Прямая дорога Виктора Цоя

Я вижу, как волны смывают следы на песке

А всё-таки мы на нём выросли.

Восторженные дворовые гимны, напульсники с жёлтым солнцем и чёрные майки с челюстью разной степени тяжести. Я завидую пацанам, особенно остро переживающим жизнь, осознавая эти простые и мужественные слова. Я и сам до сих пор такой пацан. Я  хочу плакать, когда слышу «Кукушку». Снова слышать её в первый раз, вместе со «Звездой». Потому что костьми ощущаю страшный дефицит прямоты — той, которую мне, пятнадцатилетнему алма-атинцу, удалось впитать, раскрашивая рваные «хипповские» шорты акрилом и выводя на них наивную мантру «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть?».

Зачем мне тогда было быть сильным? Да и сейчас не очень хочется. Но не в этом же дело. С этими песнями можно умирать за себя и за Родину. Без сомнения. Кровь – красная-красная, улицы ждут, песня без слов, звезда высоко, танцевать хочется, с глазами всё в порядке, плёнка кончилась – мотай.

Это предельно простой миф. Миф без противоречий. Живой и нужный миф. Такого не было раньше и никогда не будет потом. Великая любовь людей и музыки. Ведь, посмотрите, Виктора Цоя же подлинно любят сейчас и тогда? И этому не требуется доказательств. Только глубоко удивительно, как на одного человека выдалось столько любви. Ничего особенного в скромном корейском пареньке не было, группа «Кино» так и могла бы остаться добротной, но никому неизвестной юношеской группой, распавшейся вместе с очередной эпохой, но что-то переключилось и мы имеем историю настоящей любви, которая, как и всякая любовь, не повторяется, а длится, и люди по-прежнему из неё черпают и поют.

    В.: Ты веришь во что-то: в Бога, допустим, в судьбу?

    ЦОЙ: Во что-то – да, трудно сказать во что.

    В.: У меня создалось такое впечатление, что ты фаталист.

    ЦОЙ: Может быть, я не занимаюсь самоанализом. Я такой, какой я есть и всё…

    Харьков, сентябрь 1989.

    В.: Имеешь ли ты какие-нибудь связи со своей исторической родиной?

    ЦОЙ: Никаких. Языка не знаю, буддизмом не увлекаюсь. Ношу майки производства КНДР, дома свой видик «Самсунг». И всё.

    Пермь, апрель 1990.

    В.: Есть ли у вас потребность верить в нечто мифическое (например, в Бога)?

    ЦОЙ: Нет, пожалуй, нет. Но назвать себя «воинствующим атеистом» тоже не могу . Так как-то…

    Одесса, 15 мая 1990 .

    В.: Как Вы относитесь к Богу?

    ЦОЙ: Как к Богу и отношусь. Это не кумир и не повальный целитель. Это Бог, и к нему неуместно применять обычные наши эмоции.

    Архангельск, июнь 1990 .

    По воспоминаниям жены Марьяны Цой: «Виктор крещен не был и в церковь никогда не ходил, но, я думаю, что в душе у него был свой бог. Против крещения Саши он ничего не имел, только сказал: «Ну, смотри» (Минск, 1991). Наталья Разлогова, с которой Цой провел последние три года жизни, в т.ч. последние дни и часы, также опровергла слухи о крещении Цоя перед смертью.

И ещё: Виктор Цой с детства говорил, что его любимый писатель – Достоевский. Но где следы религиозной (да какой-либо вообще) рефлексии в его песнях?

Алюминиевые огурцы уже преодолели постмодернизм.

Не «цветущая сложность» и непротиворечивость — этого нам, уже не слушающим «Кино», всё-таки сильно не хватает.

А смерть, которая, как известно, стоит того, иногда говорит о человеке больше, чем его жизнь: прямая трасса Слока-Талси, двадцать восемь лет, песен ещё ненаписанных…

Разве могло быть иначе?

Царство небесное тебе, последний герой.

А мы постараемся обрести свою ясность.

И музыку.

Такой чистоты

Вот так.