры. Сама по себе поэзия не является мэйнстримом литературы. И тем более критика не является мэйнстримом по отношению к уже названному. Поэтому я не хотел бы говорить о специфических проблемах критики; я сам не являюсь критиком. Я бываю очень пристрастен. Больше всего я согласен с выступлением Глеба, который выделяет эмоциональный момент: если его что-то увлекло, то что-то появляется в ответ. Прекрасная мысль была у Екатерины, что есть явления, достойные диссертаций. Великолепно, но такой вопрос: кто будет эти диссертации читать? У них будет на два порядка меньше читателей, чем даже у поэзии. Хотя это очень соблазнительно, очень желательно. Скажем, я бы сам хотел, чтобы обо мне писали что-то помимо газетной информации, где выделили одну мысль, одну цитатку, потому что таков формат издания. То есть очень лестно быть прочитанным. Культура прочтения – самое узкое место сегодняшней литературы вообще и критики в частности. Понимаю, можно сказать: «Нужно вот это». Но меня смущает сама позиция долженствования. Нужно-то нужно, но кто это сделает? Невозможно назначить талантливого критика-энтузиаста, невозможно его создать. Он появляется в ответ, если его что-то увлекло. К примеру, Олег Дарк. Он очень хорошо пишет, он очень пристрастен по-своему, но узкая колея того, на что он обращает внимание. Прекрасный Леонид Костюков. У него более широкая, но тоже очень своя колея. Он не сделает шага вправо-влево, он даже честно признавался: «Я не буду писать для того, чтобы ругать. Я буду писать только о том, что мне нравится». Это позиции разнонаправленные, таких позиций несколько, но единого поля не было даже в советское время, была имитация единого поля. Поэтому, я считаю, возвращаться к такому опыту не надо, когда одно надо всем ругать, другое хвалить. Другое дело, что культура прочтения – единственное, чем может позволить себе заняться более-менее бескорыстный читатель. Как, скажем, Борис. Это не похвала, вы, Борис, вынуждены быть все-таки более-менее в рамках, когда о ком-то пишете, вы сами чувствуете, что не должны выходить за какие-то пределы. Вы себе не можете позволить каких-то открытых пристрастий. Поэтому, например, я критиком не стал бы никогда в жизни. Я могу написать какую-то маленькую заметку, как, например, я написал однажды про Дмитрия Вачедина, прозаика, которого я совершенно не знал. Меня он увлёк, я написал не очень связно, может быть, и не очень аналитично, но по, крайней мере, какие-то моменты я мог высветить. И всё должна решать личность того, кто пишет. Когда кто-то берётся за написание критики, аналитической или не очень, это тоже дар, больше, чем дар поэта, чем дар диссертанта, который пишет о каком-то явлении, ведь его надо не только преподнести, но преподнести популярно, не делая ставки на анализ, как с чисто научной стороны. Уже было сказано: критики сегодня, видимо, боятся смотреть на поэта глазами поэта. Это неизбежный момент. Если человек не чувствует, что поэтическая ткань – это нечто всё-таки особое, что-то её отличает от прозаической ткани, там нет чётких рамок, может быть, но если он не чувствует этой разницы, не чувствует природу поэтической ткани, то он как режиссёр, не чувствующий актёра, который не поставит спектакль, если он не знает, как вызвать в актёре что-то. Он может назначить его преподнести эмоцию, этого недостаточно. То есть критик – это не несостоявшийся поэт. Многие из собравшихся здесь сочетают в себе две эти ипостаси, что, в общем-то, довольно редко. Но без этого невозможно. Поэтому здесь единого поля нет. Является ли небо над нами единым полем? Там есть созвездия, там есть многие парсеки между созвездиями и звёздами, так что в каком-то смысле это единое поле.  Та область единого поля, которую некоторые из нас хотели бы видеть как некую единую империю, пусть без жёстких законов и ГУЛАГов, такого нет.
Например, есть Дима Кузьмин, который очень харизматичен, и дидактичен, и с ним ничего не сделаешь. Или, скажем, Алёхин, который по-своему тоже очень дидактичен. У него тоже есть берега, за которые он не выходит или боится выйти, я не знаю. Есть, слава богу, третий человек, Вадим Месяц. Он тоже назначает каких-то людей мэйнстримом или нет. И никакого анализа в этом нет. Три этих имени, в принципе, - достаточно много. Представим, что был бы один Кузьмин. Это было бы невозможно, да? Представим, что был бы один Алехин.  Или даже один Вадим Месяц. Это невозможно. А когда есть три имени, кто-то из них на каком-то отрезке будет побеждать, будет слышнее. Не всех хватает на всю дистанцию, не все стайеры. Пожалуйста, вот Кузьмин какое-то время назад был, как он сам себя считал, определяющей фигурой поэтического пространства, это стало исчезать – он стал обижаться, стал проявлять другие эмоции. Отсюда вывод: это живой процесс.  Поэтому я не вижу никакого катастрофизма в сегодняшней ситуации. Во-первых, нет, на мой взгляд, этого единого понятия критика, есть несколько ипостасей внутри понятия, собравшиеся здесь представляют эти разные ипостаси. Достаточно равногранные позиции.
Для меня очень важен момент сакрального. Говорят, что утрачена сакральность, утрачен поэтизм, утрачено пророчество. Это слишком поверхностный взгляд. Потому что никто не знает, что именно в поэтическом тексте вдруг будет пророчеством, заранее. Нельзя утверждать, как Бродский, что величие замысла – это всё. В величии замысла может быть и пошлость, в конце концов.  Пророчество может содержаться и в самой вещи, в самом мироощущении, тогда оно  проявится. Если, конечно же, кто-то говорит, как покойный Пригов: «Нам сакральное не нужно, мы будем делать это и то» - эта позиция мне чужда и даже омерзительна, но она есть, и кто-то за неё держится. Но мне хотелось бы, чтобы сакральное было сопричастно внутренней природе того, кто пишет. Без этого мне стихи неинтересны.
Еще один важный момент – художественность. Серебряный век не дошёл до глубокого понимания личности самого пишущего. Взять Воденникова. Он многим может не нравиться. Если вынуть из Воденникова его тексты, они отдельно, может быть, и не произведут впечатления. Но когда он читает их вслух, то сидящему в зале ясно, что читают ему и про него, читают связно и художественно.
Из тех статей, что давались на прочтение, мне ближе всего оказалась статья Житенева, потому что он как раз поднимает вопрос художественности – в чём она. Вот здесь, хотя тоже не может быть единого мнения, но есть некое объективное ощущение: эта вещь художественна, та – нет, а эта художественна только в присутствии автора (если автор так же харизматичен, как Воденников). Но автор плюс его текст – это отдельный феномен художественности. И поэтому можно ли отделять текст от автора? У кого-то можно. Может быть, даже у большинства можно. Но есть такое явление, когда нельзя, когда цельного явления нет без автора.  Другое дело, что очень много имитаций. Вот если кто-то хочет стать критиком, для него важны две вехи: это культура прочтения и это отличие имитации от художественности. Это очень условные вехи, но, мне кажется, без них невозможно.

Борис Кутенков: Александр, а довольны ли вы критикой, написанной о вас? Достаточно ли эти тексты квалифицированны?

Александр Самарцев:  
Я очень благодарен любому, кто пишет. Нельзя требовать от человека, чтобы он влез в тебя, полюбил, и не просто полюбил, а ещё и объяснил тебя. Это, конечно, очень приятно, но заранее требовать этого нельзя, я этого не жду. Во-первых, если честно, я иногда от себя отстраняюсь, гляжу на свои тексты и думаю: о чем тут писать? Поэтому, конечно, я недоволен. Но это нормально. И лучше такое недовольство, чем обида, потому что о тебе не написали или написали не так, как тебе хотелось бы. Пиши сам о себе под псевдонимом, у тебя получится лучше.

Алёна Бондарева: Спасибо вам большое за ваши прекрасные выступления. Мне кажется, я выражу общее мнение, если скажу, что на проблему взглянули со всех сторон. Мы послушали поэтов, критиков, людей, работающих в некоторых печатных изданиях. Также мы поговорили и о толстых журналах, и о газетах, затронули вопросы как ответственности критика, так и критических страхов, поговорили о разделённости критического и поэтического пространства и, что очень важно, акцентировали внимание в финале на культуре прочтения. Был затронут очень важный момент эмоциональной составляющей, которая, как мне кажется, очень нужна современной критике.

Борис Кутенков: Спасибо всем за дискуссию, по-моему, она получилась очень интересной. И всё же, несмотря на некоторые пессимистичные прогнозы, сейчас, на мой взгляд, работают примерно около десяти-пятнадцати профессиональных критиков, поддерживающих на плаву наше изрядно локализовавшееся, но не умирающее дело, не брезгующие широким диапазоном критических дискурсов, - от рецензий и монографических эссе до широких теоретических обобщений.
«Наблюдать умиранье ремёсел – всё равно что себя хоронить», - часто просятся на язык слова Арсения Тарковского в отношении критики. На данный момент поэтической критике приходится преодолевать массу препятствий: власть тусовки, стагнацию дутых авторитетов и голых королей, инерцию ремесленности, выбор критического дискурса. Но - ремесло, пусть и ушедшее в полуподполье и выживающее там с трудом, неубиваемо. Значит, и хоронить его преждевременно. А главное, на мой взгляд, всё-таки – то, что должно быть единственным поводом к высказыванию, без всяких побочных соображений: драгоценные стихи, бессмысленные, как и всякое настоящее искусство, пишущиеся не для критики и – уж точно – не благодаря ей.