Старый рыцарь. Стихотворения. (Пер. Евгений Лукин)

Римский возница

Везерские горы под снегом,
Под снегом родная земля…
Скрипя деревянным ковчегом,
Возница встречает меня.

Дворцы удивительных зодчих
Встают из холодной реки.
Смежаю печальные очи,
Сжимаю руками виски.

И вижу сквозь белую вьюгу
Мой буковый лес наяву,
Где бродит олень по яругу,
Все ищет под снегом траву.

И дети мужают в деревне,
Где вьюга гуляет одна,
И женщины с благостью древней
Прядут зимний лен у окна.

И слышится римскому краю
Дыханье еловых ветвей…
Мой меч посвящен государю,
А сердце — Отчизне моей.



Старый рыцарь

«Угасает мой род. Я — последний в роду.
Золотая листва опадает в саду,
И дыханье зимы уже слышится мне.
Я — последний в роду и последний в стране.

Помню, пылкая страсть уносила меня:
Я держался за гриву лихого коня.
Но другая, увы, наступила пора,
И теперь меня держит за гриву хандра.

На последнюю встречу в мой каменный дом,
Возведенный над древним Везерским холмом,
Собралась вся моя записная родня —
Проводить в одинокую вечность меня.

Я был рад раздарить напоследок добро:
Кому — тучные нивы, кому — серебро,
И мужам благородным напомнить наказ:
Вековые законы священны для нас!

И копье мне вручили мужи, а затем
Нахлобучили сверху заржавленный шлем,
Повели попрощаться к воротам стальным:
Как бродяга, я встал перед домом родным.

И стоял я на пыльной дороге один,
Сам себе человек, сам себе господин,
И, как гостя, меня пригласили в мой дом,
И наполнили кубок кипящим вином.

Я сказал: пью за доблесть в смертельном бою,
За святые могилы в родимом краю
И за ветхое древо с последним листом,
Что теперь опадает в саду золотом».
………………………………………………
Старый рыцарь умолк, и  с глухою тоской
Посмотрел на туманный рассвет над рекой,
И навеки смежил перед миром глаза,
И сорвавшийся лист отлетел в небеса.

И тотчас над притихшим Везерским холмом
Разразился прощальный серебряный гром:
Застонали, заплакали колокола,
Развевая печаль от села до села.

А когда растворился туман на заре,
Раздались песнопения в монастыре,
И возвысилась к небу вся святость земли,
Ибо прочные камни в основу легли.

На дворе спозаранку седлали коней,
Расставались мужи до рождественских дней
И скакали домой по туманной меже…
Только наш старый рыцарь был дома уже.



Сага о кожаных штанах

Этот царский олень жил бы тысячу лет,
Но его подстрелил на охоте мой дед.
Его кожа была и толста, и крепка —
Можно сшить превосходную вещь на века.
Долго дед над оленьею шкурой мудрил,
Наконец он штаны из нее смастерил,
Потому что идут за годами года,
А штаны остаются штанами всегда.

Это дивные были штаны, и мой дед
Их носил, не снимая, почти тридцать лет,
А когда по наследству отцу перешли,
То стоять без труда уже сами могли.
Задубев на морозе, они вечерком
Перед жарким камином стояли колом.
От колючих метелиц, от хлестких дождей
Становились штаны лишь прочней и прочней.

Вот родителю стукнуло за шестьдесят.
Он решил починить свой любимый наряд.
Оказалось, что кожа все так же крепка,
Только пуговицы поистерлись слегка,
Как зубцы шестеренок в старинных часах.
И отец гарнитур поменял на штанах.
Не вернуться веселым денькам никогда:
Очертела отцу верховая езда,
Да и правду сказать, сумасшедший галоп
Разутешит едва ли почтенных особ.
Над подарком недолго раздумывал я:
Очутились штаны на заду у меня.

Был приказ воевать в кавалерии мне,
И штаны в тот же час подскочили в цене.
Во спасенье не раз на баталиях им
Приходилось сливаться с моим вороным,
А потом на просушке они вечерком
Перед жарким камином стояли колом.

В тех местах, где я рос и мужал на глазах,
Сохранился от деда рассказ о штанах,
Что когда-то весенней цветущей порой
Отливали они изумрудной волной.
Но позднее отец подмечал между строк
Сероватый оттенок, мышиный намек.
А сегодня штаны эти выглядят так,
Как чуть-чуть побуревший турецкий табак.

Что ж, меняя хозяев, штаны каждый раз
Обретали внезапно и новый окрас.
И, как знать, не придется ли им покраснеть,
Если кто-нибудь вновь пожелает надеть,
Потому что идут за годами года,
А штаны остаются штанами всегда.
Сквозь далекую дымку все чудится мне:
Старший сын поутру скачет в них на коне.

Пусть он носит штаны круглый год напролет,
Ни в дожди, ни в метелицу не бережет.
Их дубленая кожа, как прежде, крепка,
Только пуговицы поистерлись слегка.
По примеру отца пусть мой сын дорогой
Гарнитур поменяет на них роговой.


Если будут штаны так и дальше служить,
Если будет штаны честолюбец носить,
Если будут штаны так же ездить верхом,
Если будут стоять так же сами колом, —
Мальчик мой, пусть идут за годами года,
Но не сносятся эти штаны никогда.



Колокол

Колокол нынче гремит перед бурею,
Нынче на улице ливень стеной,
Но через эти предвестия хмурые
Слышится издали голос иной.

Вынутый из деревянного ящика,
К небу охотничий рог вострубит,
Будто застонет душа и расплачется:
«Бог да простит тебя, Бог да простит!»

Бог да простит тебя, белое рыцарство!
Крепко бунтует у нас мужичок,
И силой темною, силой корыстною
Будет ославлен твой щит и значок.

Рыцарский замок сияет за облаком,
Но с топорами сюда подойдут.
Старый кузнец поработает молотом —
И вековые врата упадут.

Вознаградят оплеухой хозяина
И между ребер лопатой его.
Доблестный меч все же в ножнах останется —
Рыцарь не станет клеймить никого.

Черное пламя под сводами рыскает,
Рушатся стены, растоптан значок.
Бог да простит тебя, белое рыцарство!
Крепко бунтует у нас мужичок.



Набег

Темное небо, ветер шальной,
Дикая пустошь, ливень стеной,
Зарево, словно деревня горит,
Сумрачный отблеск в болоте дрожит.

И вдруг из-под неба клокочущий вой,
Как будто внезапный порыв штормовой.
Колеблется твердь и трепещет, когда
Все ближе и ближе несется орда.

О, гуннов веселые крики во мгле!
Грохочут копыта по зыбкой земле,
И брызжет с налету болотная грязь
К седельной луке, на точеную вязь.

О, буйный набег в озаренных ночах!
Железные бляхи звенят на плечах,
К растрепанным гривам прильнули гонцы,
Сжимает кулак верховые уздцы.

Летят напролом под холодным дождем
Кто ведать не ведает, где его дом,
Кто с детства считает седло на гнедом
Своей колыбелью и смертным одром.

Последний наездник во мраке исчез.
Растоптана, выбита пустошь окрест.
Лишь ветер давай хохотать и свистеть,
Как будто гуляет по заводям плеть.

Темное небо, ветер шальной,
Дикая пустошь, ливень стеной,
Зарево, словно деревня горит,
И мутный отблеск в болоте дрожит.



Однажды спросят ваши дети

Однажды спросят ваши дети:
«Отец, где Гёте наших дней?»
И вам придется им ответить:
«Он далеко — в краю теней.
За Даугавою, за Доном,
Его похоронили мы
Не под высоким небосклоном,
А посреди болотной тьмы.
К чему его мечты и песни?
Мы за собою жгли мосты.
И это было, если честно,
Куда важнее, чем мечты».

Однажды спросят ваши дети:
«Ужели наш Рембрандт убит?»
И вам придется им ответить:
«Он спит под сенью пирамид.
В Египте, над песчаной бездной,
Сражались мы — за брата брат.
И это было, если честно,
Куда важнее, чем Рембрандт.
Он рухнул в бездну, как лавина,
А мог бы осчастливить всех.
Но такова была судьбина,
Где нет надежды на успех».

Однажды спросят ваши дети:
«И наш Бетховен — тоже прах?»
И вам придется им ответить:
«Он сгинул в северных морях.
Волна его качает ложе,
О борт холодный ветер бьет.
Его последний крик — о, Боже! —
Погасит русский самолет.
И шторм из ледяных аккордов
Песнь колыбельную совьет,
Что дальше скандинавских фьордов
Его, Бетховена, полет!»

Когда-нибудь и ваши дети
Состарятся наверняка,
И захотят они отметить
Тех, кто вознесся на века,
Кто осветил, как яркий факел,
Сороковые времена,
Кто возвестил: в грядущем мраке
Другие вспыхнут имена.
Иную песнь, иную оду
Иные сложат господа…
Но Бог величие народу
Не возвращает никогда.

Перевел с немецкого Евгений ЛУКИН