Возможность вернуться. Стихотворения

РАЗРУШЕННАЯ БОЛЬНИЦА
СКОРОЙ ПОМОЩИ
В ЗЕЛЕНОЙ РОЩЕ
ГОРОДА ЕКАТЕРИНБУРГА

Нет ни нового неба, ни новой земли.
Тощий ангел сказал мне: – Иди и смотри!
Помолитесь у третьей палаты.
Медсестра накормила зелёным суфле.
Те, кто умер тогда, – засыпали в тепле,
перевозчик не требовал платы.

Нет ни боли живущим, ни радости нет.
Пластик, кафель и камень истачивал свет.
Не делились на агнцев и прочих.
Кто сказал, что Господь не узнает своих?
Принимали всех скопом, а кто на двоих
устоял – оставляли в рабочих.

Здесь на пятом не чувствуешь запаха крыс.
Отложив АКС, я выглядывал вниз -
в перегной, в шевелящийся силос.
Каждый вечер я строю тоннели назад:
запираю засов, закрываю глаза -
тишина, ничего не случилось.

ЧЁРНОЕ ЗЕРКАЛО

Помню вырывал топор у брата.
Прокрутите этот файл обратно.
Доброе разбитое лицо.
Плеер бытовой воспроизводит
запись на сетчатке, что-то вроде
старых фотографий со свинцом.

Я-то думал, будет больше плёнок:
вот я выбираюсь из пелёнок,
вот стелю постельное бельё,
несколько друзей из "dolce vita" ,
почему-то статуя Давида
(то есть светокопия с неё),

нож из Праги, флейта из Китая.
Я-то думал, что раскрою тайну,
разгляжу сокрытый компонент.
Алахадзыхъ, Пермь, Челябинск, Питер,
столики и стулья общепита –
чуда сверхъестественного нет.

Но ведь были ж эти ощущенья:
помню, в прорубь я сошёл в Крещенье
(подняли наружу на руках),
ветер на площадке телебашни,
по небу бегущие барашки,
встреча в переулке двойника.
Поиск не приносит результата:
не хватило кластеров когда-то.
Проступают из заплечной тьмы
господа из мемори-надзора,
создают иллюзию зазора.
Сбилась нумерация. Шумы.

БЕРЕЗНИКИ

Этот город – бумажный пакет,
подтекающий понизу, – нет
ни желания здесь находиться,
ни возможности хлопнуть дверьми.
Точно спёр ты здесь нечто. Верни!
Так за что ж я хотел извиниться?

Что приехал за чудом, а тут
омерзительный привкус во рту,
точно вся атмосфера прокисла:
Алексей Леонидович Ре-
шетов жил в этом самом дворе –
никакого сакрального смысла.

Я пью сагу с ближайшей руки
о проколотом лоне реки,
древний пласт размывающей в кашу,
наблюдаю с радушием псов
старожилов песочных часов.
Это ужас. И нет его краше.

Я в глазницы смотрю пустоте:
она кошкой сквозь трещины стен
громко воет пятью этажами;
тополя, набежавши окрест,
выражать собирались протест,
да ладони от страха разжали.

Я беру из трясущихся рук
бандероли поэзии – вдруг
их придётся к печати пристроить;
и, конечно же, я не прочту
пенсионную чью-то мечту,
карнавал комсомольских героев.

Друг мой, брат мой, учитель, на кой
мы явились в приёмный покой?
Чтоб позировать с мэром в обнимку?
Чтобы в хроники Пермской земли
и фамилии наши внесли,
ну, хотя бы, как подписи к снимкам?

Не за тройку бюджетных нулей,
не за выпивку на столе,
не за нежность к гостиничным кралям,
я стою среди гордой беды
с сердцем полным холодной воды –
со Священным Граалем.

ТОМУ БОМБАДИЛУ

– Он – это он, – с улыбкой ответила Златеника
– Тот, кого ты видишь. Хозяин леса, реки, холмов.
Дж.Р.Р.Толкин «Братство Кольца»

Хозяин, я не мыслил оскорбить
ни столбовой пластмассовый репейник,
ни насекомых мраморное пенье,
ни сальную экспрессию рябин,
ни осыпи кирпичной шелухи,
ни вдоль тропы проросшую рассаду
свинцовых ив и пихтовых фасадов,
ни элемента четырёх стихий,
поскольку я не знал, что бадминтон
в твоём лесу слывёт за моветон.

Прикормленному жвачному огню
я предлагал без умысла дурного
различные покровы и обновы,
скрывавшие питательные ню;
я разделял вершки и корешки
по собственному суетному вкусу
и принимаю гневные укусы
тебя сопровождающей мошки,
и я прошу нижайше извинить
за хохот, посылаемый в зенит.

Я помню, на коммерческой реке
положены рулады под гитару,
вклад Менделеева в небьющуюся тару,
гулянья под луной рука в руке,
ломоть посоленный, оставленный в дупле,
купанье голышом тебе вприглядку –
беспечные иллюзии порядка,
восторженный языческий косплей;
но это пошло: клянчить
разрешенье
через шаблоны
жертвоприношений.

Хозяин, я пришёл глаза в глаза,
а лучше помолчать (без дискотеки).
Моим друзьям заполнить небо некем,
что о земле могу им рассказать?
Достаточно не оставлять следа,
сырое не валить, собрать сухое?
Что счастье – пребывание в покое,
а воля переменна, как вода?
Что в хвойной бане
поймы Чусовой
я сам сейчас
стою как часовой.

СЛОВА ДОЧЕРИ

– Папа, в костюме космического ковбоя
ты развлекал моих одноклассниц в начальной школе.
Пора уже двигаться дальше. Я нахожусь с тобою,
пока наша бабушка на гастролях.
Ты защищал меня от межпланетной слизи,
от чёрных корсаров и мировых катаклизмов.
То, что тобой нарекается «творческий кризис»,
остаётся периодическим алкоголизмом.
Ты – самый лучший папа в подлунном мире,
просто мне нужно вырваться, чтобы созреть и сбыться.
У тебя останутся твои террористки из Сирии,
шантажисты, стриптизёрши и самоубийцы.
Эти твои персонажи на книжных полках
думают только о брюликах или сексе.
Я не смогу среди них оставаться долго.

– Я тебя тоже очень люблю, Алексис.

ШЕСТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

1.
дивно молвит октябрь гнева
заливает апрель тоски
рыбы сами раскинут невод
и порежут себя в куски

то что стало тебе во благо
и меня на паях везёт
не цеди мне на жабры влагу
мне по вкусу аргон-азот

этот шёпот незримых женщин
это радио от футур
окликает не вслед ушедшим
а не знавшим номенклатур

2.
мы себя назвали птицы
обещая перелёт
к тем пределам, где дымится
побережье млеко-мёд

вместо крыльев сиплый клёкот
и стоят передо мной
грохот Сербии далёкой
запах скумбрии родной

3.
посещающим зал ожидания:
наша совесть на вес пера
все мы в юности были джедаями
повзрослевшим – своя игра

кто напомнит мне имя кортика
что находит изъян в броне?
это страшное детство корчится
фотографией в портмоне


4.
первым окончилось время лягушек и сов
тот кто не голос а множество голосов
строил свой храм на останках панельных трущоб
это резерв
но чутьё обещало ещё

титры ползут на корейском
играет труба
я размотал и снимаю повязку со лба

5.
всё что запомнил пишу на отдельном листе

раз) во дворе заскрипевшая карусель
два) магазины забиты собачьей едой
три) на дороге раздавленный рядовой
номер четырнадцать двести семнадцать сто пять

вымерз от гайморовых
до пят

6.
линия жизни стала намного длинней
тихое счастье нескольких зимних дней

температура по Цельсию выше нуля
то что за окнами это теперь не Земля

не пригодятся салазки миники бегунки
я разрезал ладонь о твои позвонки

***
перед созданием новой катаны
мастер постился три дня
дело не в возрасте просто усталость
не вспоминайте меня

тихого неба и чистого леса
линию гор вдалеке
самых любимых и бережных вместо
спрятаться на потолке

вместо театра и стадиона
парк культуротдыха где
неоперившийся толком утёнок
чешет пешком по воде

просто мне нужен такой промежуток
выпита чаша на треть
сесть на песок и втыкая на уток
личность и память стереть

ЯВНАЯ ДОКТРИНА

Хмуря брови,
говорит мне Абам:
Человек приходит из крови.
Обёртывает кровь свою
в полотнища красоты,
разматывает и протирает одежды,
множит стыд
и,
выпустив свою кровь,
утекает в её глубины.

Обращаясь ко мне, словно к сыну,
говорит мне Дохау:
Жизнь – это дыхание.
Мёртвые ныне там, где воздуха нет.
А без воздуха не взлететь.
Только падать.

Посмотрев на меня, как на падлу,
говорит мне Зоран:
Любовь – это указание.
Мы рождены для помощи Богу.
И любовь нам напоминает,
когда мы Ему нужны.

Говорит не познавший жены
Билос:
Грех, Черта, Закон, Честь –
буквы, которыми ангелы здесь
пользуются, ведая
друг другу свои печали.

Я отвечаю:
Ангелы похожи на рыб,
плывущих сквозь безвоздушный густой
чёрный кисель космоса косяком.
На стеллеровых коров,
не замечающих мёртвых.
Мёртвые слишком малы для них,
что пыльца.
Песня коров поднимает кольца,
и внутри кольца
носятся бессчётные орды.
У каждого мёртвого два пути:
встроиться в музыку ангельских голосов, пройти
через поток, прорваться обратно в плоть,
в соитие, в чре-
во,
либо впиваться в шкуру ангела, словно червь,
покрыть копошащейся коркой
толстую кожу межзвёздных стад,
множить свой ад.
Посмертно не встречу близких, но если я пронесу
вкус любви, не смешаюсь с прочими, что сосут
ангельский жир,
сохранится чутьё на звук,
смысл возвращения в миражи,
стану жив.

Абам говорит мне:
Плоть – этот сосуд.
Дохау говорит: Поэзия
разрушает сердце.
Зоран говорит: Профессия –
это забытьё.
Билос говорит: Право –
это характер.

Я отвечаю:
Это всё не моё.

Я говорю им:
Границы нет.
Двери всюду.
Музыка – это свет
для пыльцы, кружащейся вокруг плывущих коров.
Душа незряча, но чует вибрацию,
из ковров
копошащихся
поднимается вверх
на родственный звук.
У живых есть уши, глаза, язык, нос,
кожа, по паре ног и рук,
органы для страсти,
что-то ещё внутри…
Мёртвые чувствуют только ритм,
всевозможные унца-унца.
Счастье здесь.
И закон один:
подарить возможность
вернуться.

ВЛЮБИСЬ В МЕНЯ,
ЕСЛИ ОСМЕЛИШЬСЯ

1.
Созерцание женщины, не соблазнённой мной,
бесит порою. Единственный из мужчин,
имеющий доступ в твою квартиру, зимой
однажды к тебе приезжаю. Молчим
на маленькой кухне в четыре часа утра.
Вся наша жизнь происходит в такой момент.
Ты сама это знаешь: нам никогда не пора.
Вытеснение влаги из глаз доказал Архимед.

2.
В прихожей склад обувных коробок. В одной
когда-то хранил обоймы твои. Поэт –
с вожделением целился, но максимум водяной
поднял на человека за столько лет
оппозиции и партизанской войны.
Вымывая сгустки с твоих волос,
не ощущал никакой вины,
не притянул вины. Не сбылось.

3.
Когда мне сломали нос возле кинотеатра «Темп»,
я полз по асфальту до дома четыре км.
Ребята всего лишь прикалывались по карате.
Первый из них (сказали) загнулся в тюрьме.
В те времена было модно: Вован, Юран.
Каждый как на ладони – одни менты
оставались вне ситуации по дворам.
Второго мне подарила ты.

4.
Позвонила сказать, что мой перочинный нож,
скорее всего, в полиэтилене уже.
Так получилось, что подобрать не пришлось.
Он убежал, если можно сказать о ноже.
Попросила неделю тебя не искать,
мы не знакомы, по физкультуре виделись на горе,
имени даже не знаю. «Конечно, Кать.
Двадцать два года исполнилось нашей игре».

5.
Помнишь, сидела с нами в домике на Бойцах:
взяли циклы с бормотухой на облепихе, и
я что-то нудно доказывал про отца,
типа сыновний долг – архаизм,
типа моё поколение выбрало zdob-si-zdub.
Ты взяла меня за руку и отвела на ведро.
Протолкнула два пальца мне между губ,
словно ногтями выгребла мне нутро.

6.
Так вот ни разу к слову и не спросил,
что с огнестрельным вышло. «Молчи». Молчал.
Хранил твои вещи, покупал тебе «клерасил»,
укрывал шинелью дедовской по ночам.
Встретил другую. Сделал счастливой. Сам
бегаю в парке, чтобы стряхнуть четверг.
Сердце моё у Анубиса на весах
с каждым биением выше и выше вверх.

***
а воды всё время по колено
Станислав Ливинский

Да, я люблю субтильных. Но Рубенс прав -
приоритет у гармонии. Вот гляди:
Ирк раздвигает стебли прибрежных трав,
следом в песок погружает ступни Надин.
Шаткая лесенка. Будка «Электродепо».
Душною ночью любая прохлада - Крым.
Пусть по колено, не глубже - смываешь пот
и возвращаешься в дымке из мошкары.
Только той ночью крылатых увлёк шашлык
вверх по течению, танцы под Ace Of Base;
и мы втроём очень медленно в плеск вошли
и обсыхали долго одежды без.
Фавна и Флора в стразах речной луны
на диадеме Визовского пруда
так и запомнились символом счастья. И
так и останутся. Видимо, навсегда.