Яков Басин

Крушеваны конца ХХ века

Память человеческая несовершенна, и в течение нашей быстротекущей жизни мы зачастую забываем многое из того, что с нами происходит. Наш мозг сам отсеивает и выбрасывает из сознания то, что излишне загружает память и тормозит протекание психических процессов. И как итог – мы нередко не можем вспомнить не только детали, но даже и весьма существенные моменты нашего, вроде бы, совсем недавнего прошлого. А ведь мы в свое время были свидетелями и, по большей части, участниками глобальных изменений, которые происходили с нашим народом в двадцатом веке.

На наших глазах начался и в настоящее время завершается исход евреев Восточной Европы. Еще в последние годы существования СССР на его территории проживало 2 млн. 600 тыс. евреев. Подсчитано, что за четверть века так называемой Большой алии из стран бывшего «коммунистического рая» убыло около двух миллионов евреев и нееврейских членов их семей. Не менее 80% этой огромной массы людей стали гражданами Израиля.

Среди литературы, посвященной этому процессу и анализирующей причины Исхода, почти нет публикаций о том, какую роль в стимуляции еврейской эмиграции сыграли слухи о возможных еврейских погромах, взволновавших страну в начале 1990 года. Во всяком случае, в Белоруссии эти слухи серьезно встряхнули еврейское население и заставили принять решение о выезде из страны даже тех, кто еще об этом к тому времени даже и не помышлял. И хотя погромы не состоялись, перелом в сознании людей произошел.

Сейчас уже трудно подтвердить мысль, что распространение слухов среди еврейского населения было запланированной акцией КГБ, как мы в свое время предполагали. Точно так же сложно в историческом контексте доказать сегодня, что кровавые Кишиневский и Гомельский погромы 1903 года также были запланированной акцией царской охранки.

А ведь царское правительство действительно пыталось спровоцировать еврейскую эмиграцию из России, и весь последующий ход исторических событий во многом на это указывает. Ясно одно: нужно бережно и терпеливо собирать материалы о том, что происходило с евреями в годы Большой алии, пока еще есть живые свидетели и участники этого процесса. Так уж случилось, что волей обстоятельств одним из таких участников оказался я.

1

Конец 80-х годов прошлого столетия стал переломным моментом в жизни советской еврейской диаспоры. Времена были прелюбопытнейшие. Политика перестройки породила подъем национального самосознания у всех народов, населявших шестую часть суши, именуемой Советским Союзом, и, конечно же, евреи не могли быть в стороне от этого процесса. Евреи тогда были одной из наиболее дискриминируемых государством групп населения: существовали запреты на профессии, процентные нормы при приеме в учебные заведения, ограничения на миграцию и эмиграцию, ширилась антисемитская пропаганда в государственных (иных тогда просто не было) средствах массовой информации. Была фактически уничтожена еврейская культура на разговорном языке идиш. Под корень были вырублены еврейская религия и национальная мечта о возвращении на свою историческую родину, воплотившаяся в концепцию политического сионизма.

Естественно было предположить, что рано или поздно возникнут такие общественные структуры, которые будут защищать национальные меньшинства (и еврейское, в том числе) перед лицом российского великодержавного шовинизма. Было ясно, что так дальше быть не может, иначе всё чревато социальным взрывом и серьезными осложнениями на международном уровне. И тогда власти пошли на уступки. Но позиции свои национальные меньшинства отвоевывали с трудом. Евреи были первыми на этом пути, и поэтому им было труднее всего.

Во-первых, власти хотели предотвратить политизацию развивающегося еврейского общественного движения и делали все, чтобы ограничить национальную инициативу чисто культурологическими рамками. В результате созданные общества регистрировали только как культурные центры. А чтобы вообще не допустить объединение людей по национальному признаку, в само название этих центров закладывали чисто большевистский «интернациональный» принцип. В результате возникло такое название Минского еврейского культурного центра, которое долго вызывало иронические улыбки: Минское общество ЛЮБИТЕЛЕЙ (выделено мной – Я.Б.) еврейской культуры (МОЛЕК). «А что, если к вам на ваши мероприятия придут неевреи? Вы что, их выгоните? Запретите принимать участие?» – спрашивали у организаторов.

Впервые я оказался на мероприятиях МОЛЕКа только в марте 1989 года. Участники организации, существовавшей уже почти полгода, собирались на какой-то «голубятне» в Троицком предместье – я даже не запомнил, где. Я посидел, посмотрел, что происходит, а потом напросился прочитать лекцию. Я тогда не вылезал из Ленинской библиотеки и, пользуясь благосклонностью сотрудников отдела редких книг и рукописей, которые привыкли ко мне еще со времени моей работы над книгой «Зов Прометея», выдавали мне изданные где-то в начале века книги С.Дубнова – не все фонды тогда еще были доступны. Отдельно я собирал материалы по «кровавому навету» – историю обвинений евреев в совершении ими ритуальных преступлений. Я даже получил для работы изданную в середине XIX века книгу В.Даля «Записки о ритуальных убийствах», в которой автор великого Толкового словаря живого великорусского языка собрал более 150-ти известных ему из литературных источников случаев обвинений евреев в ритуальных убийствах. Это и стало темой моей первой лекции.

С того дня и повелось: основной формой моей работы в еврейских организациях стали лекции по еврейской истории с древнейших времен и по сей день. С ними я выступал не только в Минске, но и в других городах республики. Не могу сказать, что много чего тогда знал по этому вопросу, но, как говорили древние, уча других, учился сам. Особенно важной в этом отношении для меня оказалась подготовка на полуторамесячном цикле в институте истории имени Ицхака Бен-Цви в Иерусалиме осенью 1990 г. В течение двадцати лет, до самого момента репатриации весной 2010 года, я читал лекции, писал статьи по еврейской истории и участвовал с докладами в международных конференциях. Все это привело к тому, что я был даже приглашен на кафедру культурологи факультета международных отношений БГУ, где и работал старшим преподавателем с 2002 года по день отъезда в Израиль.

«Просыпались» евреи от многолетней спячки быстро, и буквально спустя три-четыре месяца наши «посиделки» собирали по 300-400 человек. Сначала встречи проходили в Доме культуры на ул. Московской, потом этот зал перестал вмещать всех желающих, и пришлось перебраться в помещение Минскпроекта на ул. Берсона. Оторванные десятилетиями от своих национальных корней, евреи проявляли живой интерес ко всему, что так или иначе затрагивало их жизненные интересы. А поскольку еврейская культура была в загоне и прикоснуться к ней было просто негде – ни еврейских театров, ни музыкальных ансамблей, ни клубов, ни издательств, ни газет, ни программ на радио и телевидении, ничего этого не было, – люди толпами шли хотя бы на то немногое, что мог им предложить культурный центр. А это были лекции, вечера вопросов и ответов, встречи с известными (и не очень известными) людьми еврейского (и не только еврейского) происхождения, которые могли бы оказаться интересными собеседниками. Прошло очень немного времени, и я стал ведущим таких вечеров. А проходили они каждый понедельник. Собрания наши получили широкую известность в городе, и в июне 1989 г. меня ввели в состав правления МОЛЕКа.

     300-400 евреев, собравшихся вместе! Уже одно это было по тем временам волнующим и необычным. И независимо от того, что мы им давали в те вечера – интересное или не очень, актуальное с политической точки зрения или просто для развлечения, – сам факт, что в Минске (а потом и в других городах) появилось место, где евреи хоть раз в неделю могут открыто собраться вместе, посмотреть друг на друга, пообщаться, поговорить на общие темы, будил национальное самосознание людей, возвращал им загнанное в подполье властями чувство гордости. Как раз именно это чувство долгие десятилетия они не могли себе позволить проявить публично. Еще совсем недавно любой еврейский сбор рисковал дать повод для обвинения участвующих в нем в национализме или в сионизме. А национализм тогда был почему-то обязательно буржуазным. Уже сама по себе такая форма свободы становилась приметой нового времени. Эпохе, когда евреям было нужно стесняться своей национальности, пришел конец.

И вот в конце декабря 1989 г. в Москве прошел Первый съезд Ваада. Так стала называться созданная тогда конфедерация еврейских организаций и общин страны. Это была дань исторической памяти: так некогда назывались органы еврейского самоуправления в Великом княжестве Литовском (Литовский ваад) и Польше (Ваад четырех земель). От Белоруссии в Совет Ваада вошли председатель МОЛЕКа профессор живописи Май Данциг и я. Работал я тогда рентгенологом в Республиканской клинике скорой медицинской помощи, а в свободное время занимался журналистской деятельностью. К этому времени у меня уже вышло четыре книги, так что в культурном движении я не был посторонним человеком. Началась планомерная работа по созданию всей сети еврейских организаций в Белоруссии. Это была огромная работа. В нее было вовлечено несколько десятков человек – и светских, и религиозных. Приходилось ездить по городам, искать там активистов, которые могли бы возглавить движение на местах, проводить учредительные конференции и организовывать всю ту работу, которую уже проводил в Минске МОЛЕК.

 

2

Времена были неспокойные. Белоруссия была одним из центров идеологического антисемитизма в СССР. Основной идеологемой государственного антисемитизма в те годы был антисионизм. Генератором этого процесса был Институт философии Академии Наук БССР, выпустивший на общественную арену целую плеяду выдающихся в своем деле авторов. Одним из них был едва ли не главный советский «антисионист» того времени Владимир Бегун. Его книгами были завалены прилавки книжных магазинов. Но это уже были не «сороковые роковые», и нервы ему его оппоненты потрепали очень прилично, и не только письмами в ЦК и сбросом соответствующей информации западным радиостанциям. Однажды ночью минская молодежь разрисовала свастиками весь путь от его квартиры до ближайшей трамвайной остановки. Умер В.Бегун в 1989 г. в возрасте 60-ти лет от инфаркта, и сохранились о нем в «Википедии» лишь несколько строчек, главные из которых (кроме кратких биографических данных и перечисления выпущенных им книг): «борец против сионизма, иудаизма и масонства… преждевременная смерть в расцвете творческих сил – результат травли со стороны сионистов». Но, как известно, «свято место пусто не бывает», и на роль главного проповедника радикального антисемитизма был призван писатель Эдуард Скобелев.

В Минске тогда выходил единственный в стране печатный орган коммунистической партии, откровенно исповедующий самое оголтелое черносотенство и прямо цитирующий как истину в последней инстанции творения дореволюционных русских антисемитов Шмакова и др. Это был ежемесячный журнал «Политический собеседник». Сам себя сокращенно в прессе журнал называл «ПС». А почему бы компартии и не издавать такой журнал, если мировой сионизм в это время обличался во всеуслышание с высоты партийного амвона? Более актуальных тем у наших лидеров тогда, видимо, просто не находилось. В состав редколлегии «ПС» входил и заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК КПБ. На протяжении ряда месяцев в этом журнале печатались погромные статьи, разоблачающие «происки мирового правительства», которое якобы состоит из евреев, владеющих «всем золотом мира».

В большинстве статей сквозила тема коллективной ответственности еврейского народа за деяния отдельных ее представителей, якобы дорвавшихся до власти после Октября 1917 года. В антисемитской пропаганде, находящейся под контролем и прикрытием КПСС, в этот момент произошел коренной переворот. Если раньше В.Бегун и его коллеги обличали «сионистов» (читай, евреев) за контрреволюционную деятельность, за попытки свергнуть советскую власть, чтобы взять ее в свои, еврейские, руки, то теперь евреев уже стали обвинять как раз в преступлениях тех самых большевиков, против которых они якобы боролись. К началу 90-х гг. «жидоедством» стали заниматься и другие шовинистические издания, число которых к началу 90-х гг. многократно выросло. Свою роль в нагнетании антисемитских настроений в обществе они тоже сыграли. И вот уже на прилавках газетных киосков появились выходящие в Минске газеты «7 дней», «Славянские ведомости», «Политика, позиция, прогноз», «Белоруссия», «Личность».

Вечера, которые я вел, стали превращаться в отрытую антидиффамационную деятельность. Приходилось шаг за шагом анализировать антисемитские публикации и разъяснять людям суть всех этих измышлений о преступной роли евреев в жизни советского общества. Однако очень скоро зал стал наполняться и другой публикой. Ею стали те, кто стал серьезно задумываться о возможном отъезде из страны и хотел получить дополнительные доводы, которые подтверждали бы правильность такого решения. Антисемитские «верхи», несмотря на все свои уверения, еще не могли ничего изменить в жизни советского общества, а привыкшие к дутому патриотизму пронизанного великодержавным шовинизмом общества «низы» и не хотели никаких изменений. 

В начале февраля 1990 года по Минску поползли слухи о готовящемся еврейском погроме. Для нас, активистов еврейского общественного движения, возникшая драматическая ситуация стала неким моментом истины. Мы вдруг на полном серьезе ощутили, что мы, то есть МОЕК (букву «л» мы в общении между собой просто выбросили), представляем в глазах евреев города определенную силу и авторитет. К нам стали стекаться сведения из разных концов Минска. Приносили погромные листовки, рассказывали о ситуации на предприятиях (в одном из рассказов был факт приготовления какими-то рабочими автозавода заточек для «расправы» с евреями), об уличных граффити с изображением свастики и оскорбительными надписями, об инцидентах в транспорте, в магазинах. В воздухе все чаще стало витать вроде бы забытое слово «жид». И тут выяснилось, что благополучие в межнациональных отношениях – лишь внешнее, видимое, и что, как только возникает кризисная ситуация, немедленно находятся серьезные силы, нагнетающие погромные настроения в обществе.

Во-первых, мы сразу отметили всплеск дремавшего где-то подспудно бытового антисемитизма. А во-вторых, мы разобрались, кто же дирижирует всем этим процессом. Одна из дирижерских палочек совершенно очевидно была в руках редколлегии журнала «Политический собеседник». Автором же наиболее жестких (хоть во многом просто исторически несостоятельных) погромных статей как раз и был Эдуард Скобелев. Лавры Павла Крушевана, чьи статьи в 1903 году вызвали кровавый Кишиневский погром, явно не давали ему покоя. В февральском номере «Политического собеседника» за 1990 год, в дни, когда предпогромная истерия достигла апогея, появилась его очередная статья. В ней Скобелев прямо ставил перед читателем вопрос: что делать, если борьба с «еврейским засильем» будет безрезультатна? И сам же отвечал: поступать так, как поступают наши более удачливые в этом вопросе друзья – «браться за автоматы».

По слухам, погром в Минске должен был состояться 20 февраля. Аналогичная информация поступала и из других городов, хотя там, судя по всему, напряжение было несколько меньшим. В мастерской М.Данцига стал ежедневно собираться «штаб», в который вошли члены правления МОЕКа и лидеры молодежных еврейских организаций – Илья Зархин и Лев Пономарев, которые представляли Союз еврейской молодежи и студентов. Анализировались поступающие сведения, разрабатывались меры противодействия, намечались патрульные группы, маршруты их передвижений и т.д. На одной из встреч я рассказал о действиях еврейской самообороны, сорвавшей готовившийся в 1903 году кровавый погром в Гомеле. На мою долю также пришелся анализ печатной продукции и, в первую очередь, публикаций в журнале «Политический собеседник».

 

3

По мере того, как приближалась дата возможного погрома, атмосфера в городе накалялась, а тревога в еврейской среде усиливалась. М.Данциг нанес визит в ЦК и договорился о встрече с кем-нибудь из руководства.18 февраля весь актив собрался в приемной ЦК. В составе делегации находилась и наиболее заметная общественная фигура – лауреат Ленинской премии, один из авторов мемориального комплекса «Хатынь» Леонид Левин. На него мы возлагали особые надежды. Принимал нас заведующий отделом агитации и пропаганды Н.М. Концевой. Речь шла о сложившейся погромной ситуации в республике. На встрече присутствовал историк, профессор В. Михнюк. Разговор состоялся серьезный, и длился он, как мне помнится, минут сорок.

Хозяин кабинета вел себя спокойно, даже расслабленно. «Отбивался» в основном он, Михнюк отмалчивался. Откинувшись на спинку стула, он спокойно рассматривал сидящую перед ним группу людей, переводя взгляд с одного на другого. Ему излагали факты, накопленные нами, а он, вроде, как бы и не замечал их. Он успокаивал нас, как успокаивает отец детей во время какого-нибудь домашнего конфликта. Он говорил, что все наши страхи беспричинны, что это мы сами создаем нервозность, что никакого напряжения в обществе не существует, и что евреям республики ничего не грозит. Общался с ним, в основном, М. Данциг. А вот Л. Левин, который, кстати, вообще только один раз побывал на наших ежевечерних сборах, молчал.

Когда мы шли в ЦК, то, в соответствии с предварительной договоренностью, ждали, что в кабинете руководства будет скандальный писатель Э. Скобелев. Мы хотели посмотреть ему в глаза, но с этим «инженером человеческих душ» утром того дня успел независимо от нас «поговорить по душам» наш коллега из Борисова Александр Розенблюм. От второй встречи Скобелев уже уклонился. Когда я ощутил, что встреча подходит к концу, я задал Концевому один вопрос:

– Скажите, а как будет выглядеть ЦК нашей партии, если беспорядки или даже погром все-таки состоятся?

И тут Концевой вдруг как-то весь напрягся, подался вперед, прижался всем телом к столу и впился в меня глазами.

– А причем тут ЦК партии?

– Так ведь это же ЦК устами своего органа «Политического собеседника» призывает к погромам. Представляете, что подумают во всем мире, если что-то и в самом деле произойдет. Подстрекателем окажется наш ЦК. Вот ваш сотрудник писатель Скобелев прямо призывает браться за автоматы.

– Не может быть! Покажите!

Я вытащил из сумки журнал и зачитал небольшой отрывок из статьи Э. Скобелева «Что ожидает нас завтра?», в которой тот обильно цитирует книгу активного деятеля Союза русского народа Алексея Шмакова «Международное тайное правительство». Того самого Шмакова, который выступал на судебных процессах после кровавых еврейских погромов 1903 года в Кишиневе и Гомеле в роли адвоката погромщиков. «Что делать, – спрашивал Э. Скобелев в своей статье, – если капитализация СССР произойдет и “перестроечная революция” возвратит на свои места то, что было переставлено Октябрьской революцией?» И сам себе отвечал: «Протестовать, и делать это только так, как в Сальвадоре, – берясь за автоматы».

Когда Концевой услышал призыв браться за автоматы, случилась подлинная немая сцена. Почти по Гоголю. Лицо партийного функционера стало лиловым. В кабинете повисла напряженная тишина. Я подал ему журнал, раскрытый на нужной странице. Концевой пробежал глазами текст. Скандальные строчки были подчеркнуты. Он молчал, но в конце концов отбросил журнал в мою сторону и как-то устало откинулся на спинку стула.

– Вы что, не читали этого? – спросил я. – Вы же – член редколлегии журнала.

И вот тут, наконец, мы услышали то, что хотели услышать.

– Можете идти, и будьте спокойны: никаких погромов не будет.

При подготовке к визиту в ЦК мы допустили одну серьезную ошибку: мы не взяли с собой никакого заявления с перечислением фактов, которые говорили бы о погромной обстановке в городе. Но через три дня такой документ уже был готов. Написать это заявление для меня не представляло никакого труда, потому что подробный анализ ситуации и антисемитских публикаций у меня уже был готов и даже обсужден на наших вечерних заседаниях в мастерской у М. Данцига. Наше заявление оказалось в приемной ЦК уже 23 февраля. Позднее его текст послужил основой для статьи, которая называлась «Анатомия одной провокации». Ее авторами были Семен Ратнер, Юлия Кане и я. Рукопись я передал редактору единственной к тому времени еврейской газете в СССР «Хашахар», выходящей в Таллине (№7, июль 1990), – он тоже был членом координационного совета по проведению Первого съезда Ваада. А о том, что произошло в кабинете М. Концевого, мы рассказали в другой статье, опубликованной там же. Она называлась «…И никаких иллюзий» (№8, август 1990). Вот небольшой отрывок из неё.

«В нашем заявлении в ЦК КПБ мы раскрыли механизм спекуляции Э. Скобелевым на штампах общественного сознания, когда он возбуждал ненависть к евреям – мастерам “гешефта” и “междусобойчика”, агентам мирового масонства и “международного тайного правительства”. Мы даже выразили протест против откровенного призыва к погромам, когда Э. Скобелев призывал “браться за автоматы”. Мы передали этот материал сотруднику ЦК КПБ, курирующему вопросы межнациональных отношений, М. Концевому. Более того, мы ему даже поверили, когда он пообещал передать наше письмо на имя первого секретаря ЦК Е. Соколова адресату и соглашался с нами, что антисемит Э. Скобелев недостоин быть коммунистом. Поверили, хотя и знали, что Концевой сам является членом редколлегии “Политического собеседника”».

Разумеется, никакого ответа из ЦК или даже вежливого звонка тов. Н.М. Концевого мы не дождались. Но вот чего мы дождались – так это очередной статьи Э. Скобелева в «Политическом собеседнике» (№4, апрель 1990). Свою статью он назвал «Путь только к сотрудничеству». Правда, к какому именно сотрудничеству он призывал, в статье указано не было. Зато, отбрасывая все условности, не делая купюр из цитат известных черносотенцев царской России и не допуская никаких иносказаний, Скобелев, наконец, называет вещи своими именами. Евреев он называет евреями, а не сионистами, а деяния отдельных евреев ставит в вину всему еврейскому народу. Цитируя У. Черчилля (1920), он пишет о том, как прорвавшиеся к власти после Октября 1917 года евреи организовали «всемирный заговор с целью ниспровержения культуры и переделки общества на началах остановки прогресса». И добавляет другие слова У. Черчилля, дабы никто не перепутал, о ком конкретно идет речь: «Нет нужды преувеличивать роль этих интернациональных и большей частью безбожных евреев в создании большевизма и в проведении русской революции». Я тогда еще попытался проверить подлинность цитаты, но ничего не получилось, и пришлось поверить Скобелеву на слово.

Погрома тогда, в феврале 1990 года, не произошло, но накануне 20-го числа я все же решил подстраховаться. Объяснил жене, что погромов, может быть, и не будет, но на каких-то отдельных активистов, которые успели «засветиться» на общественной арене и уже одним этим попасть под «карающую десницу ГБ», могут быть совершены нападения. Дети с вечера ушли к друзьям, а мы напросились на ночевку к Гилям – русским друзьям с третьего этажа.

4

Погрома действительно не состоялось, и до сих пор в литературе нет публикаций по поводу того, что же тогда на самом деле происходило в обществе. Кто стоял за нагнетанием напряженности? Мы понимали, что «котел кипит», и достаточно подкинуть совсем немного дров, чтобы он взорвался. Еврейский погром мог легко дестабилизировать обстановку в стране. Человеческие жертвы заставили бы власти ввести в стране чрезвычайное положение и, использовав его как повод для ликвидации беспорядков, подавить зарождающиеся демократические изменения в стране. К этому шло. Уж больно отчетливо были видны попытки разрешить ситуацию таким образом. Анализируя обстановку в стране зимой 1990 года, я невольно прихожу к выводу, что власти просто не решились на какие-то акции из-за ситуации в Прибалтике.

Литва тогда кипела. Движение «Саюдис» проводило многотысячные митинги. В январе, за месяц до описываемых событий, М. Горбачев посетил Вильнюс. Как говорили наши ваадовцы из Литвы, на улицы во время этого визита вышло около четверти миллиона человек. Требование было одно – независимости Литвы, решение о которой Верховный Совет этой республики принял 11 марта, а председатель Совета Сейма «Саюдиса» Витаутас Ландсбергис провозгласил ее всенародно. Аналогичные процессы проходили и в Эстонии. Еще в ноябре 1989 года там было принято решение о незаконности фактически насильственного включения Эстонии в состав СССР в 1940 году. Спустя полгода эта историческая несправедливость была исправлена, и 30 марта 1990 года Верховный Совет республики объявил о государственном статусе Эстонии. Думается, в такой напряженной обстановке допустить еще беспорядки на почве и без того напряженного «еврейского вопроса» было бы безумием. Это могло привести к неизбежному конфликту с мировой общественностью, особенно чувствительной как раз по этому вопросу. Как говорится, этого только коммунистам в тот момент не хватало. 

Когда в 1991  г. в №1 «Вестника еврейского университета» в Иерусалиме был опубликован мой аналитический материал «Антисемитская пропаганда в журнале ЦК КПБ “Политический собеседник”» (его подготовила на английском языке на основании моих заметок доктор Людмила Дымерская-Цигельман), я этих предположений не высказал из опасения быть неправильно понятым. Но теперь, спустя четверть века, когда никаких других предположений никем не было высказано, осмеливаюсь писать об этом. Думаю, что придет время, и нужные по этому вопросу документы будут опубликованы. Хотя, судя по тому, каким ходом идет реставрация сталинизма практически во всех его формах в современной России, ждать придется еще очень долго.

Напомню, что до распада СССР и развала КПСС тогда оставалось еще более полутора лет, но публикации в партийном журнале, каковым являлся «ПС», автором, каковым являлся писатель – сотрудник ЦК, а издателем был все тот же ЦК, теперь уже скрыть в глубинах архивов невозможно. Пусть после этого хоть кто-нибудь скажет, что КПСС не проводила политику агрессивного государственного антисемитизма. Как мы видим, даже сами сотрудники ЦК партии не стеснялись вслух об этом говорить. Социализм рухнул, не выдержав тяжести великодержавного шовинизма. И в этом плане любопытно, тем не менее, узнать: кто же все-таки развалил компартию? Может быть, сами сотрудники ЦК? Как мы видим, чтобы обвинить евреев во всех смертных грехах, они готовы были пожертвовать атеизмом, большевизмом и вообще всей русской революцией!

Подробности всех этих событий мы обнародовали при переполненных залах в «посиделках» на ул. Берсона. Мне же понадобилось пройти еще через одно испытание. Произошло это спустя два месяца после событий с несостоявшимся погромом. 9 мая того же года на Яме впервые еврейский митинг был озвучен властями. До этого в День Победы к Яме подгонялась легковая машина с установленными на крыше огромными громкоговорителями, и с самого утра на весь окрест начинали разноситься звуки бравурных маршей и патриотических песен. Мы подходили к сидящим в этих автомобилях сотрудникам и говорили, что здесь, в Яме, похоронены сотни жертв гитлеровского геноцида, что это не просто мемориал, это – кладбище, а на кладбище не принято, чтобы звучала такая музыка. Те отмалчивались, а речи митингующих у «черного обелиска» никто не слышал не только стоя поверху, по краям Ямы, но даже находясь в котловине ее. Так вот, 9 мая 1990 года впервые то, что происходило в чаше Ямы, слышали все.

Громкоговорители далеко разносили каждое слово. Недавние страхи наложили отпечаток на весь ход митинга. Они, что называется, «развязали языки». Выступал и я. Мое выступление было наполнено фактами по той антисемитской атмосфере, в которой мы тогда жили. Я говорил о нагнетании в республике антисемитских настроений, о черносотенной прессе, о разжигании национальной розни с явной подачи властей. По нашим подсчетам, в чаше «Ямы» и рядом с ней собралось в тот день не менее четырех тысяч человек. Как мне потом говорили, во время моего выступления стоявшие в толпе офицеры милиции хмурились и мрачно переглядывались. Вечером того же дня я выехал в Москву на заседание Совета Ваада, и 10 мая был избран в Президиум Ваада, заменив в нем выбывшего представителя Литвы Манулиса Зингериса, ставшего позднее членом литовского правительства.

Рано утром 12 мая я уже вернулся в Минск. Войдя тихонько в квартиру и пытаясь никого при этом не разбудить, я немедленно почувствовал запах паленого. Навстречу вышла жена. «Что-то сгорело?». Вместо ответа она завела меня в спальню. В том месте у окна, где за шкафом, отделяющим супружеское ложе от закуточка, где располагалась пятнадцатилетняя дочь Лиза, было черно от копоти. Оказывается, вечером 11 мая, в полночь, вся семья сидела в гостиной у телевизора. Квартира располагалась на первом этаже жилого дома, в ста метрах от площади Калинина. Было очень жарко, окна были распахнуты настежь, и вдруг из спальни потянуло тяжелым удушливым запахом. Забежали туда. Вся оконная стена пылала ярким пламенем. Приехали пожарные. К их приезду пожар уже успели погасить. Составили акт. Выяснилось, что в соседних домах были подожжены еще несколько почтовых ящиков. На книжной полке, над диваном, на котором спала Лиза, обуглились корешки книг и сгорели все Лизочкины этюды, которые она рисовала в художественной студии. Следы копоти видны и сегодня на этюднике, который она спустя три года, уезжая в Израиль, взяла с собой.

На подоконнике были видны следы, как минимум, двух участков возгорания. Мою семью спасло то, что оконная гардина была из дедерона. Она не горела, а тлела, издавая жуткий запах. Сгорела штора, часть книг на полке у кровати дочери, футляр швейной машины. Запах и заставил всех броситься искать его источник. Назавтра пришел капитан пожарной охраны. Он все посмотрел, молча что-то записал себе в записную книжку и так же молча пошел к двери. Догнал я его уже на лестничной площадке. «Ну что?» – спросил я. – «Ничего. Какой-то хулиган бросил в открытое окно первого этажа спичку». – «Как вы думаете, сколько коробок спичек вам понадобится, чтобы поджечь толстенное окрашенное дерево, из которого сделан подоконник, да ее в двух места сразу?» – спросил я. Капитан промолчал, а потом все же спросил: «Так как же, по-вашему, произошло возгорание?». – «Но вы же профессионал. Вы что, ничего не слышали о жидком напалме?» Капитан бросил на меня злой взгляд, повернулся и ушел

А летом в Минск приехала группа израильских телевизионщиков во главе с известным комментатором Хаимом Явином. Первая серия его семисерийного фильма «Тлеющие угольки» была посвящена евреям Белоруссии. Начиналась она съемками остатков пожара в моей квартире, так что история эта получила некоторый международный резонанс. Может быть, поэтому в последующие двадцать лет до отъезда в Израиль меня никто таким образом не тронул. Расписывали угрожающими надписями стены подъезда, лестничной площадки и лифта, рисовали огромных размеров свастики на стене магазина напротив моих окон, но агрессии, подобной поджогу, больше не повторялось. Нацистский сайт JOSH (Jewish skinched) посвящал мне целые очерки и карикатуры. Каким-то образом эти твари узнавали о моих приездах в Минск даже после репатриации, и однажды сделали целый «фестиваль» граффити в моем подъезде, чему была посвящена одна из моих первых публикаций в израильской русскоязычной газете «Секрет», но дальше этого уже не шло.

В октябре того, 1990 года, я поехал по путевке Ваада учиться в Иерусалим на пятинедельный цикл в институт истории имени одного из президентов Израиля Ицхака Бен-Цви. Получил там сертификат на право преподавать историю еврейского народа в странах диаспоры. И там, в Израиле, уже как член президиума Ваада, посетил много разных организаций, пытаясь протолкнуть идею создания во всех городах СССР с большим еврейским населением культурных центров, объясняя это необходимостью бороться с еврейской ассимиляцией.

– Какие культурные центры?! – говорил мне в личной беседе председатель Еврейского Агентства Барух Гур. – Яша, посмотри, что творится в СССР. Из страны уезжают десятки тысяч человек. Скоро начнут уезжать сотни тысяч. Идет великий процесс исхода восточно-европейского еврейства. Мы здесь, в Израиле, создаем для репатриантов целые города развития. Еще два-три года, и в СССР не останется ни одного еврея!

Я пытался возражать, говорил, что все гораздо сложнее, что думать надо не о тех евреях, которые уже приняли решение, а о тех, кто, может быть, еще и не задумывается о том, что они – евреи. Меня никто не слушал. Что ж, из стран бывшего СССР действительно в один только Израиль уехало за первые десять лет Большой алии около миллиона евреев, но ведь еще сотни тысяч оставались. И когда у меня иногда спрашивают, почему я так долго сидел в Минске, в то время как мои дети уже почти двадцать лет жили в Израиле, я отвечаю – потому что там, в Минске, я был нужен евреям больше, чем здесь в Израиле. Еврейское присутствие в европейском регионе бывшей российской империи, даже когда она носила название Советского Союза, будет всегда, и нужно работать независимо от того, сколько евреев там, в конце концов, останется. К этому нас подталкивают взлелеянные веками великая еврейская солидарность и традиционная еврейская благотворительность.

А потому работа с еврейским населением не останавливается ни на минуту, как не останавливалась она и в 1990 году, несмотря на то, что именно тот год был отмечен самой высокой цифрой еврейской эмиграции и репатриации. Еврейские организации росли, как на дрожжах, и если на первом съезде Ваада Белоруссия была представлена всего четырьмя городами и соответственно четырьмя организациями, то к апрелю 1991 года, к учредительному съезду республиканского объединения, их уже было около пятидесяти. Жизнь продолжалась.