Два рассказа

КОНДУКТОР

   На морозе зажигалка упрямится и, выкидывая одинокие искорки, бесит закоченевшего Трека. Январь – время скрюченных пальцев. Глаз примерзает к прицелу. Лед фиолетовых губ. Нелепо, как желтые мимозы Маргариты. В таком воздухе жизнь переходит на фальцет. В этом городе нет необходимости, но в другом нет потребности. Нога скользит, пальцы скребут пластик, поиск опоры – и таксофонная карточка ломается пополам, как в юности бритва, – «мойка» готова. Вторая половина намертво застревает в щели и готова на все сто телефонных единиц. Шесть пронумерованных кнопок – и сонный Сашка, матерясь жестами, объясняет чахоточным кашлем, как попасть в его элитную «трешку», построенную на заболоченном пустыре с мечтой о перспективах.
   Трек приехал в город по привычке. Здесь он когда-то был. До войны, которая располовинила его по ломаной диагонали и выбросила на пол, как два малосовместимых паззла. Так забавляются с телами «растяжки» - собирать бесполезно, как в рекламных лотереях – выигрыш уже получен. Все осталось таким же, но – разучился жалеть. Для всех - найденыш, подкидыш – Трек не хотел открывать свою калитку никому – устал уже от предательств, надоело стрелять. Желание жить не мешая – единственное, которого действительно хотелось. Хорошо, таксист молчит. Гирлянды габаритов трассируют, рука машинально сжимает «макаров» - в этих титрах его фамилии не будет. Санек почти не изменился, но по-прежнему неузнаваем. Теперь директор фирмы. Двести граммов с накату. Хороший коньяк – шоколад не пригодился. Иди ко мне в охрану, через месяц будет место, возьми пока деньги. Вот адрес общаги – они в курсе. Еще два по двести, деньги оставил в туалете на бачке. Тот же таксист. В общаге небольшая комната, лучше, чем ожидал. Спать не раздеваясь до следующей тревоги.
  Утренний день. Разведочная прогулка – ждать месяц не в правилах. «Требуются кондуктора для работы в общественном транспорте…» – зарплата по барабану, доставка транспортом предприятия, телефоны присутствуют. Я согласен, они рады – кому еще есть дело? Трека распирало от собственной ненужности – и какой дурак говорил, что это смерть для мыслящего человека? Иногда ненужность необходима, чтобы определиться с самим собой и почувствовать тяжесть свободы. Нужно немного разового женского тепла – и завтра на работу. Опять тот же таксист на стоянке, девочка готова за полчаса. В первый раз не раздражает скрип кровати и ее симуляции.
  
Все молча, быстро, но и в стандартности есть некие удобства. Меньше разговоров – больше сна. Рожденные немыми должны быть королями времени. Сразу не заснул – думал почти три с половиной сигареты. Снилась война, была война – она не может сниться. И не может… Она ничего не может, самой от этого плохо – вот она и мстит всем подряд, не разбирая степень невиновности. Любое извращение может приносить удовольствие. Но не война. Трек ненавидел похороны. Два года похорон – два года тошноты, два года ненависти.
   Утренний инструктаж – смешной значок на грудь и нелепая сумка с болтающимся рулоном билетов. Все билеты – в один конец. Водила нелепо улыбнулся – ожидал пенсионную жабу, вожделеющую скандалов. Такие по психологии – закаленные бойцы коммунальных войн. Трек осмотрел салон – не с кем воевать. Война за чирик… Хотя остальные воюют за ноль, и в нашем говенном мире – это норма. «Пожалуйста, предъявите проездные документы» - монотонно, дежурно, а в голове почему-то «бисмани лляхи рахмани рахим». Почти нет радости (любопытствующие и заигрывающие улыбки – не в счет). Радость не может повиснуть в воздухе – она тяжелее его (а вот тоска зависает надолго). В болтающейся железяке познаются законы человеческой физики. Трек протискивался сквозь сгустки мата и агрессии, успокаивая камуфляжем, габаритами и волчьим взглядом. Заканчиваем в шесть – отчет и домой. Сейчас пять. Пьяный подросток посылает подальше. Хлоп! – в голове перещелкивается какой-то тумблер – руки привычно тянутся к «макарычу». Он вчера убедил себя не брать на работу оружие. Вроде поступил правильно. Два удара в подбородок – «заяц» покорно выходит на остановке. К вечеру народ наглеет. Отчитался нормально, остались лишние деньги. Через двор к остановке – здравствуйте! – пьяный «заяц» и компания не менее пьяных подростков. Хотят что-то спросить, но Трек отвык разговаривать. Руки в крови, куртка разрезана – зато можно спокойно пройти к остановке, не обращая внимания на истеричные обещания и прогнозы на свое безнадежное будущее. Стоянка, таксист, та же девчонка – может оставить? – не лишать себя свободы ради жалости!
Утро чуть-чуть другое – нахлынула хорошо знакомая упёртость. «Макарыч» переселяется в карман. Надежный, наградной, родной. Тот же маршрут до конторы и обратно. Водила искренне рад (так спокойней). По сигарете – и опять: с утра рабочие, студенты и пенсия (можно и поспать). Симпатичная девчонка очаровательно врет, что забыла проездной – верю, дорогая. Два школьника передают друг другу заламинированный льготник – не вижу, я ведь снайпер. К вечеру накатывает усталость. У стадиона вваливаются фанаты – опять проигрыш. За два дня посылают во второй раз – что у нас за страна такая: каждый жаждет указать дорогу к счастью?
  
Бить не буду. Тумблер переключился почти мгновенно. Трек кивает водителю и выходит за самым активным из ублюдков. Спокойно между домов привычным крадом. У двери подъезда удар в бок, легкое давление пальца на курок (самодельный глушитель не подвел). Родители будут долго плакать над своей ошибкой, которую никогда не поймут. Вечером с девочкой уже разговаривал – на душе было легче. Маринка учится в техникуме. Работает просто так. Скучно. Просится покататься вместе. Нет. Можно остаться? Нет. Но слез не было. Привязываться нельзя.
   Два дня прошуршали спокойно. Куда-то исчезла Маринка. Заболел водила. Сменщик – лох, да еще и с гнильцой. На третий день – все пришло в норму. Мент в гражданке. Документов нет. Обозвал сволочью. Прогулялся за ним по свежему воздуху – оставил остывать между мусорными бачками. Водила по возвращении одобрительно кивнул. Маринка ждала у общаги. Всю ночь был на высоте – все-таки встряска заряжает. «Зайцы» грубят – я им не дед Мазай. После третьего в городе начался шумок – Маринка три раза сказала «маньяк», ничего не подозревая. Я прав – и нечего заниматься самокопанием. На маршруте появились в штатском (их не видит только слепой). Четвертого чуть не прихлопнул прямо на сидении – люди, где же ваше человечье?  Не надо оскорблять мою маму – я сам ее не помню. Осел на сугроб сразу. Водила молчит. Трек здесь уже три недели, Маринка поселилась в общаге. С пятым - нелепо и правильно.
   Последний круг. Садится. Трезвый. Стеклянные глаза. Проездной показывает сразу. Рядом девушка – лет семнадцать, симпатичная. Пытается обнять. Молча сопротивляется. Все смотрят в окно. Лезет к ней под шубу (сам бы сейчас залез) – она переходит на полукрик. Трек оценивает аудиторию. Семейная пара лет сорока (нервно щебечут). Студент (безразлично роется в сумке). Два курсанта (с интересом). Рабочий интеллигент (тупо в окне). Толпа школьниц (класс шестой – испуганно сосут мороженое).  И кондуктор. Девушка истерично визжит. Два удара по лицу – молчание. Общее молчание. Немой страх. Трек снимает сумку. Выдирает с корнем из троллейбуса машущего ручонками подонка и волочет его по грязному снегу подальше от близоруких фонарей. За заколоченным ларьком первый выстрел в пах, второй – контрольный. Троллейбус ждет. С одного пинка – обоих курсантов за борт. Конечная. «Поосторожнее, братишка!», - водила коротко жмет руку и пристально смотрит в глаза. Трек больше не вернется – прошел ровно месяц.
   Вечером у Сашки опять коньяк. Завтра получишь расчет и сразу заступай у меня. Объект хороший. Хватит накатывать нервы и болезни. Можешь остаться. Ладно, давай посошок. Маринка читает Достоевского. «Злочiн и кара» - никогда не смогу серьезно относиться к украинскому. Дурак Раскольников со своими «пробами».

Не помню, чем там все закончилось. Покаялся, но не раскаялся. Не хочется разбираться – свой вечный «трояк» по литературе есть. Терзал Маринку всю ночь – организм как часы. Она в первый раз сказала «спасибо». Трек не ответил.
   С утра в контору – небольшая кучка денег. Впереди – новая работа. Купить Маринке хорошего вина. Тот же самый троллейбус. За рулем лох-сменщик, кондуктор – молодой парень в камуфляжной куртке. Грубо: «Проездной!». «Да пошел ты…» - и нервно прыжок на остановку. Здесь недалеко дворами – нужный объект. Взгляд через плечо – троллейбус отчаливает. Кондуктор мельтешит в районе мини-рынка. Точно не за сигаретами. Два поворота – скрип за спиной.
   …бежать от себя, на себя, под себя? Никому не разрешено думать так же. Одиночность жизни, неповторимость – обмануть бога. Тело научено, душа сопротивляется. Каждая мимо брошенная копейка вернется и выест дотла. Дома. В каждой конуре – людишки. Копошатся, надеются жить и – счастливы вопреки. Тебе-то что надо? Будь всеми и забудь «скучно», «неинтересно». Тоска – спутник свободы. Будешь бежать – никуда не успеешь. Бог криворук – загребает что дается, нам и терпеть смешно. Маринка любит ходить по дому голой. Сейчас, наверное…
   Трек нащупал «макаров» и положил палец на курок. Февраль – время осечек. Кастрированный воздух. Скерцо «берцев» (полгода в «музыкалке» под плач мамы). Взгляд назад. Рука вверх. Поворот за угол. Орел-решка. «Он абсолютно прав». Ствол на уровне виска. Небольшое движение пальцем – и сквозь плавающие огоньки – камуфляжная куртка, исчезающая за дверью подъезда. Он там живет. Сейчас – обеденный перерыв. Я обычно бегал в «Макдональдс». Нелепо, как желтые мимозы Маргариты…

ТАКСИДЕРМИСТ

«…каждый, в чьих глазах я видел свет ума,
а на лице – тень душевных страданий,
по сути своей – убийца. Невинны только дураки».
Орхан Памук

«… как зверь чует чучело человека».
Тим Александр Кельт

«Да, гены пальцем не придавишь…», - Чезаре нервно ходил по своему кабинету, разгоняя руками запах табака, падали и нафталина.
  
Скоро почти двадцать лет, как он, прервав все отношения с родственниками и сменив имя, обосновался в этом маленьком колумбийском городишке. Борис Баумкёттер, восходящее светило патологоанатомии и танатологии, внезапно исчез из Европы, и недалеко от Боготы возник Чезаре Бурже, скромный таксидермист, дослужившийся до поста директора Зоологического музея. Ему давно было не до живых, детская страсть к мёртвому тяготела над ним – Чезаре признавал только мёртвое тело и мёртвое слово. Двадцать лет жизни по маршруту «музей – морг – библиотека» ни на секунду не прерывались не сопряжёнными с необходимостью живым общением или контактом. Единственным человеком, с которым дружил инфернальный директор (настолько, насколько он вообще был способен на дружбу), был тщедушный старичок – секретарь музея Антон Кайндл. После закрытия музея ровно в шесть (Чезаре был болезненно пунктуален) они засиживались в кабинете, споря по-немецки и по-мельничному жестикулируя. Но недавно Кайндл умер…
Чезаре нервно поглядывал в окно. Часов у него никогда не было, но он не ошибался ни на минуту. Тот, кого он ждал, должен появиться вот-вот… «Как странно совпали эти события…» - пальцы выхватили из портсигара вторую сигарету.
В тот вечер Чезаре только вернулся с похорон Кайндла и сидел в кабинете, бессмысленно листая старые прошитые кожаные тетради, составленные на столе в три ровные стопки: коричневую, белую и желтую. Человек, представившийся Бледой, позвонил ровно в шесть и попросил о срочной встрече. Хотелось обрезать этот звонок, и рука уже привычно потянулась за скальпелем, но…
Это было второго мая, ровно неделю назад. Значит, Антон умер тридцатого апреля (а родился двадцатого – семьдесят лет и десять дней).
…Но вызов был сделан /брошен/ именно по этому номеру, забытому даже городским телефонным справочником, именно ему и именно в тот день, когда сеньор Бурже решил…
Сейчас, закуривая третью сигарету, Чезаре отчетливо вспомнил ту десятиминутную встречу. Тогда как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать.
Звонивший оказался низкорослым, с широкой грудью и крупной головой старик, с редкой седой бородкой, с приплюснутым носом и отвратительным цветом кожи. Он сразу же бросился в атаку. Так отчаявшийся заяц пытается распороть брюхо настигшему его тигру.
«Мне ничего не нужно от Вас, - слова осторожно просачивались сквозь золотые зубы, - нужно только, чтобы вы выслушали меня, Борис…» - Чезаре невольно вздрогнул, услышав свое настоящее имя,

- «…я – Ваш отец, Бледа Баумкёттер, последний из нашего рода не отрекшийся от этой фамилии, хотя и сбежавший с Родины. Но мне недолго осталось нести позор за отца. Я уже всё решил…»
Чезаре прервал собеседника жестом руки и погрузился в воспоминания…
Ему пять лет. Нелепая смерть дяди, бегство отца, через неделю - случайно найденный в доме тайник. Готический шрифт «Jedem des Seine» на видавшей виды патефонной коробке. Сомнамбуличность дальнейших действий: 10 метров до чулана за детской лопаткой, 10 минут увязания в грязи до дальнего угла сада, 2 недели гриппа, вытравившие этот день из памяти на долгие десять лет...
«А ведь это было девятого мая!» Тогда, глядя поверх Бледы, он не придал этому значения, но сегодня, когда прошло ровно сорок лет, он поразился веренице преследовавших его совпадений. Четвертая сигарета, а посетителя ещё нет…
«Аттилу убил я!» Чезаре даже не пошевелился – до него не сразу дошло, что речь идёт о Бледином брате-близнеце, его дяде, жившем с ними в одном доме и внезапно покончившем с собой (чёрт возьми, второго мая!!!). Бледа исчез в тот же день, что породило массу слухов: Бледа убил Аттилу и скрылся, Аттила убил Бледу и застрелился, и кучу других вариантов с перестановкой подлежащих и сказуемых. Интересно, кто сейчас перед ним? Неважно, тот, кто называет себя Бледой, расскажет всё. Чезаре больше любил дядю – тот играл с ним в разные игры и, самое главное, в отличие от отца, очень хорошо относился к маме…
«Он любил твою мать, и она любила его. - Бледа и не заметил, как перешёл с «Sie» на «du». - Я долго терпел это ради вас. Ты ведь ещё помнишь своего старшего брата?» - тут Бледа замолчал сам…
Ещё бы не помнить этого ублюдка Глеба! Чезаре ненавидел своего братишку – всё подлое, что может быть в человеке, весь рок их рода тот вобрал сполна: безумный цинизм дяди Гейнца, снимавшего с живых кожу под фривольные оперетки, взрывоопасность Бледы, которому застилали разум любое слово и любой поступок, направленный не по его траектории, философское наплевательство Аттилы, спокойно устранявшего с дороги любое препятствие любыми доступными и недоступными способами. И даже аналитическую мизантропию самого Чезаре Глеб смог уловить и добавить к своей коллекции…
«Картограмма человека существует, и я приближаюсь к её расшифровке. Мне не хватает всего пары параметров. И если я не успею, успеешь ты – точный поведенческий диагноз возможен. Формула переложения статических моделей в динамические у меня уже есть.

Мы можем расшифровать любого человека и определить его заряд и вектор.
Удалив в пубертатном периоде процентов десять потенциальных девиантов, нам удастся оттащить человечество от пропасти. Зло побеждается рациональным злом – иных путей нет», - Кайндл часто говорил об этом - все его записи в коричневых тетрадках. Читать или не читать - в этом Чезаре не сомневался…
Посетитель опаздывал уже на полчаса – в любом другом случае Бурже уже давно бы погасил свет и, не попрощавшись со стражником (вежливость была не из его привычек), пробирался бы в свою конуру на соседней улице. Но впервые он ждал. Зажглась пятая сигарета…
Борис практически не общался с братом. Тот быстро бросил школу и связался с какими-то уличными бродягами, появляясь дома очень редко: переодеться или выклянчить у матери немного денег. Жили они вполне обеспеченно – дед оставил после себя в банке солидный счёт, а мать разумно распоряжалась средствами. Близкие к семье люди говорили, что состояние деда «в золотых коронках» было намного больше, но куда он дел это золото, не знал никто. Глеб проклинал за это «чёртового Гейнца» и однажды в бессильной злобе разбил и растоптал его портрет. Мать долго плакала, вспоминая тестя, Бледу и Аттилу. «Если бы кто-нибудь из них был жив, Глеб не вырос бы таким…» Как бы с ней поспорил покойный Кайндл. Катерина была терпелива, как все русские женщины, но, как истинная фрау, никогда бы не смогла ни с обрыва, ни на улицу с детьми. Катерина давно стала Катариной…
«Я терпел это долго, пока нужные факты не оказались в моих руках.  Ты не мой сын, ты сын Аттилы; старый Гейзерих, давний друг отца, сделал все нужные анализы. Ты помнишь, я водил вас сдавать кровь якобы из-за эпидемии желтухи?  – Бледа замолчал, потом заговорил медленнее, как будто сказанное давалось ему через силу. - Ну почему лучший из моих сыновей – не мой сын?! Я долго мучился, терзался, пока не решился. В тот вечер мы встретились с Аттилой на мосту. Я хотел взять с него клятву, что об этом он будет молчать. Исчезнуть я решил давно, независимо от разговора, но жаждал, чтобы вы, особенно ты, считали своим отцом меня. Я умолял брата, но он только цинично улыбался. И тогда, когда он стеклянным голосом произнёс: «Jedem des Seine, Бледа.  Живи и не трепыхайся" и собрался уйти, - я внезапно ударил его.
  
Он неловко завалился на поручни, а я, уже ничего не соображая, схватил его за ноги и скинул в реку. Один удар головой о деревянную опору старого моста - и твой биологический родитель в шортах и футболке отправился к праотцам. Я хотел только проучить его – ведь он был прекрасный пловец. Но – “Jedem des Seine”»…
Борис рос спокойным ребёнком. С детства его больше интересовала природа. Но не то, чтобы он был очарован живой трепещущеё красотой – наоборот, его влекла красота мёртвая. Лет с шести он начал собирать гербарий и делал его с такой тщательностью, что учитель ботаники передал травяной некрополь в местный музей. Он же и познакомил мальчика с тамошним таксидермистом. Начав с заформалиненных рыб, будущий директор Зоологического музея вскоре самостоятельно изготовлял чучела птиц и успешно продавал их на рынке. Терпеливый, вдумчивый, упрямый, он почти не контактировал со своими сверстниками: мама, учитель и старый чучельник – вот был весь круг его общения. Вскоре великолепное чучело кабана красовалось в кабинете мэра города, редкого окраса жеребёнок отправлен в столицу… А в пятнадцать лет, день в день, Борис Баумкёттер взял лопату и отправился в дальний угол двора…
Резко зазвонил телефон. «Бурже…». «Слушай, братан, два часа блуждаю по вашей вонючей дыре – и ни одного такси. Короче, жди». Этот человек передал с утра записку, что  у него есть вести от матери – и тут сердце Чезаре вздрогнуло. Он уже забыл, как любил мать. Предпоследняя сигарета воткнулась в перетрескавшийся череп…
Вспомнив про мать, Чезаре невольно вспомнил и Глеба – тому от природы досталась материнская красота. Однажды за Глебом пришли трое в форме – Борис на суде не был, но Катарина грустно смотрела на сына и бормотала только: «Три года, три года». Возвратившись, брат совсем перестал бывать дома – три раза возвращался в тюрьму, два раза женился. Когда Борис покидал Европу, тот опять сидел за какое-то грязное дело, связанное с убийством. Что ж, “jedem des Seine”…
«В мире – критическая масса агрессии. И большую её часть генерируют подростки. Школа, семья, общество, церковь, беря на себя функции резистора или выпрямителя, только замыкают цепь – пятнадцатилетнюю аккумуляцию обуздать невозможно. Агрессивен каждый первый, но только каждый десятый способен на кинетический выброс. Они не виноваты – в них другие схемы. И перепрошивка тщетна – ведь всё монтируется не человеком. Но сбой в схеме поддаётся диагностике. Найти ошибку и уничтожить её – дело техники, но только при условии утилизации всего прибора. Я готов к диагностике, но готов ли ты, мир, к своему спасению?» Антон Кайндл. «Антиспарта».

«Ты простишь меня за убийство отца?» - глаза Бледы были бесцветны  и безразличны. Чезаре тоже было всё равно, кто кого родил и кто кого убил. Жизнь отняла у него только Кайндла, и его задача – проверить правильность хранящихся в коричневых тетрадях психоматематических параметров души и формул, определяющих рефлекс агрессии… Насколько гениальный, настолько же и тщетный труд великого мозга лежал сейчас перед ним в левой стопке. А посередине…
Не дождавшись ответа, немецкий турист Бледа Баумкёттер пешком отправился на вокзал и бросился под проходящий поезд. Тело забрал его сын, сеньор Чезаре Бурже и, как положено, похоронил его на окраинном католическом кладбище…
«Чёрта с два я его похоронил», - пепельница проглотила последнюю сигарету. Забрав тело юридического отца, он взял в музее два дня за свой счёт и заперся в квартире-лаборатории (всю техническую работу Чезаре всегда делал дома). Хорошо сохранившийся экземплярчик – только разбитый нос и несколько капелек крови на простыне…
Выкопав патефонную коробку, Борис кое-как вскрыл её. В ней небольшой стопочкой лежали аккуратно пронумерованные белые тетрадки – труд всей жизни Гейнца Баумкёттера, не уничтоженный даже под страхом Нюрнберга. Три года до окончания колледжа Борис буквально бредил записями деда, фотографиями, схемами, формулами. За первые два года учёбы на медицинском, студент Баумкёттер ворвался в тихий мир патологоанатомов. Его работы печатали в самых солидных журналах, ему разрешали работать в самых элитных клиниках. Казалось, он вообще не спал, что-то препарируя и смешивая в отдельной комнатке общежития в самом центре города, выезжая на места убийства и в морги в любое время суток – лишь бы не опоздать к свежему трупу… Но внезапно всё прекратилось – он был отчислен из университета и попал в «чёрные списки» по всей Европе…
На столе зажужжал зуммер. Ну наконец-то Чезаре дождался своего земляка. Он нажал кнопку автоматического открывания двери и, откашлявшись, произнёс: «Второй этаж, чёрная дверь». Через минуту в кабинет ввалился мужчина лет пятидесяти в коричневых брюках, белом свитере и жёлтом пиджаке. Он протянул покорёженную левую руку (правая вообще бессильно свисала вдоль тела) → максимально отрицательный заряд по шкале Кайндла. «Меня зовут Валентино…» - гость помолчал, а потом, достав сигарету, бросив пачку на стол и бесцеремонно вонзившись в кресло, начал тараторить. «Ваша матушка, Катарина Баумкёттер, умерла с год тому назад, не оставив никакого завещания», - Валентино перевёл взгляд на собеседника, ожидая его реакцию.

Ноль. «Папашка ваш так и не нашёлся, наверное, сгинул где-нибудь вслед за дядей», - он сидел нога на ногу, зажав бесфильтровый «Camel» в грязной клешне. «Сегодня или никогда», - мгновенно решил Чезаре в пользу первого. Хорошо, что он вспомнил про «папашку». Тогда Чезаре похоронил муляж, куклу, легко получив разрешение и на вскрытие, и на похороны в закрытом гробу. Настоящий, препарированный Бледа, вернее, его чучело находилось рядом, в потайной комнате. «Подождите минутку, мне необходимо выйти»,  - не дожидаясь ответа, Чезаре зашёл за огромную витрину с медведицей и нырнул в низкую дверцу. Бледа стоял в стеклянном параллелепипеде при свете одной небольшой лампочки. «Неплохой экземплярчик – дед бы гордился мной». Он быстро взял со стола бутылку «Наполеона» и опять шагнул в кабинет. «Не откажетесь?» - Чезаре не сомневался – напротив него сидел закоренелый алкоголик. Он наполнил целый стакан и пустил его вдоль длинного стола – клешня вцепилась, дёрнулся кадык. «Да, совсем забыл, вскрыли завещание вашего деда – подошёл срок. Вам достаётся половина его золотого клада, зарытого в углу двора. Но только там его не нашли. Зато нашли маленькую детскую лопатку…» - он многозначительно посмотрел на Чезаре и залпом опустошил стакан. Его глаза налились кровью, он достал пистолет. «Золото отдай!!!» Бурже с первых минут узнал Глеба, но сейчас он уже ничего не боялся. «Отдам, отдам, успокойся!» - убаюкивал он бешеного посетителя, наблюдая, как мутнеют и закрываются его глаза – «коньяк» начал действовать…
Бориса списали из университета втихую с простой формулировкой «за академическую неуспеваемость» (как перевёл доктор Гейзерих матери – «за кражу трупов из морга и опыты по чучелированию человека»). Дед хотя бы пять лет отработал спокойно. Именно поэтому белая стопка выше жёлтой…
«Человечество – самоуничтожающаяся субстанция. Всё равно десять процентов его уничтожаются теми, кто достоин уничтожения. Делайте всё наоборот и живите счастливо. Возведите трусость в закон – и вы обретёте норму. Я имею в виду рациональную трусость…» Антон Кайндл. «Антиспарта».
Валентино уже безмятежно спал и проснуться ему было не суждено – Чезаре Бурже уже промывал инструменты, заглядывая в коричневую тетрадку.  «Чучело делается из живого материала – вот почему египтяне не смогли достойно сохранить своих тиранов, а русские держат своего на приборах»…
Значит, всё-таки эти блестящие кирпичики, которые он утопил в отхожем месте, были золотыми? Воистину, придётся поработать золотарём. «Jedem des Seine»…

Ранним утром из дверей Зоологического музея вышел человек арабской внешности с узелком за плечами (похоже на книги) и паспортом на имя иранского гражданина Мухаммеда Худайбенде. Борис Баумкёттер возвращался на родину за сокровищами Мунздука…
А в музее по обе стороны широкого и длинного директорского стола стояли два стеклянных аквариума с человеческими чучелами, одно из которых – с крестиком, нарисованным краской на маслянистом лбу, а другое может храниться вечно. На столе лежала деревянная табличка: «Баумкёттеры Баумкёттерам».
«Не бывает убийства во имя. Нам не нужно убийств. Откройте человеку его картограмму и он сам согласится на эвтаназию…». Антон Кайндл. «Антиспарта».


     Орхан Памук – современный турецкий писатель, ставший лауреатом Нобелевской премии уже «после Доброва». Эпиграф взят из романа Памука «Меня зовут красный» - М., «Амфора», 2005; с. 22.

«… как зверь чует…» - в изданных стихотворениях Кельта эта строчка не найдена. Не помнит её и сам автор. Склероз Кельта или игра Доброва?

Борис Баумкёттер – Баумкёттер, Гейнц (1881 - 1946) главный врач концентрационного лагеря Заксенхаузен близ Потсдама. (Лагерь был создан в 1936 г. В лагере уничтожено свыше 100 тысяч  узников. В апреле 1945 освобождён Советской Армией. С 1961 г. в Заксенхаузене - международный музей.) Баумкёттер ставил опыты над живыми людьми. На допросах согласился на 8 000 уничтоженных жизней.

Чезаре Бурже – явная аналогия с Цезарем Борджиа (ок. 1475 - 1507), жестоким правителем и братоубийцей.

Кайндл, Антон - комендант концентрационного лагеря Заксенхаузен. На допросах согласился на 42 тысячи уничтоженных жизней.

…коричневую, белую и желтую  - цветовая аллюзия. М.б., как вариант: гунна Бледу (см. след. примечание) похоронили в трёх гробах – медном, серебряном и золотом.


Человек, представившийся Бледой – Бледа (? – 444 г.) – один из правителей гуннов, с целью единоличного захвата власти был убит своим братом Аттилой (? – 453), предводителем гуннов с 434. Аттила возглавлял опустошительные походы в Восточную Римскую империю (443, 447 - 448), Галлию (451), Северную Италию (452).
Добров намеренно инверсирует исторический сюжет: этот Бледа, по-видимому, должен быть «положительной прослойкой» между патологически жестоким Гейнцем и циником Борисом.

…а родился двадцатого – 20 апреля 1889 г. - день рождения Адольфа Шикльгрубера.

…как будто его кто-то взял за руку… - …втягивать - прямая цитата из «Преступления и наказания» Достоевского, ч. 1, гл. VI,  см. напр., "Избранные сочинения. Том первый", М: "Рипол классик", 1997.

Звонивший оказался низкорослым, с широкой грудью… - точно таким описывали Аттилу современники. Если учесть, что по тексту он и Бледа – близнецы, то портрет дан исторически верно (за исключением золотых коронок).

«Jedem des Seine» - «Каждому – своё», надпись над воротами концлагеря Бухенвальд близ Веймара. Лагерь был создан в 1937 г. В Бухенвальде было уничтожено 56 тыс. заключённых. В 1945 г. освобождён армией США. В 1958 г. в Бухенвальде открыт мемориальный комплекс.
Почему «слоган» Бухенвальда оказался напечатан на вещах врача из Заксенхаузена – загадка. М.б., у саксонцев просто не было столь звучного и оптимистичного лозунга? Но, скорее всего, Гейнц Баумкёттер имел в виду совсем другое…

с «Sie» на «du» - с «Вы» на «ты» (нем.).

этого ублюдка Глеба – немного непонятная инверсия. Борис (христ. имя - Роман) (?-1015), князь ростовский, и Глеб  (?-1015), князь муромский, сыновья князя Владимира I Красное Солнышко. Убиты сторонниками Святополка I. Невинно убиенные Борис и Глеб канонизированы Русской православной церковью. У Доброва они – хладнокровные убийцы. Определим это как «изнаночную аллюзию».

  Катерина… никогда бы не смогла ни с обрыва, ни на улицу с детьми – наверное, излишнее примечание – имеются в виду, конечно, Катерина Кабанова и Катерина Мармеладова. О Катерине Измайловой Добров, похоже, умышленно не упоминает…

старый Гейзерих – Гейзерих (?-477), король вандалов и аланов в 428-477, союзник Аттилы. Опять «изнаночная аллюзия». Или – просто аллюзия, учитывая подозрения Чезаре.

в перетрескавшийся череп…- ср. у Кельта: «Ахматовский боксёрский нос свечи воткнулся в перетрескавшийся череп…» - Тим Александр Кельт «Некрологика»  - Ярославль, 2006; с. 10. Ещё один привет с того света…

Антиспарта – В древней Спарте уничтожали детей, слабых телом. Кайндл требует, невзирая на состояние начинки и оболочки, аннигилировать несущее опасную девиацию. Непонятно, почему же всё-таки «Антиспарта», а не «Неоспарта». Пусть это будет вопросом для Кайндла или Доброва.

только разбитый нос… - именно так, по легендам, с разбитым носом нашли исторического Бледу.

в коричневых брюках, белом свитере и жёлтом пиджаке – та же цветовая аллюзия. См. примеч. к стр. 22.

Меня зовут Валентино – возм., аллюзия на Валентино Борджиа (? – 1499), романского графа,  убитого своим братом Цезарем.

  Возведите трусость в закон… - Ср.: «Нужно  бояться, миленький. Очень, очень бояться. Тогда станешь порядочным человеком». Ж.-П. Сартр, «Мухи», акт II, явл. 1. См. напр. Ж.-П. Сартр, «Тошнота» - М., 1997.

иранского гражданина Мухаммеда Худайбенде… - Мухаммад Худайбенде (прав. - Шейбани) (1451-1510), основатель персидской династии ханов Шейбанидов (с 1500), потомок Чингисхана. Взошёл на престол после убийства своего брата Исмаила.

за сокровищами Мунздука… - Мунздук, гуннский правитель, отец Аттилы и Бледы.