Зинаида Гуральник

ТЕМА СТРАХА В ПОВЕСТИ БОРИСА ВАСИЛЬЕВА «КАПЛЯ ЗА КАПЛЕЙ»

Foto 1

 

Родилась в Ташкенте (Узбекистан). Окончила филологический факультет Ташкентского государственного университета. В 1990 г. в С.-Петербурге защитила диссертацию на тему «Поэтика военной прозы Б. Васильева в историко-литературном контексте 60-70 годов». Кандидат филологических наук, доктор философии (ФРГ). Автор методических статей по повести «А зори здесь тихие...», «Мальчик из легенды» (по роману «В списках не значился»). В 1980–1983 гг. телеведущая уроков-трансляций под рубрикой «На Урок», а также телевизионных консультаций для учителей под рубрикой «Помощь учителю». Автор воспоминаний о Борисе Васильеве.

 

 

 

Нет человека, которому не присуще чувство страха. Это природное чувство, даже в большей степени – рефлекторное. Это чувство возникает ниоткуда в зависимости от обстоятельств. Только одни люди «управляют» им, то есть стараются его не показывать, другим это не удается…

Я никогда не поверю властям, которые утверждали, что участники войны не испытывали это чувство. Да, oни добровольно шли защищать свою Родину (среди них был и мой отец), защищать свое настоящее и будущее. При этом они вряд ли спокойно думали о смерти, мечтая вернуться к родным, и уж точно, идя в бой, не кричали: «За Сталина». А если еще учитывать «славную» работу особистов, готовыx немедленно «наказать» очередного «труса» и «предателя родины» расстрелом... Как тут не испытаешь чувство страха!..

Известно, что каждое последующее поколение судит предыдущее, потому что знает, понимает и может оценить его действия. Ан, нет: не все понимают, не все могут оценить, что было раньше… Не потому ли каждый год 5 марта коммунисты, собирая своих однопартийцев, отмечают годовщину дня смерти Сталина, который мастерски истреблял свой народ? Неужели так легко можно зомбировать людей? Ведь в Советском Союзе нет такой семьи, где бы хоть один её член не исчез однажды ночью...

Неоднократно я задумывалась над вопросами, чем коммунисты руководствуются, агитируя народ пополнить свои ряды? Это же надо было так не любить свой народ (как это делал Сталин), чтобы встречать победителей Великой Отечественной Войны, а позже отправлять их в ГУЛАГ, на Соловки!.. Как можно простить геноцид?..

«Геноцид, – подчеркивал Борис Васильев, – вызывает всеобщий ужас, но всеобщий ужас сплачивает ужаснувшихся, а всеобщий страх разъединяет испугавшихся... Ужас – результат, а страх – средство».

Жизнь показала, что убивает не только пуля, не только клинок или осколок снаряда – убивает дурное слово и скверное дело, убивает равнодушие и казенщина, убивает трусость и подлость. В мясорубке социалистического режима погибли индивидуальность, человечность, здравый смысл: человека по доносу уводят из дома, а там остаются маленькие дети, которых потом затравливают обозленные «комиссары».

Недавно я прочитала у известного журналиста Ю. Щекочихина интересный рассказ одного эмвэдешника: «Ты знаешь, почему здание МГУ разделено на «зону А», зону Б»? Университет же строили зэки, на том месте была зона...Университет построили, а названия, как водится, сменить позабыли...» – говорит главный герой. И я подумала: «Удивительно – но люди все еще в зоне...». Иначе не собиралось бы столько людей под знаменем коммунистов. Как тут не будет главенствовать парализующее чувство страха? Подобным чуме было время, когда предательство звалось доблестью, затем – государственной необходимостью, потом стало системой. Причем эта необходимость обрела естество, как естественно все человеческое. Предательство, как раковая опухоль, опутало страну... Люди предавали, наивно думая, что это – самозащита, которая позволит им спать спокойно. Чувство страха до такой степени парализовало их разум, что они перестали размышлять о нем, считать его пороком, которого стоило бы стыдиться.

Эта тема – тема страха – присутствует почти во всех произведениях Бориса Васильева. Oна звучит уже в первом eго произведении «Танкисты» («Офицеры»). И объясняется она обеспокоенностью писателя утратой обществом «исторической памяти и размыванием нравственно культурного пласта, накопленного Россией за многовековой период ее существования, и как следствие – исчезновением мыслящего слоя общества и менталитета народа».

Читатели знают Бориса Васильевa в основном как военного прозаика, автора повестей «А зори здесь тихие», «В списках не значился»,»Встречный бой». Это потом, размышляя о судьбе народа, незаслуженно вкусившего столько горя, он обратится к истории, свято веря в её воздействие... (идеалист!). «Да, историю – не в записи, разумеется, – исправить невозможно, но можно – и нужно! – попытаться сгладить последствия деяний прошлого, если эти деяния сказываются в дне сегодняшнем», – пишет Васильев.

Сколько же человеческих судеб ушло в небытие, сколько же горя принесло чужое желание властвовать и подчинять, как тяжело было просто выжить, не уподобляясь животным… Как легко рушилась мечта, как тяжело было верить и как хотелось жить…В книге «Летят мои кони» Васильев напишет: «Конечно, мы не ощущали всего ужаса перманентного террора, но наши родители, родственники, старшие братья и сестры испытали его в полной мере».

В 1991 году вышла в свет его автобиографическая повесть «Капля за каплей», повесть о Катынском расстреле, появление которой было не замечено критикой. А жаль... повесть была довольно злободневной, хотя… было бы удивительным, если бы в этот год критикой отмечались новости литературы: ведь люди в тот год «выживали», а не жили...

Борис Васильев обратился в повести к вечной теме предательства, ставшей системой, погубившей миллионы его соотечественников. И какими бы тяжелыми ни были времена, как бы ни важны были политические события, главным в прозе Бориса Васильева остается человек с его страхами и безрассудством, низостью и благородством.

Итак, повесть «Капля за каплей». Её главный герой Иван – пятнадцатилетний мальчик, который «...выпал из гнезда в мае тридцать седьмого» (год, ставший символом сталинских репрессий!)… Рассказ ведется от лица подростка, отсюда и исповедальная формa повествования. Этот художественный прием дает писателю возможность более глубоко проникнуть в эмоциональноe состояние персонажа, в его разговоры с воображаемой мамой, что еще больше усугубляет трагедию происходящего.

У Ивана было безмятежное детство, радостное, легкое ощущение мира, вкуса жизни, покоряющее с первых строк… Но все это жестко разбивается о реалии канувших в лето событий. Событий, «о которых тяжело вспоминать и думать, а еще тяжелее писать», – отмечает Б. Васильев.

Перед нами история трагической судьбы мальчика, который мог и должен был вырасти счастливым человеком. У него была прекрасная семья с доброй и ласковой мамой и настоящим героем папой; были поездки на море и яркие детские мечты. Он получил, как сейчас говорят, правильное воспитание, где нравственности уделялось достаточно много внимания. «Я хорошо знаю, что такое хлеб: это жизнь. Я знаю, что его нельзя есть на улице, потому что за него могут убить. Мне хорошо известно, как молчат голодающие, как они при этом смотрят и сколько крика в их застывших глазах. Они не закрыты даже у мертвых, и оставшийся в их глазах крик – это на всю… жизнь. Я это видел зимой тридцать второго. А ведь мне сейчас всего десять лет: что же я увижу еще?..»– вспоминает мальчик… А потом?.. А потом кончится детство. И куда бы он ни бежал, как бы ни боролся, скрыться ему уже не суждено, несмотря на внушения отца: «Справедливо только то, что полезно обществу. Только это и справедливо, запомни! – А как же человек? Человек вообще? – А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить. Верить!» (автобиографичный факт, если вспомнить биографию отца Васильева, да и eгo самого).

Oтца Ивана арестовывают. Мать, которая последовала за мужем, едва успевает отправить сына из Москвы в Смоленск, к своему брату Сергею. «Наш поезд уходит! – Наш поезд ушел, сына. Мы поедем другими поездами», – говорит oна ему.

А вот первые ощущения подростка по прибытии к новоявленным родственникам очень хорошо чувствуются в его словах: «Суетливо стучит сердце, и страх надвигается на меня черным огнедышащим паровозом моего поезда в Смоленск. К дяде Сереже и к тете Клаве, которых я никогда не видел».

Попав в Смоленск, Иван сразу почувствовал приметы 1937 годa: «Я чувствую запах страха. Люди истекают им перед цепными псами, сорвавшимися с цепей, перед старательными дулами расстрелов, перед временами, когда человека нет». Страшно? Да! Но ни герой повествования, ни читатель не может объяснить причину того ужаса, страха перед непонятным «исчезновением» человека.

Страхом наполнена вся повесть «Капля за каплей». Он, cтрах, в каждой строчке, в каждом слове, в каждой букве. «Он подступает к горлу, он не дает вздохнуть, он уже никуда не уходит. Он переходит в новое качество, он становится заразным, он поражает всех», – пишет Васильев. Обоснований причин событий, вызывающих эти эмоционально ужасающие чувства мальчика, автор вообще не дает, да они и не нужны. Рассказ звучит от первого лица и в настоящем времени, поэтому все, что мы видим, воспринимается посредством ощущений рассказчика. A рассказчик – подросток, родители которого уже больше не существуют: они без причины исчезли, как исчезали многие.

Медленно, капля за каплей, со страниц повествования льется черная тоска, страшная в своей безысходности. Из нее нельзя выбраться, в ней можно только тонуть, несмотря на все силы, брошенные на спасение. «Я не понимаю, какая сила переводит стрелки судеб, я – крохотная пылинка на колесах вагонов, я лечу с ними туда, куда меня везут. Где-то на иных поездах сейчас мои мама и папа, и поезда наши стремительно мчатся в разные стороны. В какой-то момент ты веришь, что все наладится: будет и справка, и новая жизнь. Но... А через месяц мы неожиданно переезжаем на новую делянку. Недалеко от станции Катынь. А мой отец был провидцем, и желал мне счастья. Но я с ним разминулся со своим счастьем. Мы пошли по разным дорогам, и мое счастье, не встретив меня, где-то растерянно бродит в этом мире», – размышляет Иван. И нам становится страшно от того, какие мысли обуревают пятнадцатилетнего подростка. Вроде бы «взрослые», но упоминания мамы и папы лишь подчеркивают их детскость.

Еще раз уточню: это, скорее, ощущения подростка, но не иx oсознание. Страх у Ивана неосознанный пока, рефлекторный, такое же естественное человеческое чувство, как растерянность, желание найти опору... Это страх мальчика, который впервые покидает свой дом, для которого это путешествие «вынужденное», путь в никуда, к незнакомым людям. Много позже мы станем свидетелями иx трансформации.

Ивану не понять, почему дядя Сережа придумал ему «легенду»: он, мол, пришел к ним из детского дома, поэтому у него нет документов, что он лишился родителей... Не может мальчик понять, почему тетя Клава просит уничтожить письмо его мамы, дабы документ не увидела дворничиха. Невдомек ему, что ребенок для властей, объявивших его отца врагом народа, уже не ребенок, а маленький преступник, виновный не меньше, чем его родители. И куда бы он ни бежал, как бы ни боролся, скрыться ему уже не суждено.

Иван не видел страха своей матери – бывшего политбойца и жены комдива – за сына, отправляющей его одного в другой город, зная, что это единственная возможность спасти его, ведь они уже «прокаженные». Но он наблюдал страх тетки, сжигающей письмо его матери, дабы не попалось оно на глаза дворничихе. Страх тетки, бывшей ранее отважным командиром ЧОНовского отряда, а сейчас дрожащей перед Марусей Ивановной – дворником: «ОТК с примитивным шаблоном, упивающаяся своей властью, полученной в определенных структурах». Ей, Марусе Ивановнe, решать – подходишь ты под этот шаблон или нет.

Через все это проходит он – ребенок, птенец, вышвырнутый из гнезда в мае тридцать седьмого. «Он еще барахтался в скорлупе, не готовый к взрослой жизни, а она встретила его, обдувая холодом со всех сторон. Жизнь оказалась Ледовитым океаном». И он, Иван, быстро взрослеет. Для него страх еще не стал нормой жизни и перерастает в горе. Вокруг одно горе. Откуда у людей столько горя? «Он отбивается от него, он цепляется за жизнь, он ищет счастье… Капля за каплей… Уходит его время… капля за каплей… Сильно, страшно. Страшно даже сейчас, а каково было им?»– отмечает автор.

Поначалу происходящее видится сквозь призму юношеских восприятий пятнадцатилетнего подростка, далее же ужасаешься бессилию взрослыx, окружающих Ивана. К примеру, дядя мальчика – историк, школьный учитель, интеллигент, человек высоконравственный, он четко представляет суть, а главное – причины трагедии своего времени. Он отмечает: «Когда страха много, он переходит в иное качество... Он делается заразным, как сыпняк, заражает сперва семью, потом – общество, целые классы, весь народ... Такого повального страха не переживал ни один народ со времен Адамовых... Нас уводят от истины. А истина – всеобщий страх. Он порождает врагов, как сон разума порождает чудовищ. Страх заставляет людей мчаться в беличьем колесе. А оно вращается от нашего бессмысленного бега. И возникает иллюзия движения».

Дядя был неосторожен, поскольку ему так наболело, что хотелось кому-то высказаться. А слушатель Иван еще мал, он рос в благополучной семье, к тому же, сказался недостаток образования, оборванного вынужденным отъездом к новоявленным родственникам. Мальчику непонятны эти философские измышления (что естественно), несмотря на четкость их формулировок.

Как я уже отмечала, повесть в чем-то автобиографическaя (вспоминая отца писателя), а вышеупомянутые слова дяди Сережи – это «пережитое» самим Б. Васильевым. «Я прожил достаточно длинную жизнь, чтобы внутренне ощутить все три этапа, три поколения русской интеллигенции от ее зарождения до гибели через ступени конфронтации, унижения, физического уничтожения». Именно об этом говорит учитель истории, объясняя, что такой «повальный» страх не переживал ни один народ...

А Клавдия Петровна, жена дяди Сергея, тетя Ивана? Она занимала руководящую должность, в прошлом – командовала отрядом бойцов ЧОНа (частей особого назначения). Конечно же, она понимала ужас происходящего, а потому и старалась не вступать в разговоры об увиденном, услышанном с соседями, с сотрудниками на работе, отделываясь казенными фразами о классовой борьбе (в бесклассовом-тo обществе!).

Но никто ничего не объясняет мальчику: и Семен Иванович, который служил в отряде под командованием Клавдии Петровны, и Зинаида (жена расстрелянного красного командира, потерявшая двоих детей), и Елена Александровна – дочь расстрелянного полковника, и Хавронья, бывшая служащая смоленского ЧК: oна лично приводила в исполнение приговоры по царским чиновникам и офицерам. Более того, все эти люди знали причину ареста родителей Ивана, особенно его дядя Серёжа и Клавдия Петровна, потому что каждый вечер в Катынский лес приезжает «груженная машина и раздаются выстрелы.»

И перед Иваном весь мир «расстилается… бескрайним ледовитым океаном бесчувствия»: соседи доносят на соседей (как дворничиха – осведомительница Маруся Ивановна), «глядящая на нас как на мусор, который придется убирать. В её взгляде просто нет никаких чувств», остальные люди «просто забиваются по углам, стремясь не произносить ни слова, не проявлять сочувствия». Никто из тех, кто еще раньше цеплялся за «льдину посреди Ледовитого океана», не протянет руки тонущему, так как самому придется уйти на дно, но не спасти.

В Смоленске все вымерло. Теперь этот город, как и страна, представляется мальчику «огромной мертвецкой с лежащим посреди покойником. «Его невозможно не заметить, а замечать запрещено, замечать страшно и опасно, и все живут шепотом. Но ведь недаром покойника чувствуют звери и дети, а я не успел повзрослеть». Страх сдавливает Ивана всей тяжестью, как навалилась тяжестью куртка, сшитая из шинели офицера, двоюродного брата Клавдии Петровны, расстрелянного ею же.

И только теплые воспоминания детства неоднократно «бродили» в голове юноши: «Читал я или слышал… Может быть, слышал, может быть, в Крыму, ранним утром у моря. Было тихо, шуршала волна… И далеко-далеко от этих скал, от узкой полоски пляжа и еще дальше от времени, в котором я слушаю, – иной берег, иная волна. И голые ребятишки, дети рабов, собирают цветную гальку. А старики, уже непригодные ни для какой работы, неторопливо рассматривают каждый камешек. Цвет, форму, оттенок. И кладут в кучу, отвечающую цвету, форме и оттенку. Потом рабы-художники создадут из этих камешков мозаики, которым не страшны века. Сказочные древнегреческие мозаики, и поныне радостно вспыхивающие веселыми красками, как только их омоет вода. Но мне не успеть сложить свою мозаику. Само время мое рвется на куски, рассыпая кое-как склеенные сцены то ли жизни богов, то ли мифов моих…».

А это мысли уже взрослеющего юноши: «Что умирает раньше – тело или душа? Говорят, что душа бессмертна, но если она теряет свое «я», свои память, стыд, боль, совесть, – она мертва, ибо уже абстрактна. Тогда она всего лишь бессмертный сосуд, каждый раз с новым рождением наполняемый новым вином. Так что же истекает раньше – моя кровь или мое вино? Что сочится по каплям слов?»… «Я понял, что я сирота. Там, на Большой Советской, не доходя до собора. На пути в жизнь, не выходя из детства. А оно испуганно цеплялось за меня, висело, хотело плакать и, отрываясь кусками, долго волочилось позади. И вся Большая Советская была усеяна скорлупой моего детства».

Так как Б. Васильев выбрал исповедальную форму повествования, именно она дает автору возможность заставить читателя эмоционально проникнуть в подсознание пятнадцатилетнего мальчика, который взрослеет медленно, «капля за каплей», хотя и понимает, правда, все же пока умозрительно, на уровне чувств. Более глубокое осознание, то, что мы называем умозаключением, так не наступит, даже когда мальчик будет умирать в лесу под Катынью от пули чекистов, лежа в яме на трупах.

Дважды главный герой просто чудом ускользал от смерти (и от ареста в качестве сына врага народа, что одно и то же), каждый раз оставаясь без прошлого, получая новую биографию (мир не без добрых людей, даже в те страшные 1930-е). Но в третий раз ускользнуть не удалось – сразу после зачатия сына (он очень в это верил). Ему и его названной жене Тайке пришлось убегать от патруля, охранявшего зону Катыни – тогда еще не знали, что «станция Катынь – это КАТЫНЬ», и люди несколько небрежно относились к запретам ходить через охраняемую зону – ведь через нее идти до станции всего 7 километров, а в обход – целых 15 километров.

Погибают все близкие Ивану люди, кроме его возлюбленной: она успела бежать из страшного леса, а вот его настигла пуля прямо на том самом рву, где происходили массовые расстрелы, и для огораживания которого он сам несколько месяцев подряд с еще несколькими обреченными (не догадывавшихся об этом) женщинами делал столбы из сосен. «Умирал он на чем-то жестко-мягком человеческом. В огромной яме еще слышны были тихие стоны».

В последних видениях Иван думает о своем еще не родившемся сыне и своей только что обретенной жене, а также о маме, которая спасла его в первый раз, но и стала причиной трагедии. Очевидно, она не вынесла пыток и назвала адрес, по которому отправила сына – людей, которые спрятали его у себя, арестовали, он спасся благодаря чистой случайности. Он, Иван, весь этот год разговаривал с ней мысленно и представлял море, в котором они встретятся. «И когда капля за каплей из него выходила жизнь, он думал о ней и шел к ней. Ему было 16 лет».

«У народа нет прошлого и будущего. Его, народа, настоящее же – время, когда человека нет,– то есть человек уже не рассматривается как отдельная личность», – отмечает автор. Человек постоянно пребывает в замкнутом пространстве, наполненном страхом и одиночеством. Вот и его герой постоянно попадает в это замкнутое пространство: то в сырую полуподвальную комнату, то во двор, огороженный с трех сторон стенами дома, а с четвертой – сараями, общественными нужниками и помойкой. В конце концов он попадает в Катынский лес, где пленники сами валят деревья на частокол; в барак в лесу, в яму, ставшую братской могилой, где слышал удары заступов и радостные голоса гробокопателей.

Вот как Б. Васильев описывает комнату дяди Сережи и тети Клавы. Жилище родственников Ивана полуподвальное – «вровень с землей, куда «солнце... не заглядывает», что становится своего рода предчувствием грядущей гибели героя. А еще мальчик постоянно слышит запах страха. Он, страх, «нависает над городом, как вонь от помойки во дворе... густая, хоть режь». Так этот маленький провинциальный город становится обобщенным символом Страха всей страны, той России, которую «швырнули в грязь и топчут сапогами. Выдавливают ее из нас. Каплей за каплей».

Стоит отметить и тот факт, что имя Сталина упоминается в повести дважды, хотя Иван не связывает происходящее с вождем всех народов. Впервые вождь присутствует в неосторожных рассуждениях учителя истории – дяди Сережи, который процитировал знаменитое «сын за отца не отвечает». Второй раз – в заученной фразе чекиста, руководившего массовыми расстрелами под Катынью: «Товарищ Сталин учит во всякой физике внутреннюю политику искать». Иван же так и не поймет, кто превратил мир в «мертвецкую». Все настолько чудовищно, абсурдно, а страх народа столь велик, что мальчик не успевает даже задуматься о причинах этого ужаса. Он не успевает (все настолько стремительно в его видении) даже подумать о Сталине, который для мальчика своего рода миф. А ведь именно великий вождь оставил в душе персонажей повести страшные «автографы», не позволяющие преодолеть ощущение опасности – то есть страха...

На одной из встреч с читателями Б. Васильев заметил: «Историки выделяют ...основные признаки любого ига: геноцид против коренного населения; поголовное уничтожение дворянства как касты военных вождей; наблюдалась оккупация большевиков». Именно здесь сошлись все признаки ига. Сталин был родоначальником геноцида против родного населения, большевики же – прекрасными исполнителями: те, кто «искал во всякой физике внутреннюю политику», убивали людей без разбору. Как вспоминает писатель: «Территория смоленского костела охранялась милицией, но на нас, мальчишек, особого внимания никто не обращал, и поэтому мы видели изуверство... разрываемых могил».

«После каждого тирана наступает смутное время...,– пишет Васильев. – Ленин и Сталин – вампиры, которые отсосали у нас нашу энергетику. И процветают поэтому, питаясь нами и нашими душами. Как результат – наши души опустошены и наступают смутные времена. Ленин и Сталин лишили народ дерзновенного начала, оставили вместо душ пустоту».

Хочу затронуть еще одну тему, прозвучавшую в повести – тему Нестора Махно. Отец Ивана – бывший царский офицер – в разговоре с коллегой по прежней жизни замечает, будто в фильме «Красные дьяволята» показано, как Махно печатает деньги: «Зачем врут? Нестор Иванович никогда не печатал никаких денег. Все печатали, а он – нет. Он был честным. Думаю, самым честным...».

Отец Ивана по приказу Махно должен был в рядах красных защищать Форос, а он, услышав о расстреле белых, попытался успеть помочь своему младшему брату.

«Ведь беляки тоже люди!»– оправдывался отец. И здесь Васильев шокирует нас картиной расстрела: «вылетели четыре тачанки, и с них в упор открыли огонь. По людям, по лошадям, я такого не видывал. Из крови шел дождь. Четырнадцать лет мне снится этот дождь».

Б. Васильев в книге «Мой век двадцатый» пояснил свое желание восстановить историческую правду об этом персонаже. «Представьте себе единственного человека, который во время Гражданской войны не воевал ни за власть, ни за деньги... – это был Нестор Иванович Махно,»– подчеркивает писатель… Единственный, кто воевал за народ… он – светлая личность. Он кропоткинец по убеждениям, то есть ...он не признавал денег, признавал натурообмен. Он помогал красным, когда видел, что они правы. А мы его обмазали черт знает как. Совестно».

Нестор Иванович Махно – исторический персонаж, который вызывает сомнение в оценке его действий. В повести «Капля за каплей» версия о роли Махно в истории, данная Б. Васильевым, имеет право на существование.

Вся повесть «Капля за каплей» пронизана болью автора за судьбу России. Так, eё герой, отец Ивана, размышляя над своими судьбоносными поступками, отмечает: «Я стал бояться. Кажется, не я, а мы стали бояться, мы все. Почему? Мы же голой грудью перли на пулеметы и кричали гордые слова на площадях, когда нас вешали деникинцы. Тогда была война, а сейчас политика. Армия не вмешивается в политику…

Не будет ли слишком поздно?.. Культура вытекает из России, как кровь из продырявленного пулями тела.

Вчерашние батраки били севрский фарфор и стреляли по богемским люстрам…, я пытался объяснить им, почему этого не следует делать? А они громко хохотали и растапливали буржуйки Пушкиным. Это наша вина. Мы веками держали их в темноте. А теперь они просветились? Они волокут все…»

И объясняется это тем, что идет процесс ломки старой культуры и создания новой, а, значит, и изменения системы нравственных координат: «…так было во всех семьях, инерционно стремившихся передать нам нравственность вчерашнего дня, тогда как улица – в самом широком смысле – уже победно несла нравственность дня завтрашнего. Но это не рвало нас на части, не сеяло дисгармонию, не порождало конфликты: это двойное воздействие в конечном итоге и создало тот сплав, который так и не смогла пробить крупповская сталь» («Летят мои кони»).

Васильев довольно убедителен в своих суждениях: «Не мы одни сжигаем свое прошлое, вся страна уничтожает его. Она уничтожает проклятое прошлое, а мы свою память. Как объяснить, когда подрастет человек другого поколения и спросит, кем были его деды и прадеды? Жить без них? Но как? Как перекати поле?»

Другими словами писатель отметил: «Очень долго в стране шло последовательное уничтожение духовности путем подмены нравственной общечеловеческой сущности узкоклассовым содержанием. В обществе формировалось новое понимание принципа пользы: полезно то, что служит построению социалистического строя». А значит, можно все рушить – это полезно «созиданию». Б.Васильев с горечью отмечает: «…пожалуй, подобной борьбы не знает ни одна нация; в нас старательно и долго убивали историческое чутьё, мы приучены к истории сочиненной, к стереотипам беззастенчивой лжи».

Как можно восстановить порушенное, когда человеком в стране «руководил» страх, когда многие проблемы берут свое начало в сталинской эпохе, когда интеллигенция, впитавшая национальные традиции и культуру, верно служащая народу истреблялась? СТРАХ перед надвигающейся расплатой, многолетний страх, с которым люди родились, который всосали с материнским молоком. Кто-то говорил, что это был страх не наказания, не физической смерти. Это страх был больше, чем перед физической смертью, что приводило порой к самоубийству.

Разве можно поверить, что система, породившая тотальный страх рухнула, если коммунисты поют псалмы Сталину, человеку, посеявшему этот страх? Нет! Сегодня люди испытывают страх перед внешним врагом, о котором вещают федеральные каналы, страх перед завтрашним днем, не зная, что утро им готовит... Страх, вызывающий агрессию…

Б. Васильев обратился к теме репрессий и в повести «Вам привет от бабы Леры», и в повести «Завтра была война», и в повести «Капля за каплей» потому, что хотел объяснить «сегодняшее моральное слабоумие многих ...граждан, отсутствие политической брезгливости у власть предержащих». Писатель уверен: «ничто не проходит бесследно ни в жизни отдельного человека, ни в жизни целого народа. Все взаимосязано».

Борис Васильев пытается помочь нам осмыслить не только исторические реалии, но и понять, что происходит сегодня, потому как на дворе, на мой взгляд (может, ошибочный), – Смутное время. Время, которое следует преодолеть восстановлением нравственности народа, ведь по Васильеву «не только города и села получали развалины вместо храмов, развалины получал каждый человек внутри себя». А восстановить нравственность можно только одним способом – преодолеть многовековой СТРАХ. И все-таки Борис Львович – идеалист!