Памяти куклы

рассказ

 

Наше родство с Галиной было весьма условным. Моей тётке она доводилась двоюродной сестрой по отцу. Тётке да, а матери нет, потому что отцы у них были разные. Бабушка выходила замуж трижды, один был сибиряк, другой поволжский немец, третий украинец. Получалось, что Галине я прихожусь сомнительной многоюродной племянницей, а вернее сказать, никем. Тем не менее она с радостью согласилась приютить меня на ночь причём с компанией.

Кем приходился мне Валяша, описать ещё труднее. Прежде у него было две квартиры, но вскоре их отжали за долги, и он мыкался по друзьям, пока не застрял у меня. Мы, выражаясь сухим языком протокола, вели совместное хозяйство, но не более того. К счастью, Галину чужие отношения занимали так же мало, как и вопросы родства. Она жила одна в коммуналке на Литейном и охотно давала приют приезжим.

Незадолго перед тем Валяша провернул одну из своих афер, в подробности которых я предпочитала не вникать. Прибытки были на исходе, когда он огорошил меня: послезавтра едем в Питер. На сутки, – помахал у меня перед носом билетами. – Но извини, на приличную гостиницу не хватило, а жить в одной комнате с десятью узбеками неохота, так что придумай что-нибудь.

– Но у меня никого там нет!

– Тогда будем ночевать на вокзале. Или я найду себе девицу и пойду к ней, а ты останешься ночевать на вокзале.

– Я не поеду.

– Поедешь. Тебе полезно посмотреть на прекрасное, а я один не справляюсь. И уж так и быть, я тебя не брошу, будем спать в зале с бомжами.

У меня появилось отчётливое чувство, что открутиться не выйдет, да не так уж и хотелось. Тогда-то я и вспомнила про Галину. Я только не была уверена, порадует ли Валяшу идея остановиться в коммуналке – или все-таки он предпочтет вокзал. Но он согласился сразу:

– Аутентично!

Так и вышло.

Поезд отходил ночью, прибывал ранним утром. В Питере оказалось холодней, чем в Москве: убедительная зима вместо хлипкой весны.

– Людям без чемоданов транспорт не нужен, – объявил мой спутник, – экскурсия начинается!

И мы пошли по Невскому, который становился безлюднее по мере удаления от вокзала. С серого неба, надолго зависая перед глазами, слетал невесомый бэби-снег. От этого, или с недосыпа, всё вокруг кружилось, и мне вдруг сделалось легко и почти весело.

– Далеко до Литейного, может, карту купим? Смотри, киоск открыт.

– Вот ещё! Я знаю город как свои пять пальцев. Видишь тот розовый дом? Следи: через квартал будет такой же, но красный, повернём, вот и Литейный.

Мы свернули, и Валяша небрежно махнул рукой влево – там жил Мандельштам, а там дальше Ахматова, а справа – дом Юсуповых.

Запрокинув голову, я рассматривала безруких кариатид, покорно подпирающих головами балкон над входом, а Валяша детально описывал интерьер: мраморную лестницу, малахитовый камин, многоярусные люстры.

– Ты прямо так хорошо всё запомнил? – не выдержала я.

– Разумеется! Аристократизм не часто встретишь даже среди аристократов. Где роскошь, там почти всегда азиатчина. Или купечество, но Юсуповы понимали, что значит стиль.

– А как ты вообще внутри оказался? – Особняк выглядел нежилым.

– На бал приезжал! – фыркнул Валяша. Мы пошли дальше, свернули ещё раз и всё-таки заблудились. Хотя мой гид отказывался это признать и делал вид, что ему интересны дворы, схожие, как детдомовские близнецы.

В конце концов нужный адрес отыскался: стоячий параллелепипед воздуха, зажатого в обшарпанных стенах, тёмный подъезд со стоптанными ступеням, второй этаж и неуместно современная железная дверь. За ней открылся недлинный коридор.

Галину я до этого не видела, мы только созванивались. Она стояла перед нами в запахнутом байковом халате, из-под которого у ворота белели кружавчики, и напоминала японку из-за миниатюрного роста и желтоватого лица, и ещё из-за того, что её черные, очевидно крашеные, волосы были уложены надо лбом в ровный гладкий валик. Внизу, путаясь во всех наших ногах, дружелюбно топтался большой белый кот.

Валяша, проявляя несвойственную ему галантность, помог мне раздеться и собирался повесить пальто в высокий шкаф. Как она достаёт до крючков? – успела подумать я, как Галина сказала:

– Да не надо! У меня разденетесь.

Ей принадлежали две смежные комнаты, отдельную третью занимал нелюдимый сосед. Он приоткрыл свою дверь и тут же, не ответив на «здрасьте», скрылся. И затем давал о себе знать только шарканьем в коридоре, бурлением в туалете и развязным болботаньем телевизора за стеной.

Я косилась на Валяшу: не сочтёт ли он жилье неказистым, но Валяша выглядел совершенно довольным. Заодно посматривала на Галину. Мне было интересно, какое впечатление на неё произведёт Валяша – у него была внешность принца из диснеевских фильмов, и обычно это сильно действовало на женщин независимо от возраста. Но Галина осталась непроницаемой, словно настоящая японка. Хоть и пасмурный, дневной свет обнаружил, что её щеки, лоб и подбородок покрывает множество тонких морщин, словно сеточка трещин на старом лаке.

Она показала нам «нашу» комнату – первую, побольше, выполнявшую роль гостиной: там стоял потёртый диван-книжка, сервант со старомодной «горкой», набитой хрусталём, и круглый стол. А потом поманила за собой во вторую, свою, куда открывалась дверь из первой. Кроватка Галины смахивала на детскую – и гобелен рядом с ней тоже. А над ним совсем не по-детски располагался канонический усатый портрет вождя народов в золочёной рамке.

Валяша многозначительно хмыкнул, но от комментариев воздержался. Вместо этого он потребовал кофе, и Галина услужливо предложила ему жестяную банку со слежавшимся порошком на дне, словно забытым с советских времён. Сошлись на чае. К нему кстати пришлись и конфеты, которые мы принесли с собой. «Галина любит сладкое», – предупредила тётка, и по дороге мы завернули в круглосуточный подвальчик, где на удивление бодрая продавщица снабдила нас «Каракумами» и «Южными ночами».

После поезда мне ужасно хотелось в душ. Выяснилось, что таковой имеется на кухне, а ванной нет вовсе.

– Только туалет, – объясняла Галина, – это старый доходный дом, умывались в комнатах, только канализация была, передовая по тем временам, а потом считалось, что все в баню будут ходить. Все и ходили. Но год назад я поставила в кухне кабину, на свои деньги купила и поставила, но соседу тоже разрешаю пользоваться, иначе бы он мне поставить не дал.

Кухня, темноватая, как все доступные наблюдению помещения в этой квартире, была бы просторной, если бы не кабина. Сияя хромированными виньерами, она высилась подобно порталу в иное измерение возле раковины с потёками ржавчины.

С непривычки раздеваться на кухне было дико. На дверь позволялось накинуть изнутри крючок на время мероприятия. Но мне казалось, что на меня смотрят: расстояние через двор до противоположного окна не превышало трёх метров, а «мои» шторы висели на пруте, закреплённом на раме таким образом, что сдвинуть их плотно было невозможно. Хозяйку и соседа такие глупости, видимо, не волновали. У меня даже мелькнула мысль отказаться от водных процедур, но подробный инструктаж, куда какую ручку вертеть, занял столько времени, что казалось неловко оставить всё это великолепие невостребованным.

Когда я вернулась в комнату с обмотанной полотенцем головой, Галина выдала мне тяжёлый чёрный фен.

– Из той же пластмассы, что и телефон в коридоре? – сказала я, козыряя наблюдательностью.

– Верно, только это карболит. Телефон до сих пор работает. Но я не пользуюсь, мне внук мобильный купил.

Валяша уже изнывал от нетерпения, и я тоже заторопилась: у меня слезились глаза и першило в горле. У меня аллергия, а кота я не предвидела. К ночи следовало разжиться таблетками где-нибудь по дороге.

Это удалось, хотя и не без труда. Не то чтобы в городе не было аптек, но Валяша увлекал меня от одного дворца к другому, и, как заправский экскурсовод, требовал «посмотри налево, посмотри направо», сопровождая этот тур бесконечными байками, половину которых наверняка сочинял тут же на ходу. Прервать его было невозможно. Даже в Эрмитаж он меня не пустил: «Да ты и так уже в музее!». Впрочем, обнаружив хвост очереди, изгибавшийся по Дворцовой площади, я и сама отказалась от этих намерений.

Вернулись мы поздно. У меня от усталости отнимались ноги, и я хотела только поскорее в кровать, но Галина и не думала ложиться. Она дожидалась нас, и на круглом столе стояла кастрюля с картошкой, для сохранности тепла завёрнутая в несколько слоёв газет, которые тут же начали с шуршаньем разворачиваться. Заверенья, что мы поужинали, не помогли.

Тогда-то она и рассказала мне про куклу.

Сейчас, по прошествии нескольких лет, я всё пытаюсь вспомнить, откуда и куда ехала её семья. На телеге, издалека. Мне представляется, что телега нагружена скарбом, я вижу сундуки, смотанные в рулон ватные одеяла, задравшие кверху ноги стулья и торчащую во все стороны солому. Но, скорей всего, воображенье меня подводит: зачем перемешивать мебель с соломой? К тому же семья была бедная, вряд ли имущества набралось много. Ехали не в Питер: сюда Галина приехала взрослой, когда поступала в институт, тогда Ленинградский.

А поездка на телеге происходила, когда Галине было не больше четырех лет – это было её самое раннее, самое яркое и самое горестное воспоминание. Всей семьёй они перебирались из своего голодного угла в другой, где, верилось, будет сытнее. Ждал ли их там кто-нибудь или они ехали на авось, надеясь на помощь дальней родни, которая о них слыхом не слыхала? Да и говорила ли об этом Галина? Суть была в другом. Их, детей, было пять человек. Самого маленького, непрерывно хныкавшего, мать держала на руках. Остальные сидели сами, кто как устроился, все были старше Галины, но только у неё одной имелось невероятное сокровище, которое ей – опять-таки одной из всех детей – разрешили взять с собой. То была кукла: кружевной наряд, мягкое тряпичное тельце, фарфоровое личико с нежным рисованным румянцем, закрывающиеся глазки. Стоило её положить, веки с длинными ресницами опускались, и кукла засыпала. А поднятая вертикально, распахивала голубой взгляд и глядела удивлённо. Галя не расставалась с куклой, баюкала её всю дорогу и утешалась, рассказывая ей, что скоро они приедут в хорошее место, где будет много еды, и Галя обязательно накормит и куклу тоже.

Чудо это подарил ей папа, когда маленького ещё не было и она была самой младшей в семье. Поэтому, когда телега остановилась, а папа ласково попросил дать ему куклу, девочка и не подумала возражать, и безропотно выпустила любимицу из рук.

Отец ушёл и вернулся без куклы, сказав, что кукла пошла прогуляться. Гале было весело, тем более что папа принёс какой-то нехитрой снеди, и все пообедали, и даже на ужин кое-что осталось. Она забеспокоилась только тогда, когда телега снова тронулась.

– А моя кукла, папа? Ведь мы уезжаем, как она вернётся ко мне?

Папа вздохнул тяжело, а потом объяснил, что кукла не вернётся – пришлось продать её, потому что нужна еда, а продать больше нечего. Все те вещи, которые были у них с собой, ничего не стоили, народ бежал со всех сторон, все продавали всё, и никто не покупал, но вот эту фарфоровую красотку купили сразу, и за хорошую цену.

– И тогда я поняла, что куклы больше нет, и что больше никогда у меня такой куклы не будет. Как же я плакала, как плакала! – вспоминала Галина, шмыгая носом.

Картошку мы прикончили, и теперь она подкладывала нам в розовые розетки густого и почти чёрного от густоты сливового варенья, подвигала блестящие конфетки.

– Я никогда в жизни так не плакала, как тогда. И куклы такой у меня больше не было, я даже не видела таких ни у кого. А то бы обязательно купила! – она снова улыбалась, и было понятно, что из вежливости не хочет заставлять нас долго думать о печальном. А мне было до слёз жалко ту маленькую девочку, которая потеряла своё грандиозное и единственное сокровище.

Но Валяше надоело слушать.

– Не пора ли почивать, час-то поздний? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, разложил жалобно скрипнувший диван и принялся стелить выданное нам заранее бельё. Галина не обратила на это ровным счётом никакого внимания. Она продолжала сидеть, подлила себе чаю, подложила варенья. Валяша наконец закончил возню с пододеяльником и разлегся поверх.

Я спросила её, чем кончилось их путешествие, и оказалось, что кончилось всё хорошо, никто не умер с голоду, не заболел, все дети выжили, включая самого младшего. «Только вот теперь я одна из всех осталась», – сказала Галина. И мне, хотя у меня слипались глаза, пришлось выслушать ещё одну историю: про то, что десять лет назад у неё был рак молочных желёз, но она счастливо его пережила. Терпеливо вникая в подробности, я смотрела, как Галина с удовольствием разглаживает байку на совершенно плоской груди.

– Груди-то есть у меня приставные, когда в театр надо идти, я надеваю, – приговаривала она, не смущаясь присутствием Валяши, – но так, дома, не люблю, не ношу.

Наконец и я сдалась, запросилась спать, и Галина спряталась в свою комнатку, заманив туда предварительно кота и оставив нас наконец вдвоём.

С Валяшей мы несколько раз спали вместе, но только в самом буквальном смысле, а не насчёт секса – в этом смысле история была у каждого своя. Верней, у меня ничего не было: я грустила после разрыва, а Валяша крутил с девицами из модных тусовок. Но эти его сюжеты занимали самое большее неделю, потом он возвращался. Созваниваясь с Галиной, я не вдавалась в подробности, просто сказала, что обычно мы спим на разных кроватях.

– Но диван у меня всё равно только один, – ответила она.

Мне не приходилось волновалась насчёт того, что Валяша вдруг станет меня домогаться. Он, по его выражению, не находил во мне эротического объекта. Но у меня вдруг вспотели ладошки. Не знаю, что на меня так подействовало, новое место, целый день, проведённый вдвоём, или, может, медицинская откровенность Галины, но в тот момент мне было не по себе от мысли, что сейчас лягу рядом с Валяшей на этом скрипучем диване. Похоже, я в нём эротический объект вполне находила, хотя и отдавала себе отчёт в том, насколько он не подходящий.

Однако проблема оказалась не там и не та. Стоило мне устроиться, не раздеваясь, рядом с Валяшей, как в животе у меня забурлило.

– Кто-то переел варенья, – ехидно прокомментировал он.

– Мог бы сделать вид, что не заметил.

Тут Валяша вскинул брови и сложил гримасу, которую я, давно освоив язык его мимики, легко прочла как «невозможно не заметить то, что издаёт такие громкие звуки», потом протянул руку и дёрнул за хвост прикроватное бра, и мы погрузились во тьму.

Через пять минут мне пришлось бежать в туалет.

В инструкции к таблеткам от аллергии среди побочных эффектов честно указывалась диарея. Но поскольку ничего опасней булок с джемом я за весь день не ела, то надеялась, что обойдётся. Не тут-то было. Самое обидное, что от аллергии они как раз помогали мало, поэтому всю ночь я мучительно чихала и бегала в туалет. Под утро даже Валяша забеспокоился и пошёл набирать воды в электрочайник. Чай не помог, но забота была приятна.

Мы ушли, когда Галина ещё не поднималась. Старались не шуметь, но получалось не очень: Валяша зацепил за провод и вывернул на пол чайник, который, к счастью, был небьющийся, но шуму наделал порядочно. Но Галина всё равно не вышла и не откликнулась на моё «спасибо, до свиданья», которое я вполголоса сказала возле её двери. На улице я обнаружила, что карманы моего пальто набиты теми самыми конфетами, которые мы принесли вчера.

Потом я не раз думала о том, что надо бы записать Галинин рассказ про куклу, расспросить её подробно – и записать. Но не по телефону, нет, слишком печальная история, чтобы обсуждать её по телефону, вот приеду в Питер, и тогда.

И я действительно приехала, правда, только через два года. И снова не одна, со мной был человек, для которого на русском языке нет названья. Его называют «бойфренд» или «молодой человек», хотя мой был уже не очень молодой. Наш роман со Стасом был в самом разгаре, и главным образом по этой причине, а не только из-за моей аллергии, мы остановились в гостинице.

В букинге она называлась «семейного типа»: как выяснилось позже, это означало, что обувь придётся снимать прямо у входа, в общем коридоре, и идти в номер в тапочках – при отсутствии личных путешественникам предоставлялись казённые. Также она числилась по Невскому, а на самом деле выходила подъездом на Садовую, а окнами во внутренний двор-колодец. Кроме этих, недостатков мы в ней не обнаружили.

Меня наконец не терзал ни насморк, ни расстройство желудка, и ночью мы с увлечением скрипели кроватью, гадая, как переживёт это «семейный тип». И действительно, на вторые сутки нам предложили за ту же плату более просторный номер.

– Думаю, тут стены толще, – усмехнулся Стас, – или, может, соседей нет.

Снова стояла весна, на этот раз настоящая. Май репетировал летнее тепло, солнце пригревало, сирень на Марсовом набухала мелкими лиловыми бутонами, а несколько кустов дерзко зацвели и благоухали на всё поле. Мы безнаказанно объедались мороженым и рассказывали друг другу повести своей жизни. Среди прочего я поведала о своем первом заезде в Питер, умолчав про Валяшу, не из смущения, а чтобы избежать долгих объяснений. А про Галину рассказала. Надо бы зайти к старушке, послушать её истории, выпить чаю. Но перед тем необходимо купить антигистаминное, какое-нибудь хорошее, проверенное. Да и времени жаль, когда ещё нам удастся побыть только вдвоём.

– Подожди, успеем, – угадывал мои сомнения Стас.

Истории про куклу и рак груди я тоже ему пересказала, как и про то, что Галина каждый месяц обязательно ходила в театр и на концерт – билеты ей выдавали в пенсионном фонде. Ни музыка, ни театр её не волновали, не скрывала она, волновала сама возможность выйти, надеть нарядное платье, заявить всем видом: я здесь, я жива!

– Ты говорила, отец её украинец? – спрашивал Стас. – То есть получается, когда куклу продали, это они от голодомора спасались, в тридцатые?

– Нет, вряд ли. Она старая, конечно, но не настолько. Это должно было быть после войны. Хотя точно не знаю, я не спросила.

– Тогда выходит, послевоенный голод, сорок шестой, что ли. А куклу-то ей небось папа с войны принёс, немецкая, поди, кукла, трофейная. Он ведь воевал?

И снова я не знала ответа. Подробности казались несущественными, настолько меня поразила тогда сила этого детского горя, которое она на всю жизнь запомнила, так что даже и спасение от рака меркло перед этой утратой. А ведь надо было спросить. Но это не на час разговор, может, даже и не на день.

– Да не переживай, позвонишь из Москвы, по скайпу, с видео, – утешил Стас.

Правда, подумала я, это решит все проблемы. И кот пусть себе ходит.

Так мы и не пошли никуда, никто нам больше не был нужен, кроме удивительного стройного города, серо-золотого днем, а по ночам лилово-чёрного, как негр из песни Вертинского.

Неделя отпуска пронеслась с невероятной скоростью. Потом снова началась работа, дела, и только к концу лета я вспомнила, что хотела звонить Галине. Но на всякий случай решила сначала разведать у тётки, как дела у её питерской кузины.

– Она ж умерла, – неожиданно ответила тётка.

– Как? Когда?

– Так зимой. Я думала, ты знаешь. Двустороннее воспаление лёгких. Ну, она немолода была, постарше моего. Но жалко всё равно. Могла бы и пожить ещё.

– А что с котом? – невпопад спросила я.

– Остался с соседом. Внук хотел взять, но сосед сказал, что кот не захочет жить в другой квартире и что он за ним присмотрит. Комнаты её пустые стоят, внук говорит, можно остановиться, если кому надо. Я думала, что говорила тебе. Да ты ж ездила туда, разве не там останавливалась?

Мы поболтали ещё немножко. Вспомнили космический душ на кухне и портрет Сталина в спальне.

– Я ей говорила: сними! А она мне: а ты знаешь, сколько он сегодня стоит? Так и не сняла.

Перед зимой мы со Стасом обсуждали, не пожениться ли нам. Идея мне нравилась: коротать долгие тёмные вечера легче вдвоём.

– И у тебя наконец будет название: «муж». Но не сразу, нам дадут время передумать.

– Я редко меняю мнение, – заверил Стас. – А пышных церемоний устраивать не будем, правда? Мы ведь серьёзные люди, к чему это баловство!

Я кивнула.

– Но если вдруг ты хочешь, я на всё готов, – смеясь, продолжал он. – Мне фрак, тебе белое платье с фатой, машина с лентами и кукла на капоте.

– Вот куклу точно не надо, – сказала я.