Такие удивительные люди. Стихотворения

* * *

В том Тридевятом, ныне Тридесятом,
Плыл облаков сиреневый туман...
И душами сияли, аки златом,
Прекрасные потомки обезьян.
И я их так любила, так любила —
Почти что всех, почти что всей душой,
А радуга двоилась и рябила
И делалась большою-пребольшой...
Ведь, как запомнишь — так оно и будет.
А станешь проверять — оно уйдет.
Такие удивительные люди...
А ведь поганый, в сущности, народ.



* * *

Я с тобой — хоть за Онегу, хоть за Ладогу,
Только где же ты там видел эту радугу?
Я была там, и мне, знаешь, не особенно...
Там одни сплошные пни да колдоебины.
А за ними, знаешь — жизненные трудности...
Там, где трое — там издержки многолюдности...

...А с чего ты вдруг подумал, что я бегаю
С кем ни попадя за Ладогу с Онегою?




* * *

А ветер стих — и стало жарко.
Дошло, что псих — и стало жалко...
Как долго вниз летят качели!
Уже не вспомнить черт лица,
Одни сплошные дни недели,
Одни сплошные месяца —
Крибле-крабле,
Все на те же грабли...



* * *

Надышаться перед смертью,
Пролистать весь том страниц,
Разобраться с круговертью
Славных дней, любимых лиц,
Вспомнить, как земля кончается
При заходе на вираж...
И еще успеть покаяться —
Это высший пилотаж.



* * *

Больные дни царевны Несмеяны
Пришлись как раз
На праздник Рождества.
И вообще, зима случилась рано,
А значит, рано кончатся дрова...

А кто-то пошутил, да неудачно,
И срок зимы продлил на сорок дней.
Царевне хорошо: царевна плачет —
Ей лучше всех, помолимся о ней.



* * *

...Как за синим океаном,
Да за черною горой
Жил в обнимку со стаканом
Тот лирический герой.

Он мешал с водою виски,
Чтобы легче было пить...
До чего же, сука, близкий
И родной. И нечем крыть...



* * *

Мы едем в Грецию —
К тем грекам, грекам, грекам!
На денежки червонного туза
С одним таким хорошим человеком —
Печальный нос, веселые глаза.
Мы уезжаем в ночь и без напутствий,
Ловя момент и заметая след,
С таким невыносимо странным чувством,
Что Греции на самом деле нет.



* * *

Смятенье душ не терпит суеты,
Где суета — там лишь томленье духа.
И да пребудут помыслы просты
И в простоте чисты, как вековуха.

Моя кривая линия ума
Видна лишь мне, когда я умываюсь.
Лишь мне, да ненормальной Ленорман,
Когда я до колоды прикасаюсь.

А я люблю девицу Ленорман,
Ее, небось, совсем никто не трахал...
Я разве не рассказывала вам?
Наверно, нет. Вам сливки или сахар?

Меня вам как — с душою или без?
Давайте, без — так будет веселее:
Смятенье душ — оно всегда вразрез.
Душа с него болит. Потом болеет.



* * *

Вы ж мои свидетели, ангелы-святители,
Как же те две девки друг друга ненавидели!
Ой, мои спасители, мы же все там были,
Как две эти девки одного любили —
Сильно кучерявого, больно развеселого —
Первая-то тихая, слабая на голову,
В Новый Год тихонечко плакала под елочкой,
А с утра легонечко скинула ребеночка.
А другая — резвая, да не шибко трезвая,
Отыскала лезвие да себя порезала.
А он сизым соколом в облацех летаючи,
Все, что ему надобно, делал припеваючи.
И слова хорошие даром не растрачивал —
Резвую — подначивал, дуру — поколачивал.

А теперь он старенький.
Старенький-престаренький.
У него есть Танечка, у него есть Варенька,
Радио на стеночке, да простынка белая,
Все, что ему надобно, под себя он делает...
А слова хорошие, те, что не растрачены,
Проступают кожею в виде всякой всячины.
Экие-то небыли жизнь у нас городит...
Две девки за ним бегали —
Две бабки за ним ходят.



* * *

Запомнить эту дрожь и дождь,
И этот зонт складной нескладный,
И этот взгляд: по мне — хорош,
Бессмысленный и беспощадный...

...Забыть,
Что от него потом
Так пахло потом и скотом...

А после все забыть — и дождь,
И этот зонт такой нескладный,
И этот взгляд... ну, был хорош,
Ну, да, хорош был — ну и ладно...

И помнить только как потом
Разило потом и скотом.



* * *

По синему небу летела
Невинная белая блядь...
А собственно, что я хотела?
Я просто хотела сказать:

С тех пор, как я больше не помню
Все то, что хотела забыть,
Не нужно уже ничего мне —
Мне б только старуху убить.

Беззубая тихая гнида,
Моими ключами звеня,
Все помнит. Поплачет для вида,
А в мыслях хоронит меня.

Босая на цыпочках ходит,
Брелочком стуча по ключам —
Она меня днями изводит
И душит меня по ночам.

Ни Бога, ни Сына, ни Духа,
Ни жизни, ни ночи, ни дня.
Придите, убейте старуху,
Потом отпустите меня.



* * *

Были шлюхи обвальны, были жены дородны,
Были девы свежи,
Но нацелили похоть небогоугодно
Друг на друга мужи.
И сближались руками, и сплетались телами,
И сливались душой,
Забывая о Боге, а порой и о маме,
Что не есть хорошо.
...И не чаяли жизни, и не взвидели света
Друг без друга мужи...

Если долго не спится, лучше думать про это,
Чем о том, как ежи...



* * *

Уже все пабы в городе закрылись,
А нам еще слова склонять и спаривать...
И чтобы мы — да не договорились,
Такие мастера недоговаривать!
И чтобы Вы — да недопонимали
Всех тех вопросов, что не поднимали!
И чтобы я...
А я причем? Я вообще под сургучом,
Я только иногда трусцой да кролем...
Ведь мне — что вальсом на весу,
Ведь мне — что камнем на косу —
Мне все одно, когда я дурь гуляю полем —
Такое, типа конопли,
Галактик тридцать от Земли,
Там разве только крокодилы не летают.
Там птицы глохнут от цикад,
Там каждый встречный мне медбрат,
А поперечных снайпер убирает.
Там кто-то не забавы для
Сложил обломки корабля
И приписал, что я права была однако.
Но в этом море конопли
Былые чьи-то корабли
Мне не нужны и далеки, как Ногасака...

Так выпьем же за коноплю волной под килем.
Вам и не снилось, как я сплю,
Чтоб Вы так жили.



* * *

Все это однажды закончится миром:
Я спрячу подальше колечко с сапфиром,
А Вы у метро возле Мраморной Арки
Положите нищему бронзовый Паркер.
И там, где мы раньше смеялись до колик,
Мы стульями скрипнем и сядем за столик.
И вместо того, чтоб меня ненавидеть,
Вы будете просто смотреть и не видеть.



* * *

Бешеной собаке — семь верст не крюк,
А уж мне — подавно рукой подать.
У меня их, знаете, этих рук —
Даже и не пробуйте сосчитать.
Мне ведь было сказано: берегись Тельца!
А я — дура дурою — в два конца
Бешеной собакой, верста к версте,
Да с консервной банкою на хвосте...