Виталий Молчанов

Секундный взгляд. Стихотворения


Астролог

Сжирали свечи темноту,
Вгрызаясь острыми зубами
В тягучий сумрак — факты лбами
Сшибались, канув в немоту.
Блеснув, созвездий парафраз
Проник на тонких мыслях-стропах
Сквозь линзы в рупор телескопа,
Стократ усилившись для глаз:
В Орле разгневан Волопас.

Кормил морозного коня
Январь простуженными снами.
Толстели стекла письменами —
И дата, с точностью до дня,
Забилась рыбой на столе,
Хватая воздух в диаграмме:
Вздох — это спад, стремится к драме,
А выдох — всплеск, чей пик в земле.
Астролог понял: «В феврале».

Пульсируя, шурупы звезд
По шляпки вкручивались туго,
Напрасных ожиданий мука
Пророчеств расшатала мост,
Где годы жизни тесно в ряд
Связали предсказанья сутью.
Морозный конь бьет ставни грудью,
И космос дышит в циферблат.
Что жизнь? Секундный взгляд назад.

Лакали свечи темноту,
Любовь сучила тихо пряжу.
На шляпе неба туч плюмажи
В Орле скрывали суету.
Попив парного молока,
Астролог вышел утром к смерти.
По кронам дунул легкий ветер,
Стряхнув тяжелые снега:
Сбылось! Сбывается пока.



Кунсткамера

Когда погашен в залах свет,
И огоньки сигнализации
Зажгли тревожные глаза,
В обнимку с ночью входит бред.
Из формалиновой прострации
Наружу рвутся чудеса,
Ступая влажно на паркет.

Бельмасты, каждый бледен, гол,
И двух, и даже трехголовые,
В ряды становятся, дрожа,
Пищат: «Петра-царя — на кол!
Он города спроворил новые,
А нам землицы горсть зажал
И не в могилу — в колбу свел.

Увы, увы ему, царю...»
Взгляд любопытный липнет тиною
На мертвых, сморщенных телах.
Не жалость к гадам и зверью —
Как в зоопарке; за витриною
В стеклянных банках — ужас, страх
Брезгливость вызовут твою.

Чета сиамских близнецов,
Как осьминог, на суше корчится.
Циклоп с чудовищным горбом
Вдоль стенки катится яйцом,
И, трепыхаясь в одиночестве,
Русалка, встав на хвост с трудом,
К стеклу приплюснула лицо.

Когда зажжется в залах свет,
И огоньки сигнализации
Мигнут прощально чудесам,
В обнимку с ночью сгинет бред.
Страж волдырей цивилизации
Ворвется — выпучит глаза
На подсыхающий паркет.



Ракообразное

Шел солнечный дождь, пробиваясь по капле
Сквозь тучи планктона.
Клешнями толкали отшельники сакли
В час рачьего гона.
Усами касались друг друга брезгливо,
Сквозь зубы судача:
«Опять двадцать пять — не туды сунул рыло,
Икра где же рачья?»
Над ними кружились большие креветки
С повадками грифов,
Хитин обдирая об острые ветки
Коралловых рифов,
Лавируя четко меж россыпей мидий,
Барахтаясь в тине,
Стрекал избегая на красочных нитях
Коварных актиний,
Икру поглощали, сдирая с багряных
Стеблей филофоры,
Что съесть не сумели — калечили рьяно,
И трупиков горы
Рачков нерожденных на дне возвышались.
А в саклях рыдали:
— Накрой же креветок волос черной шалью,
Богиня-мать Кали!..
...Аз есмь старый краб — созерцатель, философ,
Известный ученый,
Трактат написавший о метаморфозах
В воде кипяченой,
К рассудку взываю: «Нажрались от пуза —
Не клюйте напрасно!
Мы выходцы все из Морского Союза,
Все ракообразны».



Сторож

Огни прощаются рампы,
Мигая печально-белым.
Им занавес отвечает
Тяжелой складкой-рукой,
Касаясь в поклоне сцены.
Горят вполнакала лампы,
И пыльное кресло вздыхает
В партере под тощей спиной
Молоденького поэта.
Он сторожем служит в театре,
Засовы кладет на двери,
А после — один в тиши
Сплетает в любовной мантре
Стихи, что страстью согреты,
О юной, прекрасной пери —
Актрисе его души.
Смешной в мешковатой форме
Оставит афишку с текстом
В гримерке глубокой ночью
И станет взахлеб мечтать,
Как пери, легка и чудесна,
Прочтет — задрожит в истоме,
Полюбит его заочно,
Захочет к груди прижать.
Падут волшебные замки
Обычным дождливым утром.
Актриса — чужа и гламурна,
Стирая бурную ночь,
Измажет афишу пудрой
И, скомкав любовь — как бумагу,
Швырнет, не читая, в урну,
А сторож отправится прочь…
Живут на земле поэты,
Oни на детей похожи.
Чуть тронь их — в сердцах заплачут,
Наотмашь ударь — смолчат.
Частенько чужие раны
Своей ощущают кожей.
Им мало любви поплоше,
Oни неземной хотят.

К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера