Маквала Гонашвили

Сияющее сердце (Пер. с грузинского языка Николая Переяслова)


Исповедь

Меня — вы не узнали.
А, признаться,
мне показалось, я вам так нужна...
Но мало ли что может показаться,
когда душа мечтой ослеплена!
Я с дневниками чувствами делилась,
им поверяя боль своей души.
И, сотворяя мне Господню милость,
они в тиши шептали мне: пиши...
Но сколько ж быть мне стойкой, как деревья,
что ветер гнёт над бурною рекой?
Но сколько ж мне ломать стальные перья,
сражаясь молча с дерзкою строкой?
Нам только раз даровано от Бога
явиться в мир, неся тоску в крови,
чтоб отыскать кратчайшую дорогу
до ждущей нас испуганной любви.
На это нам отведено — мгновенье!
А вот на злость и ненависть — года.
Нас жизнь несёт, словно реки теченье,
не говоря нам — для чего, куда...
Не узнают нас матери порою —
так мы стареем прямо на глазах.
Вчера мечты нас окружали роем —
и вот уже, как в зимний день в лесах,
лишь страх витает в птичьих голосах,
как хрип в часах с кукушкою и с боем...
Душа ослепла, стало сердце глухо.
И, всё вокруг считая за пустяк,
друг друга мы, словно серьгу из уха,
теряем где-то, не заметив как.
Погас в груди живой огонь сердечный.
Как в этой мгле свою любовь найти?..

Ах, вы смеётесь? Вам смешно, конечно...
Ну, так ступайте... Нам — не по пути.


Сияющее сердце

    Посвящается Джансуг Чарквиани


Нет никого, кто сравнится с тобой,
ты — настоящий мужчина и воин.
Словом зовёшь ты на пир нас и в бой.
Ты — больше всех быть героем достоин!

Злобно завистники лают вослед
и ядовито шипят, будто змеи.
Но — и с ногами встав на табурет,
все они рядом с тобою — пигмеи!

Ты отдавал им последний кусок,
а получал лишь плевки и побои.
Каждый старался ударить — в висок,
чтоб в одночасье покончить с тобою.

Бог наши души, как дно под водой,
видит и все наши чаянья слышит.
Это не мы — это Он тамадой
дал поручение быть тебе свыше.

Стали безвкусны вино и еда
в час, когда край наш раздором терзаем.
Кто для поэзии всей тамада?
Ты, генацвале, мы все это знаем.

Если грустишь ты — то всех твоя грусть
мучит сильнее, чем злая простуда.
Кто тебе зла пожелает, тот пусть —
лучше удавится, точно Иуда!

Пусть твои дети, как песен слова,
в мир этот входят легко и крылато.
Бьётся в груди у тебя сердце льва,
и твои песни сильны, точно львята.

Чем бы судьба ни грозила из туч —
ей не согнуть твою спину трудами.
Ты, как гора, величав и могуч —
и не стареешь душою с годами.

Сердце повесь своё с солнышком в ряд —
пусть его свет разгоняет кручину.
Ты всей планете отдать себя рад.
В этом и есть назначенье мужчины.


Гадание


Наливала мне бабушка кофе, просила: «Выпей,
а потом на тарелочку гущу из чашки выбей...»
Ну а после — на чёрную массу она глядела,
головою качая, ворчала: «Лихое дело!
Ты уже носишь тайну в душе? Ты уже — влюбилась?
И когда ты успела, дитя, расскажи на милость?
Ну-ка, глянем скорей на то, кто там твой избранник...
Он же — мальчик ещё, что любовью смертельно ранен!
Оттолкнёшь — и погибнет он, захлебнувшись местью.
А навстречу шагнёшь — сама распростишься с честью.
Знаю, радостно жить с душой, первый раз влюблённой.
Мир вокруг весь такой большой — золотой, зелёный!
Только знай, что живёт в нём зло — словно зверь обозлённый,
чтобы счастья испортить вкус нам слезой солёной...
Будет жизнь твоя до конца — вся за правду битва.
Будет трогать людские сердца твоя песнь-молитва.
Над тобой вижу светлый луч. Быть тебе — невестой!
Вижу рядом прозрачный ключ — значит, будешь честной.

(Жаль, что станешь счастливой ты — позже, чем известной,
лишь взобравшись тропой судьбы по скале отвесной...)»

...И затмились её глаза вдруг слезой незваной,
и коснулись меня слова, как из мглы туманной:
«А умрёшь, когда песнь твоя — долетит до Бога.
В самый сладкий миг бытия... Вот — твоя дорога».


Поэтессе

Источило душу одиночество,
исхлестали сплетни, будто плети.
Омывают слёзы твоё творчество,
и судьба ревёт в ночи, как ветер.

Ну а ты капризничаешь снова
и всё хмуришь брови неуместно...
(О, кому ж судилось твоё слово
под луной раздеть, словно невесту?)

...Ты всё стелешь на кровать обновы,
но пустует в твоей спальне место...

Я постигла бед твоих причину:
ты — несчастна оттого, что в жизни
любишь стих свой больше, чем мужчину,
и чуть меньше, чем свою Отчизну.

Не согреть себя пустой постелью,
не ласкать красавцев сочинённых.
Лишь осталось — петь над колыбелью
для детей, тобою не рождённых...


Слезинка солнца


    Посвящается Лали Тотадзе


Женщина — это уже сложившаяся поэма,
а ты — ещё только набросок стихотворения.
Ты даже не луч — ты ещё лишь слезинка солнца.
Ты выткала себе одеянье из грёз и мечтаний,
но, не дождавшись сна, вдруг оставила спальню
и убегаешь от жаждущего тебя мужчины,
не объяснив ни ему, ни даже себе причины...
Никто не познал ещё вкус твоего винограда,
ты августа ждёшь, дав лозе полноценно дозреть.
Но твой виноградарь устал с чудо-гроздьями рядом
все дни находиться — и к ним прикоснуться не сметь.
Смотри, как бы он не ушёл на другой виноградник,
оставив глаза твои без поцелуев своих...
Когда он забудет тебя, ты наполнишься злостью
и станешь лелеять гордыню, всем дерзко грубя.
И, слыша, как тёмным вином наливаются гроздья,
обрушишь проклятье на тех, кто жалеет тебя.
Ты срежешь блестящие косы с отливом печали,
решив, что умчавшийся ветер уже не поймать...
И в келью твою среди ночи войдёт твой мучитель —
и молча положит фиалок букет на кровать.
Похоже, я стала стареть. Чуть чего — и реву.
И дни пролетают как будто в два раза скорее.
У зеркала встану — а в нём моя мать наяву...
О Господи, это же я! Как я быстро старею.
Гляжу каждый день в календарь — и всё время грущу:
мне кажется, в нынешней жизни ускорилось что-то.
Наверно, старею. Иначе — зачем я ищу
для будущей книги своё институтское фото?
Старею, старею... Уже привыкаю к врачам.
Простила обиды врагам, себя мыслями грея
о том, что спокойно теперь можно спать по ночам,
ни их, ни судьбу не ругая... Конечно, старею.
И лишь иногда, когда в город ко мне погостить
приедет порой моя мама без предупрежденья —
за тысячей дел я теряю привычку грустить
и вновь превращаюсь в девчонку, себе в удивленье.
А мама целуется с внуками, пьёт сладкий чай.
Мы с ней говорим о знакомых, о счастье, о горе.
Но даже вполслова, но даже на миг, невзначай,
она не коснётся отца моего в разговоре.
Он умер давно. (Все мы канем однажды во мгле!)
Он был, как и все, не бессмертен. И жил очень мало...
Я раньше считала, что знаю всё-всё на земле.
Но жизнь пролетела — а что я в ней толком узнала?

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера