ДЕМАГОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ или апология безличной точки

ДЕМАГОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ или апология безличной точки

  Трубного звука греческое слово можно перевести просто как хамство. Соответственно, речь пойдёт о хамских методах современной поэзии – именно поэтических методах. Демагогически ухожу от оценки данному явлению: демагогически отстраняюсь. Не то, что хамство – это плохо,  и не то, что хамство стало нормой, и естественно, стало менее агрессивным. И рассматривать его (хамство это) следует не как отрицательное явление и не как положительное, а как материал для анализа.
  О хамстве как о базовом качестве нового времени – как о формообразующем элементе современной нам русскоязычной поэтики. Хамство ведь разное бывает – его выделяет живое существо. А между живыми существами нет двух одинаковых. Именно на фоне хамства и становится ясно, что двух одинаковых поэтов в современном пространстве нет. Хотя первый взгляд (а так же некоторые СМИ) настойчиво говорит обратное. Но – не верь глазам своим. Хамство – оборотная сторона стыдливости и беззащитности.
  Ещё нет поэтов-клонов с силиконовыми волосами. И фотомоделей, и просто моделей-клонов тоже нет. Некоторое время назад я думала, что есть - и меня это пугало.

  Но что именно назвать современной русскоязычной поэзией и кого – современными нам русскоязычными поэтами, вопрос. Почившие Вознесенский и Ахмадуллина – и живой Евтушенко. С одной стороны, это термины: метареалисты (метаметафористы), новый метафизис, Жданов, Парщиков, Ерёменко, Искренко, Андрей Тавров (Москва). С другой стороны – имена: Леонид Аронзон, Геннадий Айги, Виктор Соснора, Елена Шварц, Александр Миронов, Дмитрий Александрович Пригов. С одной стороны – прекрасная адаптация в социуме (Дмитрий Быков, Анастасия Афанасьева), с другой стороны – конфликты (Дмитрий Воденников, Евгений Лесин). Группировки («Алконостъ») – и личности (Алина Витухновская). Сергей Гандлевский – и Ольга Седакова. С северо-запада – Аркадий Драгомощенко, Сергей Стратановский. Но там же – Алла Горбунова и Дмитрий Дзюмин. Восток приносит имена Виталия Кальпиди, Евгении Извариной, Александра Сомова. И, наконец, покойного Бориса Рыжего. Москва распадается на части: Станислав Львовский, Мария Степанова – и Денис Ларионов, Дина Иванова, Ксения Чарыева. Не забыть Данилу Давыдова и Евгению Лавут. А ещё Леонида Костюкова, Дмитрия Веденяпина и Алексея Кубрика. Поэты, ставшие страницами журналов (Вера Павлова) и поэты, мало интересующиеся публичной стороной (Ирина Ермакова). Русское зарубежье ещё более любопытно географически: Алексей Цветков и Бахыт Кенжеев (та же Москва, «Московское время»), Елена Игнатьева и Гали-Дана Зингер (Израиль), Ольга Мартынова и Олег Юрьев (Германия), Ольга Родионова (США), Борис Херсонский (Украина), Хамдам Закиров (Финляндия), Сергей Завьялов (Финляндия), Шамшад Абдуллаев (Узбекистан).
Разброс временной (по даре рождения) – почти полвека, 1934 – 1990. Разнообразие стилей и языков почти устрашающее. Но прочь обзорную статью.

  Представляю совокупность звуков, оркестр, состоящий из всех названных и не названных мною авторов - единое звучание стихов, написанных хотя бы за последние 20 лет. Хорошо прослушиваются джазроковые ноты, неожиданно органично разрешающиеся в сипловатые звуки неопанка (эмо, крадио разной масти и пр.). И затем снова, стройно, возвращающиеся к привычному ретро. Но это ретро больше напоминает больше музыку подъездов и крыш, случайных столкновений – чем аккуратную и слегка небрежную клубную команду.

Возникает то, что я назвала бы элементом комка, банды. Так неофит готовит манную кашу: получается с непроверенными помпонами. Эти комки, спекания, клубления, агрессивно заявляющие о себе при каждой возможности, и дают чувство стиля в современной поэзии. На мой глаз, это заметно и у молодых, и у стариков. Веет тяжёлым сырым ветром конца пятидесятых – начала шестидесятых. Голодным студенчеством и демонстрациями. Возмущением и желанием его выразить. Веет переменами.
  Однако ничего подобного не будет. Арессивность современной поэзии, в отличие от битников и отечественной оттепели, сильно смягчена. И это – отправная точка исследования формы современного русского стиха. Нужна ломаная грамматика – да, я изучал ОБЭРИУ, у меня несколько работ/стихотворений, иллюстрирующих мою любовь  и осведомлённость. Метареализм? Да, конечно, я обожаю поэзию Парщикова! Нужна традиционная ритмика – конечно, я люблю стихи Чухонцева и Олеси Николаевой. Нужен верлибр – вот мои знания поэзии Виктора Сосноры и Геннадия Айги.
  Какие бы слова не выбирал современный стих – чтобы прикрепить их как опознавательные знаки на свой китель – ведёт сравнительно тихое и почти законопослушное существование. Это уже не тот стих, который хвалился своей непонятостью и презирал шарлатанов. Это стильное, немного развязное существо, прекрасно ориентирующееся в окружающем нас бардаке и способное на компромисс. Это молодой дизайнер-кидалт. Ему вполне могут повысить зарплату. Однако его уютный офис (или развесёлую съёмную квартиру) может в момент разнести катастрофа. От этого он не становится катастрофистом. Он становится мародёром.
  И мне хотелось бы видеть на месте этого дизайнера голодного шиита, вскрывающего магазин в белом квартале. И раздающего продукты своей семье.

  В современной поэзии много от менеджмента. Собрания, факсы, договоры, скидки, гарантии. Приглашения, командировки, корпоративники. Автор страдает одновременно от перегрузки и от недостатка внимания. Сто поэтов, сидящих в одном помещении, в разных клетушках, через пластиковую перегородку друг от друга (мало кто успел получить личный кабинет), заведомо равны и заведомо на это навязанное равенство не соглашаются. Они и не могут согласиться на равенство!
  Именно так – у каждого клерка свой закос. Каждый ведёт только свою личную и неповторимую партию, свой проект - и раскручивает его по мере своих сил и способностей. Иногда получает премии. Даже если остались в поэтической сфере (речь преимущественно о столичной) равнодушные к вниманию читателя поэты, их личное качество (нетщеславен, порядочен, не назойлив) мало что значит. Такие авторы легко могут стать объектами менеджмента и прекрасно займут тёплое место в офисной иерархии.

  Свойство поэзии – с лукавой улыбкой отставать на несколько лет. Офисный мир уже далеко не нов и потерял былые силы. Однако офисность есть уже почти стихия, чем и пользуется поэзия. Порой сама в себе замечаю, как, в разговоре с поэтом-клерком пытаюсь говорить на его языке, как поднимается уровень моей личной офисности. Соответственно, и хамства тоже.

  Попытаюсь описать общие черты, сделать быстрый портрет поэтики. Но для такого портрета нужен самый характерный ракурс. Характерности в современной поэзии много, но личностного начала мало. На первый взгляд, противоречие. Отнюдь. Нет двух одинаковых клерков. Но не каждый из клерков – харизматическая личность. Напрасны сетования на измельчание, на оскудение культуры.

  Увы, все они глубоко несчастны.

  Современный человек, пишущий стихи (имя им легион) – скорбящая и вечно жалующаяся точка. Он/она пишет о родимых пятнах. О метро, в котором не смотрит по сторонам. Об отделении милиции, где никогда не была. Об убийстве, которого никогда не было. О блокаде и голоде, которые и присниться не могли.
  Его/её не устраивает то, как создан этот мир, и что и как в нём происходит. На первый взгляд, напоминает пятидесятые-шестидесятые за которые (и за англоязычную и прочую современную поэзию) цепляются авторы. Отнюдь. Тогдашнее недовольство и круть были ритуальными – совершались похороны огромного эона культуры, и по-другому их отметить было нельзя. Но сейчас уже никто никого не хоронит.
Что интересно: надежда остаться (в тусовке, скажем) и страх остаться без неё побеждает ужас перед собственной бездарностью, а ведь в сообществе поэтов должно быть наоборот! Но в обществе просто (чуть или средне) одарённых личностей (в офисном и пост-офисном обществе) именно этот закон и работает!
  Двигателем всего тела словесной культуры оказывается не идея (а такое было и на моей памяти), а личные отношения, частная жизнь! И текст приобретает значение инфраструктуры, единственно коммуникативное значение. А порой (если коммуникация оборвалась или устарела) претендует на Памятник Несостоявшемуся.

Инфантильность в современной поэтике неотделима от серьёзности. Все эти стихи очень умные и очень детские одновременно: «атрибутирующие».

   Отвлечься от страданий одной небольшой точки, которой не выплачивают зарплату в виде внимания (публикации в какой-то момент теряют значение) – невозможно. Она вопит, изгибается, извергает из себя дурацкие конструкции, заставляет беспокоиться окружение: издателей, родителей, детей, всех близких. Она (и возможно только одна) способна привлечь к себе некоторое внимание, растревожить холодноватый сон безразличия. Но это уже моделированная ситуация. Как, например: молодая женщина, соответственно, менеджер, устраивает истерику гендиректору и добивается повышения зарплаты всему контингенту компании.
  Что это? Пародия на дневник Тани Савичевой? Или ещё на сотню дневников героических девиц? Или это тысяча бумажных журавликов японской девочки наизнанку? Этот онкологический дневник имел бы абсолютное значение, не будь в нём хамства. Но зато он личный и очень характерный.
  Лучше думать, что страдающая точка не только получает сполна за своё страдание (материально), но и способна заставить задуматься других.

  А вот теперь интересно: кого? Тех, кто никогда не читает стихи, а про сложность и неоднозначность мира знает и без высшего образования – людей из пригородов и глубинки, мигрантов, солдат - всех, о ком пишет модная поэтесса? Или хозяев предприятий общественного питания? Или директоров банков? Или бомжей? Или же самих поэтов, о которых уже известно, что они чудовища?
  Снова возникает офисный эффект: страждущая точка объясняет подчинённым (конечно, в рейтинге СМИ она стоит выше тех, для кого пишет стихи), что они дерьмо, но при этом так страдает, что ей многое можно простить.
  Вот этот-то неоднозначный момент (она подлая, но она страдает), эта третьей воды, но всё же достоевщинка, и ценна в современной поэзии. А от этой ценности – и форма. Размётанные по смыслам и нарочно ничем не связанные тропы, запихнутые в одну папку. Косые, как глаза офисной красавицы после десятичасового рабочего дня, сдобренного коньяком, рифмы. Не достигающие, как волна собственного гребня, эмоцийки. Тесное скопление новых названий и деталей, подчёркнутая, низкая несвязанность вещей – вот методы современного стиха. Почти беззубое, но тревожащее, пчелиное поэтическое хамство.
  Его можно посыпать проклятиями. Можно вызывающе проигнорировать. Но не реагировать на него не получится. Эта офисная гениальность смотрит со страниц сетевых и бумажных (часто убого выглядящих) изданий. Она вползает в уши при разговоре с молодым приятелем. Она больно ущипнёт в пригласительном письме на скоропалительный вечер молодого недотёпы, неплохо управляющего своими литературными знакомствами (хорош недотёпа!).
  Всё это надо принять и полюбить. Нет уже времени, которое могло бы уйти. Есть люди, которые из всех сил, не ведая, что творят, делают поистине чёрную работу и которыми бессовестно пользуются те, кто жил ещё в офисную эпоху и сам ходил в офис. Не важно, что пройдёт пятьдесят лет, и тот или та останутся в антологиях. Этого не будет. Потому что настоящая жизнь не располагает к исследованиям и антологиям.

  Пройдёт пять лет, и будут новые имена. Потом пройдёт ещё пять лет, и будут - им на смену. Останется, возможно, лишь зыбкий и немного нелепый бренд – а почему бы ему и не остаться? Но не останется человека. Так что пока вы видите людей-поэтов, их глаза, и слушаете их голоса – вы должны быть счастливы.
  Лично мне кажется, что уже лет через двадцать никакой исследовательской работы относительно современной (да и любой другой) поэзии проводиться не будет. «Нас забудут не раньше, чем завтра к утру».