Сестра Параскева

Перелетные птицы. Продолжение

 

Родилась в 1937 году в городе Выборге. Во время Второй мировой войны семья Воробьевых перебралась в Хельсинки. Окончила Гельсигфорский русский лицей, училась в Педагогическом институте в Москве и Ленинграде, а затем на филологическом факультете Хельсинкского университета, одновременно работая в Славянском отделе университетской библиотеки Хельсинки. В 1961 году присоединилась к католической церкви, в 1967 году уехала во Францию, где вступила в послушание в Католическом монастыре византийского обряда. С 1978 года живет в Израиле, в монастыре города Назарета, где в 1982 году приняла малую схиму под именем Параскевы.

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

И вот наконец Лицей! Идет 1949 год — Насте двенадцать лет. Она немного грустит, что из ее класса в Лицей перешло всего шесть учеников, четверо девочек и двое мальчиков. А ведь их было в классе одиннадцать. Другие ученики ушли в финские школы. «Почему? — спрашивает себя Настя. — Может, в Русском лицее обучение хуже, чем в финских школах?» Она не хочет задавать этот вопрос маме и папе, считая себя уже достаточно большой, чтобы во всем разобраться самостоятельно. Она знает, что Русский лицей не дает в Финляндии права поступления в университет. Но, возможно, есть еще какая-то причина? Настя решается задать этот вопрос Курочке. Спросить учительницу — это нормально, для того учительница и есть, чтобы ей задавали вопросы. Курочка совсем не удивлена Настиным интересом и объясняет ей, что значит быть русским человеком. Это не просто свободно говорить по-русски, это значит жить в русской культуре, знать историю русского народа, любить русскую литературу, считать Россию своей родиной. Многие родители перевели своих детей после начальной русской школы в финские школы, потому что для них первостепенно, чтобы их дети в совершенстве владели финским языком и интегрировались в Финляндии, тем более что по-русски они говорить и так умеют. И жить им не в русской культуре, а среди финнов. Так объяснила Насте Курочка.

Настя вспоминает, как дядя Лекса убеждал маму больше думать о том, чтобы она, Настя, учила лучше финский язык и чувствовала себя своей в Финляндии, а папа считал, что это совсем не важно, потому что они поедут жить в Советский Союз. Но вот уже столько лет прошло, а они все еще в Финляндии. Родители подавали прошение о советском гражданстве, но каждый раз им вежливо отвечали, что нужно еще подождать. Так что же? Может и вправду, самое главное — интегрироваться в финском обществе? Папа говорит, что прошло только четыре года после войны. Конечно, для взрослых четыре года — короткий срок, но для Насти четыре года — это уже очень много.

Настины родители и родители ее одноклассников — своего рода идеалисты, решившие оставаться русскими, несмотря ни на что. Русская диаспора в Финляндии — это внуки тех русских семей, которые жили в Великом княжестве Финляндском еще в царское время, или дети русских послереволюционных эмигрантов, относящиеся к советской России с осторожностью и не стремящиеся туда вернуться. Или это, как Настина семья, русские, перебравшиеся в Хельсинки из Карелии во время Зимней войны. Всех их объединяет стремление оставаться заграницей совершенно русскими и не в коем случае с финнами не смешиваться. Ученики прекрасно знают, кто из них «белый» — то есть из семьи послереволюционных эмигрантов, а кто «красный» — то есть переселенец недавней войны. Это совершенно не мешает дружеским отношениям и, в каком-то смысле, даже их обогащает. Выражения «белый» и «красный» также не имеют какого-либо определенного политического смысла, потому что среди послереволюционных эмигрантов некоторые сочувствуют коммунизму, а часть переселенцев Зимней войны совсем не поддерживает политику Советского Союза.

По закону образование в Финляндии состоит из четырех классов начальной школы и восьми классов лицея. Но в Табуновской школе было шесть классов, так что ученики переходили из шестого класса начальной школы в третий класс лицея, а первого и второго классов в Русском лицее не существовало — они соответствовали пятому и шестому классам начальной школы. Значит, Настя переходит из шестого класса начальной школы в третий класс лицея. А Коля идет в шестой класс лицея, ему уже шестнадцать лет. Колин класс считается хорошим классом по успеваемости учеников, да и по всему другому. Там шесть мальчиков и четыре девочки. Это те самые мальчики, с которыми Коля сразу же подружился, перейдя из шведской школы в русскую, и мама с папой, как и раньше, этим довольны, особенно потому, что все мальчики из хороших русских семей и всегда говорят между собой по-русски. А ученики других классов хотя и считают себя русскими, но порой в общении начинают переходить на финский. Четыре девочки Колиного класса тоже хорошие ученицы. Одна из них — Женя, старшая сестра Милы, девочки из Настиного класса. С Милой Настя подружилась в лицее, хотя и в начальной школе они учились в одном классе. Но в начальной школе Настя дружила главным образом с Надей, которая потом уехала с родителями в Ниццу. В лицее Настя сближается с Милой и начинает иногда ходить к ней в гости. Мила тоже бывает у Насти, часто сестры приходят вдвоем. Кажется, их мама не разрешает Миле ходить в гости к неизвестным людям одной. Женя — девочка необычайно красивая, не просто хорошенькая, а именно красивая, с очень тонкими, строгими чертами лица. Мила тоже красивая, но ей только двенадцать лет, а Жене уже шестнадцать.

Вначале Настю и Милу сближает учеба. Миле совсем не дается математика, и Настя начинает ей помогать с домашними заданиями. Надо сказать, что Настя математику очень любит. Не так как литературу и поэзию, конечно же, но ей нравится решать сложные задачи. Она даже специально выискивает самые трудные, — чтобы голова, так сказать, работала. Склонность к математике, как игра в шахматы, перешла к Насте от папы, как поэзия от мамы. А Мила прекрасно владеет финским и начинает помогать Насте в домашних заданиях по финскому языку.

Женя и Мила живут с мамой. Настя не решается спросить про их папу, — умер ли он, или родители развелись. Их большая квартира выглядит как-то старомодно, но не так, как квартира бывшей Настиной подруги Нади. Там хотя и висели какие-то старые портреты, но сама квартира казалась современной, с довольно новой мебелью. А дома у Жени и Милы вообще все старомодное: огромные резные буфеты, диваны и кресла, обитые бархатом, высокий овальный стол с кругловатыми ножками. Когда Настя к ним приходит, она как будто перелетает в прошлое — в дворянскую семью времен Толстого или даже Пушкина. Только вот Женя и Мила, да и их мама тоже, одеты совсем не по-старомодному, а вполне обычно, как все, и в этом тоже есть какой-то странный контраст с их квартирой. Однажды, не сдержав любопытства, Настя спрашивает у Жени, откуда у них дома такая старинная мебель. Женя отвечает, что такая мебель у них всегда была, потому что их семья живет в Хельсинки уже очень давно, с самого начала существования Великого княжества Финляндского, присоединенного к Российской империи в 1809 году после русско-шведской войны. В Хельсинки тогда были направлены русские чиновники, которые переезжали вместе со своими домочадцами. Их семья — одна из самых старых русских семей в Хельсинки, с некоторым тщеславием добавляет Женя. Когда Финляндия стала самостоятельной и отделилась от России в 1917 году, их семья в Хельсинки жила уже более ста лет. А послереволюционные эмигранты были для старых русских новоприбывшими; себя же старые русские эмигрантами не считали, потому что они просто продолжали жить там, где и жили раньше. Настя, не согласная с тем, что семья Жени и Милы относится к самым старым русским семьям Хельсинки, объявила Жене, что их семья гораздо старше: ее отец из рода крепостных ярославских крестьян, еще в восемнадцатом веке переселенных в ту часть Карелии, которая позже вошла в Великое княжество Финляндское. Но Женя стоит на своем, объясняя, что это было там, в Карелии, в Хельсинки же новые военные переселенцы переехали недавно, тогда как их семья живет в Хельсинки уже очень давно. На этом их детский спор заканчивается, чтобы возобновиться позже, когда девочки станут постарше.

Настя в лицее не такая славная, хорошая девочка, какой была в раннем детстве. У нее переходный возраст, на занятиях ей просто скучно. Это было заметно уже в шестом классе начальной школы, когда на уроке закона Божьего она осмеяла учителя. В лицее Настя сразу же становится вожаком во всех ребячьих шалостях, и одноклассники это принимают безоговорочно. Может, дело в том, что у Насти такое богатое воображение: она всегда что-то придумывает. Учительница входит в класс, и на нее падает швабра, как бы забытая у двери. Это, разумеется, Настя. Или вдруг по классу начинает бегать таракан. Это Настя принесла его в спичечной коробке. Одноклассники, конечно, Настю никогда не выдают.

Но однажды Настя перегнула палку. Той осенью в городских парках появились лягушки. Чувствуя приближение зимы, лягушки прятались в ямках под опавшими листьями. Настя поймала лягушку и принесла ее в коробке на урок биологии, которую вела их любимая учительница Курочка. И вот Курочка входит в класс, Настя открывает коробку с лягушкой, и та начинает прыгать по всему классу. Мальчишки стараются ее поймать, а девочки громко визжат. Курочка от неожиданности теряется, но тут открывается дверь, и на пороге появляется директор, услышавший странные крики. Лягушка, заметив приоткрытую дверь, выпрыгивает в коридор и исчезает, но поздно — директор ее увидел. «Кто принес в класс лягушку?!» — его нахмуренный лоб хмурится еще больше, а большая круглая лысина краснеет. Все, конечно же, молчат, ведь Настю никто никогда не выдает. И Настя тоже молчит. Не то чтобы она боялась сознаться… а так просто, — зачем сознаваться? «Это мы все...» — негромко произносит один из мальчиков. «Ах, это вы все!.. — шипит вконец рассерженный директор. — Вот на будущей неделе весь лицей поедет на загородную прогулку, а ваш класс не поедет… раз это вы все!» — «Но Сергей Петрович… — вмешивается Курочка, — это же совсем непропорциональное наказание! Загородная прогулка для всех бывает только раз в год! Ну оставьте их сидеть в классе после уроков на целый час...» Директор, тем не менее, несгибаем: «Никто не поедет на прогулку. Я не позволю приносить в класс лягушек!» Но даже после этого Настю никто не выдал, и она была очень горда своими одноклассниками.

Дома Настя, привыкшая все рассказывать маме и папе, решила похвастаться такой дружбой. Но мама только нахмурилась. Папа тоже поглядел на Настю неожиданно строго: «Так, значит, ты нашкодила, и из-за тебя никто на прогулку не поедет? Завтра же иди к директору и сознавайся!» — «Но он ведь может меня из школы исключить», — защищается Настя. «И правильно сделает! Ну, если ты трусишь, придется сходить мне», — внимательно смотрит на Настю папа. — «Я не струсила, я пойду...»

На следующий день Настя осторожно стучит в дверь учительской. Там уже сидят несколько учителей и директор. Настя тихонечко входит и сорвавшимся от волнения голосом произносит: «Сергей Петрович, я пришла сказать, что это я...» Директор с удивлением отвечает: «Я вижу, что это ты, а что тебе надо?» — «Ну, это я принесла вчера лягушку в класс...» — «Лягушку в класс!» — директор вдруг начинает весело хохотать. «Меня и наказывайте, а не всех...» — ничего не понимая, шепчет Настя. «А как тебя наказать?» — вновь став серьезным, директор глядит на эту двенадцатилетнюю девочку, которая не побоялась сознаться и просит наказать только ее. Возможно, не каждый взрослый на такое решится. «Как хотите, только из школы, пожалуйста, не исключайте». — «Ты уже понесла свое наказание, придя сюда, другого наказания не будет, можешь идти». Директор улыбается так широко, что несколько оставшихся волосиков на его лысинке шевелятся. Другие учителя тоже начинают улыбаться, улыбается и Курочка, — почти смеется. Настя выходит, чувствуя, что ее простили.

После этой истории мама с папой решили, что у Насти слишком много энергии и нужно направить эту энергию в положительное русло. Мама вспомнила, как Настя когда-то увлекалась книгой «Тимур и его команда». Почему бы и нет? Мама начинает поощрять Настино участие в сборах пионерской дружины. Папа, как и раньше, полон идеями Советского Союза, хотя после войны это выражается менее остро, — даже портрет Сталина куда-то исчезает. Но коммунистические идеи в их семье парят надо всем. Во время войны в Финляндии коммунистическая партия была, конечно, запрещена, ведь Финляндия примкнула в войне к нацистской Германии. Но после заключения мира между Финляндией и Советским Союзом коммунистическая партия вышла из подполья и была официально зарегистрирована. Появились также молодежные организации коммунистического направления и пионерские дружины. А года через два русские жители Хельсинки, сочувствовавшие коммунистам, организовали небольшую дружину русских пионеров.

Отправляясь на сборы дружины, Настя с гордостью повязывает красный пионерский галстук. На занятия в школу, конечно, галстуки не одевают: Табуновская школа была при православном приходе и коммунистическое направление не приветствовалось, хотя несколько одноклассников Насти были пионерами еще в пятом и шестом классах начальной школы. Правда, пионерская деятельность русской дружины тогда была еще совсем не налажена.

А вот в финских пионерских дружинах было уже интереснее. Там иногда устраивались конкурсы самодеятельности, например, по пению. Две пионерки из русской дружины однажды участвовали в таком конкурсе, и зал был полон финскими ребятами-пионерами. Выйдя на сцену, девочки на русском языке запели знаменитую в то время песню: «...выходила на берег Катюша...» Все так и замерли, а когда песня закончилась, на исполнительниц обрушился шквал аплодисментов, конечно, не потому что они так прекрасно пели, а потому что пели они по-русски, и мелодия песни была популярна среди тех финнов, которые относились к Советской России положительно. А память о войне была у всех еще совсем свежей. Настя вспоминает, как во время войны большой мальчишка дернул ее за волосы только за то, что она была русская. Какая разница теперь! Однако Настя понимает, что финское общество сильно разделено и многие финны очень не любят русских.

А что же русские, как они относятся к финнам? Настины родители никогда о финнах плохо не говорят. Но это и понятно, ведь мамины братья хоть и русские, но женаты то на финках, и их семьи практически стали финскими. Но вот в других русских семьях о финнах далеко не всегда отзываются положительно, хотя все-таки не так, как некоторые финны говорят про русских, — с откровенной враждой и даже ненавистью. У русских по отношению к финнам вражды обычно нет: многие понимают, что Финляндия приняла их в тяжелое время и продолжает о них заботиться, поэтому русские жители Финляндии должны быть благодарны этой стране. Однако все же во многих русских семьях по отношению к финнам доминирует некоторое чувство превосходства. На улице можно частенько услышать, как мама говорит сыночку: «Что это ты так безобразишь! Ты же не финн какой-то, ты русский мальчик!» Или: «Мы русские — великий народ, с древней культурой… а финны — это так… впрочем, они хорошие уборщицы или шоферы такси...» Скажем, прямой неприязни у русских к финнам нет, но есть чувство своего превосходства.

Все это Настя знает, и теперь ей немного странно, что финские пионеры так бурно аплодируют двум русским девочкам, спевшим «Катюшу». Девочек зовут Катя и Ира, они сестры-погодки, немного младше Насти, и учатся еще в начальной школе, в пятом и шестом классах. А Настя уже в лицее, но она встречает иногда Катю и Иру на сборах пионерской дружины. Знают ли они еще какие-нибудь песни, спрашивает у сестер Настя. Сама Настя совсем не музыкальна, — очевидно, папа ей передал по наследству талант петь довольно фальшиво, хоть и не настолько фальшиво, как поет он сам! Но интересно же узнать, умеют ли Катя и Ира петь также другие песни. «Приходи к нам!» — восклицает в ответ Катя. И так Настя приходит в гости к сестрам.

«А какая ваша самая любимая песня?» — интересуется она. И Катя с Ирой поют: «Великий дуб, развесистый, один у всех в глазах...» Насколько хорошо они поют, Настя судить не может, она ведь не очень музыкальна, но она удивляется, что они выбрали такую старую и грустную песню, однако из вежливости ничего не говорит. Потом девочки запевают другую песню: «Летят перелетные птицы, ушедшее лето искать, летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, родная навеки, страна...» Вот эта песня Насте по душе, — она и сама ее любит, и многие русские в Финляндии ее поют. Однако надо выяснить, что для девочек эта песня значит. Для Насти она связана с теми русскими, которым невероятно повезло — они живут на своей родине, в России, и не хотят, как перелетные птицы, улетать на чужбину, даже если где-то в других странах, им было бы лучше, допустим, экономически. Но выясняется, что для Кати и Иры «Перелетные птицы» особого значения не имеют, они поют просто так, — потому что песня красивая. Настя решает, что Катя с Ирой еще маленькие и не стоит с ними рассуждать о сложных вещах, но вот интересно бы узнать, как к «Птицам» относятся Мила и Женя, — ведь Жене уже шестнадцать лет, как и Коле. С Колей разговора у Насти на эту тему не получается, он вроде бы этим не интересуется.

Настя идет в гости к Миле, как всегда, заниматься математикой, но в глубине души очень радуется, застав дома Женю. «Что ты думаешь, когда поешь песню «Летят перелетные птицы»? — обращается Настя к старшей из сестер. «А я эту песню не пою!» — пожимает плечами Женя. «А когда ты слышишь эту песню, что ты о ней думаешь? — пытается зайти с другой стороны Настя. — Это мы, русские в Финляндии, — перелетные птицы?» Женя молчит... Потом начинает рассуждать, как бы разговаривая сама с собой, потому что Мила и Настя для нее еще маленькие и не могут всего понять, однако, Настя как раз и ищет подобного объяснения. «Мы, конечно, перелетные птицы, — соглашается Женя, — но не такие как в этой песне. Во всяком случае, наша семья. Мы перелетели сюда, когда Финляндия была еще частью России, мы никуда из России не улетали, это Финляндия от России отделилась. И мы превратились в русскую диаспору. Наша задача — сохранять здесь, в Финляндии, русский язык и русскую культуру. Русская диаспора в Финляндии — это как бы наша маленькая Россия». — «А ты не хочешь перелететь в Советскую Россию?» — интересуется Настя. «Нет, для меня Россия здесь!» — категорически завершает беседу Женя.  Для Насти такие рассуждения были в новинку. Оказывается, стремиться уехать из Финляндии в Россию — это слишком легко. Гораздо труднее жить в Финляндии, в диаспоре, оставаясь истинно русским человеком, сохраняя русский язык и русскую культуру, словно островок родины, окруженный инородным океаном!

 

Начав учебу в лицее, Настя уже мало интересуется пионерами и удивляется, что мама и папа подталкивают ее к пионерской деятельности. Впервые в своей еще детской жизни Настя ощущает раздвоенность своих стремлений. Лицей содержится Русским культурно-демократическим союзом, в котором и папа, и мама активно работают. Сказать, что лицей поддерживает коммунистическую направленность, пожалуй, было бы слишком, но, во всяком случае, его направленность не антикоммунистическая или антисоветская, хотя многие преподаватели лицея — представители старой русской интеллигенции, сложившейся еще в царское время. Несмотря на мамины и папины старания, Настя все же начинает потихоньку отходить от пионерской деятельности. Ее гораздо больше интересует обычная школьная учеба и русская культура.

Но характер у Насти трудноватый, и в лицее при самых заурядных обстоятельствах она ухитряется создать кучу проблем. Так, например, вышло однажды на уроке рисования. Учительница по рисованию была очень молодой, и это казалось Насте странным, настолько привыкла она к тому, что все другие учителя были пожилыми. Рисование было свободным предметом раз в неделю. Молоденькая учительница давала уроки просто так, для собственного удовольствия, — ее основная работа была в Академии художеств. Звали ее Елена Ивановна, но ученики называли ее между собой Лялей и относились к ней почти как к ровеснице. Волосы у Ляли были ярко-рыжие, очевидно, крашеные, всегда взлохмаченные. Она носила яркие блузки, — красные или зеленые, — и длинные юбки, тоже очень яркие. Ученики порой называли ее еще «попугаем», впрочем, называли без пренебрежения, даже любя, но чаще она была для класса все-таки Лялей. И вот в один прекрасный день Ляля принесла большой кубик, поставила его на стол и принялась объяснять, как нужно его рисовать в линейной перспективе. Настя все хорошо понимает, но она не согласна, что надо рисовать кубик таким, каким наши глаза его видят. Ведь глаза нас обманывают. Если на самом деле края кубика параллельны, их и надо рисовать параллельными. «Ты ничего не поняла! Я ведь объясняла, как рисовать в линейной перспективе», — с удивлением восклицает Ляля, посмотрев на Настин рисунок. Но Настя возражает: «Я все поняла, но я не хочу рисовать кубик таким, каким его ошибочно видят наши глаза. Я его нарисовала таким, какой он есть на самом деле». После этого Настя решает доказать Ляле, что она все поняла, и рисует кубик таким образом, как будто она смотрит на него с другой стороны, словно изнутри рисунка. Получается у нее то, что в иконописи называют обратной перспективой, хотя никакого представления ни об иконописи, ни об обратной перспективе Настя, конечно же, не имеет. Ляля удивляется еще больше, но ничего не говорит, несмотря на то, что она-то, без сомнения, должна была знать об обратной перспективе, ведь она работала в Академии художеств.

Позже у Насти случилась еще одна стычка с Лялей, на уроке с акварелью. Насте это нравится: она вообще способна к рисованию и любит краски. Однажды Ляля устраивает конкурс на лучшие акварели, дав домашнее задание нарисовать какое-нибудь животное. Лучшие работы должны пойти на благотворительный базар, который устраивают в пользу неимущих школьников, чтобы помочь им приобрести учебники. Лучшие работы должны пойти на благотворительный базар, который устраивают в пользу неимущих школьников, чтобы помочь им приобрести учебники. Настя очень старается: ей нравится благотворительная идея, тем более что ее мама как раз активно участвует в организации базара. Настя отыскивает в домашней библиотеке книгу по животноводству и малюет акварелью очень красивую корову, — точно такую, как в книге. Ляля объявляет Настину акварель одной из самых удачных, но просит Настю прибавить перед коровой кустик. «Зачем кустик?» — удивляется Настя. «Ну видишь ли,— объясняет Ляля, — ты нарисовала у коровы вымя, а это как-то нескромно. Но если ты прибавишь кустик, вымя будет спрятано за кустиком». — «Но ведь это корова! — возмущается Настя. — Почему коровье вымя — это нескромно?.. Я не хочу рисовать кустик!..» — «Тогда твоя акварель не пойдет на базар...» — «Ну и пусть! Кустик рисовать не буду!» Для Насти уже в этом возрасте ясно, что в естественном не может быть ничего нескромного, если мы смотрим на мир чистыми глазами.

Дома Настя рассказывает обо всем маме. Папа сидит в кресле и читает газету, спрятавшись за большим разворотом. Мама старается убедить Настю кустик все же нарисовать, а Настя ей пылко возражает: «Но тогда это будет не корова, а кастрированный бык!» Мама от неожиданности ахает, а Настя прибавляет: «Но, мама, мне же не пять лет, ты не будешь мне рассказывать, что дети рождаются в капусте!» Тут папа не выдерживает и, сложив листы газеты, разражается хохотом: «Мой маленький философ не в капусте родился!» В это время щелкает дверной замок, — Коля возвращается из школы. Настя понимает, что в чем-то мама права, — Коле уже шестнадцать лет, и перед ним Настя согласна быть скромной. Чтобы не огорчать маму Настя малюет новую акварель: красивую кошечку (или котика, этого не видно). Учительница Ляля акварель одобряет и принимает для благотворительного базара. Мама вполне довольна. Настя считает себя победительницей, потому что рисовать кустик перед коровой категорически отказалась. Дискуссия заканчивается, как шахматная партия — вничью.

Настя иногда заглядывает в папины книги по материализму. Однажды в школе учитель истории, Петр Петрович, после урока возвращается в класс, ищет что-то на столе, а потом обращается к Насте: «Ты не видела, куда делась моя вечная ручка?» Настя, желая похвастаться знаниями материалистической философии, выпаливает: «Нет ничего вечного!..» Петр Петрович усмехается и, поддразнивая Настю, спрашивает: «А материя?» Настя теряется. Философские книги она проглядывала, но слово материя связывалось для нее с маминым шитьем из хлопчатобумажной или шерстяной материи. «Какая материя?» — интересуется она. Петр Петрович подпрыгивает от смеха и почти выбегает из класса. Его тощая, немного сгорбленная фигура вся колышется от хохота, а седые пряди редких волос подплясывают на высоком лбу. Тогда и Настя соображает, какую глупость она брякнула!

Петр Петрович был одним из самых образованных преподавателей лицея, доктор исторических наук. Все знали, что еще до революции он учился в Петербургском университете, а затем там же с блеском защитил докторскую диссертацию. После Октябрьской революции он вместе с другими русскими эмигрантами перебрался в Финляндию и был очень доволен, когда ему предложили преподавать в Русском лицее, хотя у него и не было педагогического образования. Безусловно, деятельность была не научная, но все же связанная с историей. Лучше, чем работать на шоколадной фабрике, куда устроились многие из старых русских эмигрантов, не владевшие финским языком.  Все это Настя хорошо знала, потому что папа занимался поддержкой лицея: к нему приходили другие общественники, и они обсуждали эти темы. Все учителя лицея были из старой русской интеллигенции, некоторые имели докторские степени, но никто из них не был по образованию педагогом. Школьные уроки превращались иногда почти что в университетские лекции. Особенно выделялся Петр Петрович. Его уроки резко отличались от уроков истории в начальной школе. В лицее учебники были новые, советские, но Петр Петрович часто, увлекшись, начинал рассказывать ученикам удивительные приключения — особенно из истории древнего Египта. Однажды он принес на урок большую картину с изображением Сфинкса. Этот Сфинкс поразил Настю, она почувствовала в нем нечто высшее.

Петр Петрович также увлекался древним периодом Руси.  Возвышение Москвы для него было еще положительным явлением, но начиная с Петра Великого Россия, по его мнению, потеряла истинно русское лицо, поддавшись западно-европейскому влиянию. Заражаясь пылом Петра Петровича, Настя вслед за своим учителем увлеклась историей Киевской Руси, возвышением Москвы, борьбой с Золотой Ордой.

Кроме историка Настя еще особенно любила литератора Сергея Ивановича. По правде говоря, она любила не его самого, а его уроки, потому что литература, а особенно поэзия, всегда очаровывали Настю. Литература преподавалась русская, только в двух старших классах было несколько уроков финской литературы и кое-что из западноевропейской. А русская литература изучалась очень углубленно. У литератора Сергея Ивановича была маленькая седая бородка и еще не седые, всегда гладко зачесанные волосы с ровным, как ниточка, пробором. Ученики болтали, что волосы на голове у него крашеные, потому что не седые, в отличие от бородки, но Настя думала, что это неправда, хотя ей и не очень нравился какой-то уж слишком ухоженный вид преподавателя. А вот его уроки были очень увлекательными для Насти, но часто слишком трудными для большинства других учеников. На этих уроках Настя с головой погружалась в поэзию. Многие из стихов она знала наизусть уже с детства, благодаря маме, но выучены они были без системы, вразброс, а на уроках литературы эта куча раскладывалась по своим местам, соответственно историческому контексту и биографиям поэтов. Конечно, присутствовали и прозаики, но душа у Насти была поэтическая.

 

 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

В тринадцать лет ребячьи шалости переходного возраста остаются уже позади: Настя вновь превращается в тихую и славную девочку, правда, только внешне. Она начинает грустить, искать чего-то… сама не зная, чего она хочет. В раннем детстве Настя любила слушать, как мама декламировала стихи, но теперь мама почему-то вслух их не декламирует, а читает «про себя», наверное, потому что дочь и сама может их прочитать. Все интересные книги, которые папа покупал, Настя уже перечитала, а остальные навевают скуку. Услышав что-то о Льве Толстом, она сразу же кидается на «Войну и мир», и разумеется, это оказывается страшно скучно! У папы стоит целая серия произведений Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина — очень красивые книжки в золоченых переплетах. Они стоят просто для красоты, папа их не читает, и никто их не читает! Преподаватель литературы, Сергей Иванович, любит басни Крылова — скучно! Но вот Пушкина он представляет замечательно, и благодаря своему учителю Настя просто завораживается некоторыми стихами Пушкина, знает их наизусть и может повторять бесконечно. «О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России?» И, конечно, здесь опять Россия...

Потом появляется Лермонтов: «Белеет парус одинокий… а он, мятежный, просит бури...» Это Настя ищет бури, а вся ее жизнь, как назло, идет слишком спокойно. В подростковом возрасте Лермонтов соответствует настроениям Насти даже больше, чем Пушкин. В школьной программе даются лишь несколько произведений, а остальное Настя читает самостоятельно, просто так, — из любви к поэзии. Однажды она натыкается на «Мцыри», и эта поэма становится для нее практически откровением. Герой оторван от своей страны, он тоскует по ней, как и Настя тоскует по России. У Насти, разумеется, есть семья, и она живет с любящими родителями, в русском окружении, но то, что переживает Мцыри, для нее так понятно и близко! «Бродил угрюм и одинок, смотрел печально на восток...»

Сергей Иванович читает в классе стихи Некрасова о крестьянских детях: «Однажды, в студеную зимнюю пору...» Насте эти стихи нравятся. Некрасова она раньше не читала, кроме каких-то детских стихов. В домашней библиотеке Некрасов, конечно, есть, и в книге даже сохранилась закладка, оставленная, скорее всего, мамой. С этого места Настя и начинает читать:

                        Доля ты! — русская, долюшка женская!
                                               Вряд ли труднее сыскать...

 

Вначале Настя удивлена что язык Некрасова столь «простонароден», столь отличен от Пушкина, но потом она понимает, что на такую тему нужно писать именно так.

 

                        Слышится крик у соседней полосоньки
                                   Баба туда, — растрепалися косынки, —
                                               Надо ребенка качать!

 

Настя чувствует, как на глаза набегают слезы, но продолжает читать:

 

                        Что же ты стала над ним в отупении?
                                               Пой ему песню о вечном терпении…

 

Это история — это прошлый век… да, конечно… Настя прекрасно понимает, что это история. Вот и историк Петр Петрович, рассказывая про Петра Великого, упоминал о гибели тысяч строителей прекрасного Санкт-Петербурга, да и многое другое знала Настя, благодаря учителю. Но стихи Некрасова ее потрясают: она как бы перелетает в прошлый век, начиная вдохновляться революционными идеями этого времени, будто бы забывая, что революция уже произошла, приведя за собой большевизм, социализм, коммунизм.

 

                        Душно! Без счастья и воли
                                   Ночь бесконечно длинна.
                                   Буря бы грянула, что ли?
                                   Чаша с краями полна!

 

Если бы Настя жила в Советском Союзе, на родине, среди русских людей, наверно, она не могла бы чувствовать эти стихи столь остро. Но жизнь СССР от нее далека и мало известна, и литературных произведений об этой жизни не слишком много, а великие русские писатели прошлого века пишут так выразительно, что Настя, естественно, всем этим проникается и знает XIX столетие гораздо лучше, чем реалии современной советской России.

В этих смятенных поисках своей Родины Настя часто чувствует себя очень одинокой. Может, есть и другие ровесники, похожие на нее, но почему-то Настя их не встречала. А вот взрослые для нее ближе и понятнее. К маме и папе приходят иногда в гости русские знакомые, и Настя из своей комнаты слышит, о чем они разговаривают. Коля же предпочитает уходить к своим друзьям, когда знает, что дома будут гости, ведь Коле уже семнадцать лет, и у него своя юношеская компания. Со знакомыми обсуждается общественная деятельность, но приходят к маме с папой и просто друзья, — так, посидеть и поговорить по-русски. Когда их семья жила в очень маленькой квартирке, это было трудновато, но с тех пор как они переехали в новую, более просторную квартиру, русские друзья стали собираться у них чаще. Насте очень нравится, что все обращаются друг к другу по имени-отчеству, хотя некоторые и общаются «на ты». Папе говорят Степан Степанович, тогда как для русских родственников он просто Степа. А маму все называют Елизавета Константиновна, но это все равно выходит совсем не официально, а как-то так, — по-русски. Гости беседуют о русской литературе или истории России, но почему-то редко касаются современной жизни в Советском Союзе. Впрочем, иногда вдруг проскакивают имена каких-нибудь западных писателей или философов, о которых Настя ничего не знает, но слушает с любопытством: Ницше, Сартр, еще кто-то. Взрослые, конечно, не думают о том, что в соседней комнате сидит слушающая их разговоры девчушка.

Чаще всего все-таки говорят о русской литературе Золотого века. Однажды затронули Гоголя: русская любительская театральная группа в Хельсинки решила поставить «Ревизора». Разговор закончился небольшим спором, потому что кое-кто из гостей считал, что для любительской группы это слишком трудная пьеса. Закончив с «Ревизором», перешли к «Мертвым душам». «Ревизора» Настя читала, он входил в программу по литературе, а из «Мертвых душ» знала только название и с интересом прислушивалась к беседе: гости читают что-то из «Мертвых душ» и почему-то смеются. На следующий день, возвратившись из школы, Настя видит, что книга осталась лежать на столе. Разумеется, надо выяснить, что в ней такого веселого, почему взрослые так смеялись. И она принимается читать. Родители привыкли видеть Настю всегда с книгами и даже не спрашивают, что она читает, — очевидно, забыли, что оставили Гоголя на столе. Спрятавшись в своей комнате, Настя читает почти всю ночь, не думая о том, что утром надо вставать и идти в школу. Все же в школу Настя идет, но, когда она возвращается домой, мама сразу замечает, что глаза у Насти красные и вся она какая-то странная. Решив, что дочь простудилась, мама сразу же предлагает ей аспиринчик — в то время аспирин был всегда первым лекарством в их семье, да, впрочем, и в других семьях тоже. Но папа, более чуткий при таких обстоятельствах, сразу улавливает, что здесь что-то не то, и, усевшись в свое любимое кресло, подзывает Настю к себе: «Ну, давай-ка, мой маленький философ, что у тебя случилось?» Маленький философ ничего не скрывает: «Я не понимаю, папа, почему вчера вечером вы так много смеялись, читая Гоголя… Мертвые души — это ведь кошмар, это не люди, а чудовища!.. Если такие люди существуют… как мы можем среди них жить?!» Папа первым делом идет в Настину комнату, берет книгу и куда-то ее убирает со словами: «Это ты прочитаешь, когда станешь постарше...» Настя не протестует, она и сама не хочет продолжать читать это жуткое произведение. Папа понимает, что надо больше следить за кругом чтения дочери и начинает ее расспрашивать о прочитанном. Оказывается, что из классической русской литературы Настя все доступное ее возрасту уже перечитала!  Тогда папа покупает некоторые книги советских писателей, и Настя знакомится с Павликом Морозовым и Зоей Космодемьянской. Павлика Морозова она отбрасывает сразу — это совсем не Тимур, это какой-то странный тип, отринувший своего родного отца. Зоя Космодемьянская понятнее, но все-таки слишком напыщенная. Немного позже появляется «Молодая гвардия» писателя Фадеева — увлекательно, хотя Насте и кажется, что в книге пробивается что-то надуманное, что-то такое, чего на самом деле не происходило, что было сочинено так, для сюжета! Впрочем, это ведь роман... Но что же в этом романе соответствует историческим событиям, а что автор прибавил и для чего прибавил? Настя пытается поделиться своими мыслями с папой, и кажется, папа что-то понимает: он покупает дочери «Робинзона Крузо» и «Детей капитана Гранта». Благодаря папиному чутью, они стали первыми книгами западной литературы в Настином образовании. Потом появился Шерлок Холмс, потом еще что-то… А Гоголь с его «Мертвыми душами» возвратится года через два, когда Настя начнет понимать, что такое гротеск. Хотя, впрочем, первое впечатление остается в памяти навсегда: некоторые люди могут быть почти чудовищами, и это жутко.

Настю уже давно волнует вопрос об истории русских в Финляндии, и однажды она решается поговорить на эту тему с Петром Петровичем, который вообще любит отвечать на вопросы учеников. Петр Петрович сообщает, что эта тема относится к программе старших классов, но Настя от него не отстает, и тогда Петр Петрович приглашает ее вместе с некоторыми другими учениками к себе домой. Так зарождается исторический кружок. Сначала в кружок вступили Мила и ее старшая сестра Женя, немного позже примкнуло еще несколько лицеистов, и их стало всего двенадцать. Все члены кружка старше Насти, но больше всего вопросов задает именно она. Колю же это все совершенно не интересовало.

Живет Петр Петрович со своей женой в очень небольшой квартире, поэтому во время собраний кружка тесновато. Жена Петра Петровича, Дарья Ивановна, похожа на русскую крестьянку прошлого века: толстенькая, кругленькая и ласковая. Может, она и на самом деле из крестьянок, а не из старой интеллигенции. Учеников она очень любит и всегда приносит им чай, хотя те и пытаются отказываться. Чай подается в русских стаканах с подстаканниками. Ребятам это очень нравится: в обычных русских семьях Хельсинки таких стаканов с подстаканниками нет, чай и кофе пьют из кофейных чашек. Только у Жени и Милы для чаепитий пользуются стаканами с подстаканниками — это как бы часть их старой квартиры с антикварной русской мебелью. У Петра Петровича такой старинной мебели нет, ведь они с женой бежали в Финляндию в годы революции, но вот стаканы с подстаканниками у них сохранились, и в этом есть что-то особенно русское. Их взрослый сын Сережа уже женат и с ними не живет, но однажды заходит к родителям как раз во время собрания исторического кружка. Дело происходит зимой, поэтому на Сергее была большущая меховая шапка. Настя решила, что такие шапки носили в свое время в России — Петр Петрович привез ее в Финляндию, и она перешла от отца к сыну. Позже, однако, выяснилось, что история шапки, сочиненная богатым Настиным воображением, далека от реальности: шапка была куплена Сережей в Лапландии, где он некоторое время работал.

Чтобы подойти к истории русских в Финляндии, Петр Петрович начинает издалека. Хотя он и не любит Петра Великого, не может же он обойти его молчанием. Итак, вот что он рассказывает:

«В 1703 году Петр Великий начал строительство новой столицы России на берегу Невы, куда столица и была перенесена в 1712 году. Город получил название Санкт-Петербурга. Это был период так называемой Северной войны со Швецией, которая длилась более двадцати лет и закончилась наконец российской победой. Тогда к Российской империи и была присоединена та часть Финляндии, которую стали называть Старой Финляндией — та часть нынешней Карелии, где находится город Выборг. В этой местности начали селиться русские. Поскольку Старая Финляндия стала областью Российской империи, то русские семьи, переезжая туда, не считали, что покидают Россию. В 1809 году Россия отвоевала у Швеции всю Финляндию, вошедшую в состав Российской империи под названием Великого княжества Финляндского. А в 1812 году император Александр Первый в качестве жеста доброй воли присоединил к ней также Старую Финляндию, в которой к тому времени проживало уже много русских».

Настя понимает, что все было гораздо сложнее, но не может же Петр Петрович читать университетские лекции школьникам. Маленький исторический кружок слушает с любопытством, позвякивая ложечками в стаканах чая под ласковым взглядом Дарьи Ивановны. А довольный Петр Петрович увлекается и разворачивает большие историко-географические карты. Дальнейшую историю большинство лицеистов уже знает, но продолжает слушать своего учителя:

«Великое княжество Финляндское, присоединенное к Российской империи, просуществовало около ста лет, а в 1917 году Финляндия провозгласила себя независимым государством. В России в то время было достаточно других проблем, поэтому новое большевистское правительство независимость Финляндии признало, и граница была установлена таким образом, что Старая Финляндия с городом Выборгом вошла в состав независимой Финляндии. Русские, которые там жили, неожиданно для них самих оказались в Финляндии, хоть и не думали уезжать из России!»

«А потом? — спрашивает Настя. — Раз Выборг был на стороне независимой Финляндии, почему он отошел к Советскому Союзу?»  На этот вопрос Петр Петрович отвечать не хочет и говорит, что это не история — это современность. Но эта современность — современность для него, а для Насти и ее ровесников эта современность — уже история!  Настя не успокаивается: «Вы не хотите нам об этом говорить, потому что это политика?» — «Вот именно, Настя, это политика… а ты, попрыгунчик, потише прыгай! Спроси об этой истории у своего отца».

И так Настя обращается с этим вопросом к папе. Папа вроде бы слегка удивлен интересами дочери, но все же объясняет:

«В Советском Союзе город Ленинград был очень близок к границе с Финляндией, и это было опасно. Конечно, маленькая Финляндия не решилась бы в одиночку напасть на большой Советский Союз, но Финляндия могла предоставить свою территорию для войск какого угодно европейского государства. И тогда вражеские войска оказались бы сразу же около Ленинграда. Эту опасность прекрасно видел Сталин, сказав, что раз город Ленинград нельзя передвинуть, то надо передвинуть границу между Советским Союзом и Финляндией, — практически присоединить к Советскому Союзу ту часть Карелии, которую называли Старой Финляндией. Основным доводом такого переноса было то, что Старая Финляндия входила в Российскую империю задолго до того, как была присоединена к великому княжеству Финляндскому. Надо признать, что советское правительство приложило немало усилий, чтобы решить проблему мирным путем, предлагая Финляндии другие области взамен Карелии, но финское правительство на это не соглашалось. Тогда советское правительство и решило, что раз мирным способом Карелию не дают, придется взять ее военным путем. И так началась Зимняя война 1939-40 годов. Советские войска одерживали победу, и Финляндия, боясь быть полностью оккупированной, пошла на мирный договор, по которому Старая Финляндии, то есть часть Карелии с главным городом Выборгом, и отошла к Советскому Союзу».

«Но зачем же русским семьям надо было покидать Выборг? — удивляется Настя. — Оставались бы там и сейчас были бы жителями Советского Союза!» 

«У тебя в голове полная путаница! — усмехается папа. — Жители Выборга никогда не были гражданами Советского Союза: они были гражданами Финляндии, да и Советскому Союзу нужна была только территория, а не ее жители. Мы уезжали оттуда в надежде вернуться, когда война закончится, попросив советское гражданство».

На этом разговор с папой кончается, но Настя часто думает об этой современной истории: она видит, что если Петр Петрович вообще не хочет в нее вдаваться, то папа тоже чего-то не договаривает. Может, потому что считает Настю еще слишком маленькой.

 

Идет 1951 год. Советской Россией правит Сталин: одни русские в Финляндии называют его диктатором, другие даже не думают про диктатуру. Между Советским Союзом и Западом стоит железный занавес: новости из СССР в Финляндию приходят только те, что одобрены цензурой. Разумеется, финны смотрят на СССР глазами финских газет, добывающих информацию окольными путями. Русские же в Финляндии удовлетворяются официальными новостями советской прессы, советского радио, — во всяком случае, в Настиной семье это так. Сама Настя уже не маленькая девочка: ей четырнадцать лет, и она развита не по годам. Не то что бы она сомневалась в идеях коммунизма, скорее напротив, но ей часто кажется, что многие следуют этим идеям недостаточно честно, только изображают из себя коммунистов. Настя начинает с осторожностью относится к прошедшим сквозь железный занавес новостям. А самое главное, она чувствует глубокую обиду из-за того, что их семья так и не получила советского гражданства. Настя такая русская, так любит все русское и так уверена в истинности коммунизма, но она отвергнута, вся их семья отвергнута своей родиной. Почему? Очевидно, потому что в Советском Союзе не все так прекрасно; идеи коммунизма, конечно, прекрасны, но не все, называющие себя коммунистами, искренне верят в эти идеи. Что касается вождя народа Сталина, в нем она не сомневается. Но он, наверное, всего и не знает: его окружение не сообщает ему правды. Однако, такая ситуация Настю не удовлетворяет, а скорее, еще больше волнует и раззадоривает. Вот папа ей объяснил, что советское правительство хотело только отодвинуть границу подальше от Ленинграда и захватило Карелию, которая раньше была присоединена к Финляндии. А бывшие жители этой Карелии их не интересовали, больше того, их было опасно селить среди советского населения, ничего не знавшего о жизни в Западных странах, — ведь они бы в таком случае рассказывали советскому народу о жизни на западе. Возможно, это и сейчас так? В советском посольстве говорят только одно: подождите, подождите, — а на самом деле они просто не желают видеть в Советском Союзе переселенцев, знакомых с западом!

От таких рассуждений у Насти скапливается обида в душе. Вот уже сколько лет прошло после окончания войны, а им все говорят, что надо подождать. Когда она и Коля были маленькими, родители просто взяли бы их и увезли, если бы им дали советское гражданство. А сейчас, наверно, они поинтересуются мнением своих детей. Ну, Насте только четырнадцать лет, а ведь Коле уже восемнадцать, он в этом году закончит школу.   Возможно, он совсем не захочет уезжать из Финляндии. А потом он, естественно, женится, у него появятся дети, и если его жена не захочет… Тогда что же? Мама с папой попрощаются с сыном и внуками и уедут? Конечно, нет! Значит, надо распрощаться с мечтой о жизни в России. Или же когда она, Настя, станет совершеннолетней, подать прошение о подданстве отдельно от родителей. Настя на это пошла бы — любовь к Родине для нее выше любви к родителям, как бы ни любила она маму и папу! Но ведь это еще не сейчас... Однако, возможно, положение вообще не изменится, и советское правительство никогда не будет давать советское гражданство русским, живущим в Финляндии. И Настя вспоминает рассуждения большой девочки Жени, для которой ее Россия тут — в Финляндии, в русской диаспоре. И песню «Летят перелетные птицы» — в ней поется про русских в Финляндии, которые не хотят отсюда улетать, потому что их Россия здесь, за границей.

С хаосом этих беспорядочных мыслей в голове Настя приходит в гости к Миле. Женя тоже дома, и Настя этому очень рада — может, и удастся поговорить! Чуткая Женя сразу же видит, что Настя взбудоражена, и они как-то совершенно естественно возвращаются к тому почти забытому разговору о том, что такое Родина, а Мила прислушивается к их дискуссии. Женя как старшая, разумеется, свою линию проводит уверенно: «Если ты подъезжаешь к Хельсинки со стороны моря,что ты видишь первым? Православный Успенский собор на высоком холме. А собор-то ведь русский! И памятник русскому императору Александру из Хельсинки никуда не исчез. Мы часть финляндских граждан, но в то же время мы русские, и наша Россия тут. Здесь, в Финляндии, мы должны сохранять русский язык и русскую культуру. У истинной России нет политико-географических границ. Где живут русские люди, там и Россия».

Настя вспоминает любимые строки из стихотворения Тютчева:

 

                        Умом Россию не понять,

                        Аршином общим не измерить:

                        У ней особенная стать –
                                   В Россию можно только верить.

 

Может, они касаются также того, что Россия находится не только в Советском Союзе, но и во всех других странах мира, где живут русские люди?

 

            У истинной России нет политико-географических границ.

 

(Продолжение следует.)