ПОЛИГОН: Оживляя мёртвое. Стихийный гностицизм Алексея Сомова

От автора.
Мне не очень нравится  термин «снафф-поэзия», но здесь я употребляю его, поскольку он является значимым в контексте дискуссии о стихах Алексея Сомова.


«Провинции больше не существует, - утешают себя местечковые литераторы, добравшиеся до интернета, - можно забыть о необходимости пресловутой среды, теперь каждый сам себе учитель и начальник».
  Печально известные в узких кругах статьи Александра Корамыслова * – типичный  образчик т. н. «православной литературной критики» - в очередной раз подтверждают сомнительность тезиса о смерти провинции. Корамыслов приводит цитаты из «непристойных» и «оскорбительных» стихов своего земляка Алексея Сомова, вызывая у искушённого читателя недоумение и скуку: ну, кого после Сорокина и Шиша Брянского можно шокировать вот этим:

Отпустите ангела домой,
напоите горьким сонным зельем,
после – закопайте глубже в землю,
только чтобы в небо головой.

Ласковой отеческой рукой
отоприте золотую дверцу,
вырвите из слабой грудки сердце.
Съешьте сердце. И придет покой.

Сексуальные перверсии, крюотические практики, обсценная лексика и свободное обращение с христианскими архетипами давно уже легитимизированы в современном культурном пространстве. Как известно, отношение к перверсивной тематике или эрративам/орфоарту – маркер, указывающий на способность реципиента к семантическому анализу. Человек с провинциальным мышлением смешивает этическое и эстетическое, преклоняется перед догмой, если не литературной, то моральной, и всем поэтам, использующим мат, приписывает подростковое стремление эпатировать публику. В этой краткой заметке мы попытались выяснить, можно ли свести смысл произведений Сомова к примитивному антиклерикальному эпатажу.          

  Алексей Сомов – поэт позднего старта. Напрашивается аналогия с Катей Капович, которая, по словам Алексея Цветкова, начала писать стихи в юности, но поэтом стала после тридцати **, - действительно, кто сейчас помнит ранние стихи Капович, а ведь у неё были публикации задолго до эмигрантского «Дня Ангела и ночи».
  Ранние произведения Сомова – это либо пестрящие банальностями патетические рифмовки: http://www.netslova.ru/somov/opyty.html#11, либо имитация русской рок-поэзии – то, что называют «надрывной башлачёвщиной», - либо гладкие скучноватые вирши, напоминающие сочинение школьного отличника. Ученик подражает то Мандельштаму, то Хименесу, то у него прорываются шестидесятнические интонации («Мои друзья читают нараспев…»). Казалось бы, литературная судьба Алексея предсказуема: избалованный вниманием экзальтированных барышень и похвалами районного мэтра, стихопишущий юноша радостно останавливается в развитии.
  В 2003 году Сомов публикует стихотворение, сам заголовок которого – «Некрополь» - наводит на мысль о вторичности и претенциозности. Дальше названия можно не читать, но если вы всё же рискнёте – увидите фразу: «Судьба моя порой – как чистый лист». Это первая отрефлексированная попытка осознания собственной изменчивости, возможности стать другим, пусть и выраженная с помощью расхожих штампов, - а если человек понял, что в силах измениться, то уже наполовину изменился. Опыты отдаления оказались более удачными, чем опыты приближения. Лирический герой учится отстраняться от собственной боли, тем самым её преодолевая:  

а ты такой счастливый и немного косой
наблюдаешь вдумчиво и любовно
как Господь отрезает от жизни еще один кусок
улыбаешься и шепчешь
а мне не больно

http://www.netslova.ru/somov/rodina-t.html#1

А еще мне иногда очень хочется умереть от стыда за то,
что бывает по обе стороны моего взгляда.
(Но я ведь знаю, что я и вы, мы все останемся живы.
По этому поводу можно возрадоваться прямо здесь.)

Тем не менее мир все так же непостижимо зелен,
а кровь внутри меня продолжает делать свое красное дело.

http://www.netslova.ru/somov/rodina-t.html#10

Вместо инфантильных благоглупостей вроде:

Знаешь,
вечное бремя забот и сует
брать с собою в дорогу –
плохая примета.  
Только радость и свет,
только радость – и свет.
Только радость и свет –
ничего,
кроме света, -

появляются тексты, интонационно похожие на жутковатую детскую считалку в песне Варга Викернеса “Kaimadalthas’ nedtsigning”, например, «Дом детей». http://www.netslova.ru/somov/xroniki.html#8
В другом стихотворении псевдонаивная сказка о сотворении мира «в золотом и близком далеке», где «светлым-светло», оборачивается хтоническим ужасом:

селезень нырнул на дно воды, в клюве притащил сырой беды.
на беду поставил мор и глад, а на самой крыше – тихий ад.

Характерно, что у Багрицкого, предшественника современных «снафф-поэтов», время принимает облик несгибаемого комиссара, приказы которого необходимо выполнять («…если он скажет: «Убей», - убей). У Сомова время олицетворяет немой демиург профанного мира, действия которого абсурдны и жестоки. В обоих случаях герой обречён на экзистенциальный тупик, подчинение чужой воле или мучительные попытки расшифровать послание создателя.      

времени там вырвали язык, нет ни компасов, ни мудрых книг.
так что ты, дружок, не обессудь, если заплутал в гнилом лесу.
если нет опоры под стопой, это время говорит с тобой.

Стремление понять и перевести «родной нерусский», т. е. невербальный метаязык, существующий одновременно в прошлом и будущем, на «родной русский», приводит к травматическому опыту. «Я хочу от русского языка…» - болезненный текст о невозможности трансгрессии, поэтому в нём уместны и сбивчивый ритм, и задыхающаяся интонация, и обсценика:

замерзает не долетев до земли плевок
а я ж тебя паскуда всю ночь на себе волок
электрической плетью по зрачкам – говори
все как есть выкладывай или умри
все пароли явочки имена
а потом ля голышом на морозец на
  
Лирический герой Сомова, по сути, стихийный гностик, который отторгает волю демиурга, не способного отчётливо видеть человека и внятно говорить с ним (аллюзия на легенду о слепом создателе приведена в стихотворении «Азбука Брайля»), и в то же время пытается понять, является эмпирический мир настоящим или поддельным. Вопрос «смеет ли тварь наблюдать за творцом?» для повествователя – чисто риторический:

Ты чувствуешь себя пустой бутылью,
в которой некий хмурый демиург
игрушечный кораблик день за днем
настойчиво и кропотливо строит. <…>

(Такая нудная неспешная работа –
отличный способ скоротать разлуку,
иль, скажем, непогоду переждать.)

…растет в бутылке маленькое чудо,
бессмысленнейшее из всех чудес…

                                            «Корабельная»

Иногда герой пытается примириться с создателем, но чаще всего сочетает эскапизм («Партизаны любви в суматошной войне, / отступаем, сжигая стихи и селенья, / в голубые поля земляничные вне Твоего поля зренья») с попытками проверить мир на прочность, «настоящесть». Но реальность слишком часто кажется выморочной, неживой или угрожающей («взяла и вышла из тумана и чего-то там достала / и к горлу как приставит и хуяк»). Бегство в сторону традиционной «интеллигентской» культуры для героя неприемлемо – старые культурные коды не срабатывают:    

но чу в окно выходит белый евтушенко
весь из себя такой блядь евтушенко
он дерево породы евтушенко
и смотрит смотрит смотрит на тебя.

(он выглядит как прежде,
но мертвей), -

поэтому в использовании падонковского слэнга и ненормативной лексики нет ничего удивительного – это живая, незалитературенная речь. Собственно, все эти «фейки, трибьюты и римейки», в которых Сомов обращается к полузабытой военной поэзии, шестидесятнической лирике, поэзии XYIII в., - тоже то ли попытки «оживить мёртвое», то ли напомнить о нелинейности времени.      
  Некоторые стихи можно толковать двояко, в частности, «Сон астрофизика»:

Астрофизику снится отвал головы
вынос мозга прощанье с Матёрой
И последнюю речь он тогда говорит
обращаясь к пустым мониторам
Легкой тенью газуй
быстрой мухой лети
среброкрылый койот-письмоноша
пусть по левую руку старуха Итиль
горбит свой голубой позвоночник
а по правую руку сестренка Янцзы
месит грязь в расцарапанной ранке
..............................................................................
..............................................................................
..............................................................................
..............................................................................
Там я вырву мой грешный нерусский язык
и повешу над входом в ярангу

Немота – это наказание или, наоборот, лучшая награда для уставших? Так или иначе, если перефразировать Станислава Львовского, для воскрешения мёртвых «у нас нет, кроме слов, ничего» ***.                  
  
  В адрес Сомова нередко поступают упрёки вроде: «Отсутствие сквозной нити, отчётливого сюжета», «Нет чёткого мессиджа, либо он скрыт за нагромождением образов». Нам кажется, что отчётливость мессиджа здесь очевидна, а если конкретный интерпретатор её не распознаёт, видя в процитированных стихах только «богохульство» и мат, - это говорит о недостаточном владении критическим инструментарием. Что касается свойственного Сомову фрагментарного видения, то оно не хуже целостного, а просто другое и для некоторых читателей – непривычное. Более того, мы предполагаем, что именно непривычность, новизна, отказ от провинциального в пользу внегеографического раздражает критиков сильнее, чем «богохульство» и мат.


ПРИМЕЧАНИЯ

* Александр Корамыслов. Драйверам личных газенвагенов, желающим перестать беспокоиться и начать убивать, - Новая Реальность, 2010, N18
http://promegalit.ru/publics.php?id=1819

**  Интервью Анастасии Дорониной с Алексеем Цветковым в пилотном выпуске журнала «Молодость» (январь 2005).

*** http://www.vavilon.ru/metatext/vavilon10/lvovsky.html

От редактора: на этой публикации мы завершаем дискуссию о поэте Алексее Сомове. Кто есть кто, что есть что - решать вам.