Даниил Чкония

Личный выбор Андрея Грицмана

Рецензия на книгу Андрея Грицмана «Личный выбор»


 


Андрей Грицман. Личный выбор. Избранные стихотворения. – Ставрополь: Ставролит, 2020. – 84 с.


 


Эту аннотацию писал сам автор, как прямое обращение к читателю:


 


«Личный выбор» – это сборник избранных стихотворений, составленный по любезному приглашению издательства «Ставролит». Это тот замечательный случай, когда автору дана свобода выбора. Знаете, у каждого сочиняющего есть свои собственные любимые вещи, или имеющие особое значение. И это не любовь к себе дорогому, а к стихам. Стихи ведь, когда вылетают, живут сами по себе, своей непредсказуемой птичьей жизнью. Так и у меня, есть много стихов других поэтов, живущих и ушедших, которые я люблю особо, лично. А является ли эта любовь к своим стихам объективной или нет, судить читателю, который, может быть, и найдет что-то своё в этом сборнике.


 


Такое обращение, с которым согласятся многие поэты, уже не может не вызвать доверие читателя к поэту. И в этом весь поэтический характер Грицмана – он доверяет своему читателю, он открыт и, значит, не защищён от постороннего взгляда. Происходит это потому, что Грицман – прирождённый лирический поэт. Тут не то, что ветер с Гудзона (так называется поэма автора, включённая в его книгу), а ветры со всех сторон норовят сбить с ног поэта. Но А. Грицман прочно держится на ногах. Тем удивительней, что этот крупный, вельможный на вид человек, обладает нежным, как положено лирику, сердцем. Вот и претерпевает он в жизни разные ситуации, требующие работы поэтовой души. Этакий Пьер Безухов. Только с огромной силой и стойкостью всё той же души:


 


Так остаешься один средь них.


Слышен сквозь сон приглушенный их смех.


Женщины выходят за хлебом и молоком.


А попадешься живьем – то волоком, то кивком.


Побудешь, пока вахта кончится, – и домой.


 


Дома тихо, только сопит домовой.


Кормишь его баснями о любви.


Только не верит он, бьет костяной ногой,


говорит: пропадали и не такие лбы.


 


Ну ладно, хоть ты-то мог бы меня простить.


А то непонятно, как дальше мне жить-тужить.


Собирать ли мне впрок пожитки, солить грибы


и по сусекам свечи гасить, где жили мы?


 


Да ладно, говорит он: коли так – живи.


Что ж с тобой делать, в последний раз


предупреждаю: с ними глаз да глаз,


ошибки твои, словно шрамы, живут в тебе…


 


Грицман делится с нами своими переживаниями, не скрывая боли. И мы ощущаем эту боль, как собственную, удивляясь тому, как достоверно передаёт поэт свои чувства:


 


Я читал Чехова у постели матери в больнице для


престарелых.


Короткие рассказы. Поздний свет несмелый


сочился сквозь окно – рама стояла на томике


Куприна.


На крики болезных семенили медсёстры, филиппинки,


цветные.


Места нагорные висели в закате, ей недоступном.


Была весна.


 


Я дочитал, проверил растворы, тронул мел лба


и вышел, размышляя о том, что время течет для нас


по-разному.


Для меня неделя, для нее – минута, месяц ли,


годы,


и бормотанье, слов предтеча, становится также


праязыком


другого молчания. Что еще вспомнить? В такие


погоды


 


Слово «тоска» неизбежно проникает в стихи лириков любого масштаба. Видимо, для пишущего стихи человека есть свои объяснения этого факта. Но Грицман и здесь держит свою интонацию и свой хорошо узнаваемый иронический посыл, в котором присутствует и свойственная ему самоирония:


 


Мне хотелось узнать, почем треска,


И хотелось узнать, почему тоска.


А в ушах гудит: «Говорит Москва,


И в судьбе твоей не видать ни зги».


Так в тумане невидим нам мыс Трески.


 


Мне хотелось узнать, почем коньяк,


А внутренний голос говорит: «Дурак,


Пей коньяк, водяру ли, «Абсолют»,


вечерами, по барам ли, поутру,


все равно превратишься потом в золу».


 


Поэт не только увлекает нас в укромные уголки своего бытия, но и пишет прекрасные короткие рассказы. Он известный эссеист, блестяще владеющий этим жанром. Но если вдуматься в его метафоры, в ритмику, в звуковые эффекты – перед нами не проза, а настоящие стихи в прозе – такова его эссеистика.


Достаточно взглянуть на его – под названием «Вместо предисловия» – размышления о природе собственного творческого и житейского опыта в Америке. Вся стилистика, вся музыкальная основа его текста, все приёмы поэтического письма, представляют собой поэзию с кристаллами родниковой воды:


 


 Меня иногда спрашивают – где же он, твой дом? Конечно, родина – это Москва. Никому свои детство и юность не отдашь…


Но дом образовался, в конце концов, и здесь, в Америке, и подобно стране под названием «Москва», мы обрели новый, которым является страна «Нью-Йорк», где тоже «каждый камень знает». Здесь выросли дети, вспыхивала любовь и настаивалась горечь. В двух километрах от места, где я сейчас пишу эти строки, покоится прах моей матери – в зелёном холме американского кладбища, больше похожего на ухоженный парк, в отличие от старых российских кладбищ, напоминающих мелколесье, мелкие садовые участки и заросшие дачные малинники. Когда-то я писал, что получаешь право на землю, когда в неё ложатся твои близкие…


(…) Поэзия, прежде всего, – отражение судьбы, исповедь, или, если хотите, глоссолалия души, попытка понять философию, созданным самим собой, инструментом сенсорного, метафорического познания, через улавливание подспудного ритма, как внутреннего, так и окружающей жизни. Улавливание этого ритма, этой периодичности, видимо, и является эмпирическим, субъективным поиском связи со Всевышним…


 


Вот ритмы из поэмы «Ветер с Гудзона»


 


Ветер в долине Гудзона. Стремительный конус –


вектор погоды, летящий на север, к Канаде.


Там горизонт арктический мертвенно светел,


и истекает за льдами явление жизни бесследно.


 


Не нужно ни спорить теперь, ни влюбляться, ни ждать спозаранку


последних известий. Вести с неволи дойдут сами собой своевременно,


радио выключи — нету прощанья, лишь ветер-подранок


тучи несет с океана на странные страны.


 


Тридцать почти, почти тридцать летучих, прекрасных, тяжелых и предпоследних –


волоком, по золотому ландшафту заката столетья.


Время пришло теперь память проветрить,


выйти вчистую на волю, на мартовский ветер.


 


Я полюбил эту резкую кромку дороги, стекло лобовое, лобную кость горизонта


и день без остатка. Лобное место осталось на площади третьего срока,


парусник перистый, легкий, летит до Сорренто.


 


Андрей Грицман – мастер поэтического слова, и нам остаётся поблагодарить поэта за искренность, за открытость, за то, что, как настоящий художник, он поделился с нами своим мировосприятием.


К списку номеров журнала «ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА» | К содержанию номера