Александр Соболев

Граффити на зеркале

КОГДА СТУКНЕТ…

 

И время стучится в рёбра, и мы по нему подковами.

Гримасы необщих лиц фиксируем строф гвоздями,

а перфоленту из будней на глади его мелованной

дырявим на конфетти… Бог весть, какими вестями

оно на десерт порадует. Но барабанных палочек,

которые в такт стараются, держат гонор и ногу,

из нас уже не получится. Разве что так, по мелочи –

чеканом ли, бубенцом ли. И ладно, и слава богу.

 

Мы бьём, как пёстрые дятлы, как бьют на берёзе зяблики,

до финиша полагаем, что действуем самостийно,

нам пухом гнёзда галактик, мы портим райские яблоки,

и средства наши негодные становятся кровным стилем.

Долбим скорлупу Вселенной, настырные, желторотые,

в слоистых светлых мирах следим красоту детали,

готовим снадобья в ступках для зелия приворотного,

настоянного на днях, что рядом прострекотали.

 

 

О САМОАНАЛИЗЕ

 

Психолог тот, и тонкий автор – тот,

кто в образе героя ли, страдальца –

но так себя на блюде подаёт,

что все гурмэ облизывают пальцы.

Но я не интересен для себя,

(хотя и не люблю об этом – всуе).

Меня снаружи будни теребят,

поэтому вовне и адресуюсь.

К тому же мне никак не по плечу

самоанализ и другие «авто».

И пусть давно указано врачу

(который в нашем случае и автор),

чтоб исцелился сам, а не дерзал

лечить других, и непременно – чохом, –

но всем рекомендую Кинозал,

способный демонстрировать эпоху, –

не эндоскопы. Любопытства ген

определяет внешние запросы.

 

…Я не люблю клистиры и пурген,

как средство провокации поносов,

хоть и вербальных. Тяжек дух складской

любвей зачахших, чувственных проекций,

фатальных фраз. Всё это мне на кой?

Я просто не дорос до вивисекций,

рефлексии, нудизма, (повторюсь!)

до самоедства с луковой подливой,

до ливера, распахнутого в Русь!..

Пускай другой в манере прихотливой

себя в себе опишет до кости.

А мы не станем. Мы побережёмся.

 

Прошу принять, как тезис, этот стих

а не как проявление пижонства.

 

 

КАК У ПТАШКИ КРЫЛЬЯ

 

Когда хотелось чувство оттенить

на фоне увлечения, на лоне

любви – бывало, руку протяни –

и пара строф затеплится в ладони.

Но что-то я давненько не пишу…

Потенция – потенцией, а всё же

кинетика желательна на ложе

поэзии. Любому шалашу,

укрывшему меня с моей милашкой,

я был бы рад… И будет ночь нежна,

когда одна она тебе нужна –

да кофе чашка.

 

Годятся также пустынь или лес,

но только чтобы ни единой рожи,

готовой неприятно потревожить

в интимном сочетании словес

двоих, соединившихся под знаком

свободной страсти. Как закон, двояка,

любовь – законов всех она сильней.

Любимец музы, не зевай! Однако,

удобства ради не женись на ней

«законным» браком.

Не то – кранты, финита, и – абзац

не протащить в анапеста фильеру,

и знай – греби, обслуживай галеру…

Тогда стихов янтарная сабза

из лакомства – дежурным станет блюдом,

и твой кураж окажется под спудом,

и будут стекловатой – облака,

а серебро степного родника –

простой полудой.

 

Оберегай свободу! Принцип сей

тебе полезен вовсе не для блуда.

Ослабнешь под напором пересудов,

во имя замирения гусей –

и будь ты хоть подкован, хоть обут –

придётся ту, которая двояка,

переть с досадой племенного яка

на собственном горбу.

А так… Луна сегодня в Скорпионе,

и сумрак тихо к улицам прильнул,

и твой посыл себя ещё не понял,

но лист бумаги – рядом. Ну же, ну!

И я навстречу руку протяну:

урочный час, и никого в гостиной,

и где-то счастлив скорпион пустынный,

облапивший луну.

 

 

РАССКАЗ О ПРОИСШЕСТВИИ,

ИМЕВШЕМ БЫТЬ С АВТОРОМ

В ПЕРИОД ЕГО ВРЕМЕННОЙ НЕТРУДОСПОСОБНОСТИ

 

После сильных морозов опять развезло,

потянуло чахоточным мартом,

и бечёвки проблем, затянувшись узлом,

шебуршатся с весёлым азартом.

Но куда мне до них. На теперешний час,

заглотнувши четыре облатки,

я лежу, как набитый костями матрац.

Каждой косточке хочется спатки.

Да не вышло… Хватило мгновения век –

и ползёт одеяло на плечи.

У постели на стуле стоит человек,

невысокий такой человечек.

 

Облачённый в изысканный алый камзол

и штанишки вульгарного кроя,

он стоял, попирая ногой димедрол,

удивительно ладен и строен.

Это был старомодно одетый пруссак.

Исключая возможность ошибки,

он кивнул головой в бесподобных усах –

продолжении чудо-улыбки:

– Шёнен таг! – Я приветливо скушал слюну.

Он слегка перегнулся со стула:

– Что там? Оспа?! Ого!.. Ветряная? Ну-ну.

Это где ж нам, голубчик, надуло?..

 

Одобрительно тыкая кожей ножон

ядовито-зелёное тело,

он сказал: – Тем не менее, жив. Вундершён!

Перейдём непосредственно к делу.

Разговор – о душе. От неё и разлад

организма, и прочие муки.

Отчего бы такой злополучный субстрат

не отдать в подходящие руки?

Вы расстанетесь с нею ещё не теперь.

Эту душу – о чём и толкую –

унесу как источник скорбей и потерь,

и вообще непонятно, какую.

 

Ведь порою она из вчерашних котлет

а порою – из кровельной жести.

Да к тому же её, как доказано, нет,

а и есть – так всегда не на месте.

Вы берёте малюсенький на душу грех –

и оплата, считайте, в кармане.

Обаяние! Власть! Сексуальный успех!

Достижения в творческом плане!

Вы хотите покоя?! Да несколько слов,

закреплённых в серьёзной бумаге –

и волшебный мираж золотых островов

будет ваш мановением шпаги!

Я могу Карабахом заняться всерьёз,

а могу – экономикой Польши.

Что там нас занимает, афганский вопрос

или чтобы деньжонок побольше?..

 

Это всё отдавало дежурным клише,

но и не было, впрочем, бахвальством.

Он судил о бесценной, бессмертной душе

с подкупающе здравым нахальством.

Я сопел, сомневался, косился на стул,

за какие, мол, сударь, таланты?

Наконец откровенно ноздрёй потянул –

как на запах его варианты?

Но пришелец попахивал лёгкой судьбой,

табаком, амаретто и мятой,

и вообще был чертовски приятен собой

человечек в берете примятом.

 

Убеждая, что риска – на склянку чернил,

разместясь между книжек и чашек,

он немного скучал и клинком шевелил

серебристый стальной карандашик.

И внезапно поняв, что не так уж далёк

от безумной, несбыточной цели,

я следил, холодея, как сизый клинок

покрывался узорами хмеля…

 

Он вскочил! – Я поспорю на сотню гиней,

что сейчас… Про себя повторите!..

О, майн херц!!! Мы немедля отправимся к ней,

к драгоценной своей Маргарите!

Неужели не ждёт?! Колебания прочь!

Полетим в грозовой атмосфере

в обустроенный мной за минувшую ночь

двухэтажный шалаш на Ривьере!

Не палаццо, но всё же не стыдно зайти,

получилось недурно в итоге.

Ну, а шкуру на вас перетянем в пути,

и побреемся тоже в дороге…

 

…И в пергаменте том, не страшась ни черта,

изумляясь удачи капризу,

я гусиным пером не спеша начертал

удалую корявую визу,

и покончив на этом с продажей души,

приподнявшись в горячей постели,

благодарно хватаюсь

                                  за яркий кувшин:

– Полетели, мой друг! Полетели!..

 

 

КАК ДЕЛАЛОСЬ СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ

 

Это море средь земель, óμορφος, hermosa, bella,1

голубая колыбель парусов и корабелов…

Знают только Ра и Сет, только Веды и акаша,

сколько раз в пучине лет наполнялась эта чаша –

или в мареве густом солнце мрачно пламенело,

циклопическим пластом соль морская каменела.

 

…Бог заплоты отверзал, угодив своим трезубцем

миллионы лун назад в терракотовое блюдце.

В разломившуюся твердь, в щель громадного прорана

шла негаданная смерть, злое тело Океана.

Исполинский сизый вал рвался страшно и упруго

в проседающий провал между севером и югом.

Оставляя острова, многоточие, постскриптум,

он гудел и бушевал между Сциллой и Харибдой.

 

Повелитель двух стихий, бог брутальный, седовласый

лил лазурь и малахит в мех по имени Таласа.

Занималось время вант, якорей, и рей, и ростров –

и клыкастый элефант становился с пони ростом

на шагреневых лугах, на зелёных пятнах суши,

где иные берега, крики чаек, блеск ракушек.

 

Раз уж облюбовал Средиземную ложбину –

бог, разивший наповал Лиссабон или Мессину,

кто играючи губил – нет и не было спасенья

от хозяина глубин, и ещё – землетрясений.

Но сегодня, но пока…

                                 Шёлком ряби ультрасиней

отражает облака мир огромный и красивый.

Миг течёт, как долгий сон. И в замедленном повторе –

берег Аттики. Муссон. Склоны гор и волны моря.

_ __

1 Красивое (греч., исп., итал.)

 

 

И ЭТО ВСЁ О НЁМ

 

1.

 

– Об имяреке и стихах?.. Тогда без околичных:

его стихи – увы и ах – пристойны, но вторичны.

Там нет ни бронзы вечевой, ни смелости ментала…

А в общем – пишет ничего, и сам неглупый малый,

иные рифмы хороши.

Но кто он есть? Любитель…

его хореев крепдешин не слишком самобытен.

И стиль, того… не комильфо. И сплошь нужна прополка…

Не видно, чтобы над строфой работал он, как пчёлка.

Где страсти мёд?.. одна перга. Словарь порой невзрачен.

А, впрочем, стоит ли ругать, когда так поздно начал.

 

2.

 

– Нет, я нарочно слово взял, чтоб грамотно, без спешки

его нахального ферзя своей ядрёной пешкой –

побить. Разделать в пух и прах.

Он пишет в стиле «крейзи»!

Я утонул в его стихах, как муха в майонезе!

От них в мозгах – один гудёж: то гиря, то обсосок…

Да эту заумь хрен поймёшь без словаря и сносок!

Кривой формат, хромой размер родит его бандура!

Ещё о «творческом зерне» вещать имеет дурость!

Ещё пытается учить, ещё куда-то лезет.

Копал бы землю за харчи.

Вот так. В таком разрезе!..

 

3.

 

– Какое чудо, Боже мой! Как тонко и красиво!..

Достать чернил, прийти домой, писать о нём курсивом!..

Прекрасный юмор, пряный слог, везде такие перлы!

…Он будет признан, видит Бог, и будет среди первых!

Он будит негу и любовь букетами созвучий!..

Мне Брюсов близок и Рембо, но здесь – особый случай.

Ведь даже в строчках о вещах немножечко нескромных

он просто прелесть… и вообще,

мне кажется, не промах…

 

4.

 

– Пока смотрел не целиком, читаю понемножку.

Мне этот автор незнаком – понравилась обложка.

Подборка, правда, неплоха.

Не всё легло на душу,

но вот запомнил два стиха. Хотите их послушать?

 

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера