Александр Карпенко

Книжная полка Александра Карпенко. Рецензии на книги Андрея Баранова, Светланы Астрецовой, Александра Лазарева, Константина Кедрова, Людмилы Осокиной, Лады Миллер, Бориса Фабриканта и Германа Власова


СЕРДЦА ЧЕТЫРЁХ,


ИЛИ ЛЮБОВНЫЙ КВАДРАТ АНДРЕЯ БАРАНОВА


(Андрей Баранов, Полёт бабочки. Роман. –
М.,  Издательские решения, 2021. – 240 с.)


 


Для поэта Андрея Баранова «Полёт бабочки» – первый опыт большой прозаической книги. Андрей давно в литературе, у него прекрасный язык, он человек с большим жизненным опытом, так что первый прозаический блин априори не мог выйти у него комом. Просто мастер стихосложения попробовал себя в другом жанре. И всё получилось. Автобиографичность «Полёта бабочки» помогла новоиспеченному прозаику справиться со всеми сложностями, подстерегающими новичков. Андрей Баранов поднимает в своём романе вечный вопрос о том, что такое человеческое счастье, в разных его проявлениях. Можно ли быть счастливым за счёт другого человека? В чём, в конце концов, смысл нашей жизни? Баранов рассказывает нам о дружбе и предательстве. И всё это даётся на широчайшем историческом просторе от гражданской войны между белыми и красными до наших «ковидных» дней. Искромётный язык автора и его философская подготовленность делают «Полёт бабочки» увлекательным чтением не на один раз, собеседником в жизни. Бывают моменты, когда человеку нельзя выжидать, медлить с активными действиями. Пассивность приводит к поражению и потере смысла жизни. Переосмысливая роман Андрея Баранова, мы можем многое понять и в собственной судьбе, научиться ценить то хорошее, что встречается нам на жизненном пути.


«Полёт бабочки» – это роман о зрелости человека. «Зрелость, – говорит Баранов, – это прощание с вечностью. Ты вдруг не абстрактно, а по-настоящему понимаешь, что смертен, на самом деле смертен, и каждый прожитый год приближает тебя к неизбежному финалу». «При пандемии, – домысливаем мы вслед за автором, повторяя фразу булгаковского Воланда, – человек ещё и внезапно смертен». Современная ситуация в мире делает роман Андрея Баранова в высшей степени актуальным.


К «Полёту бабочки» очень подходит определение «сердца четырёх». Четверо институтских друзей разыгрывают между собой пасьянс своей жизни. Павел и Игорь, Ната и Римма всё время проводят вместе. Это люди, которые родились в Советском Союзе и впитали в себя лучшие человеческие качества, унаследовав их от родителей, бабушек и дедушек. Они, студенты, хотят немного изменить советский строй, сделать его более человечным и привлекательным. Пусть это будет «социализм с человеческим лицом»! Мы видим из романа Андрея Баранова, что такие попытки были не только в Чехословакии.


Павел, главный герой романа, организует дискуссионный клуб о достоинствах и недостатках социализма. Но молодого политика вызывают в обком партии и там прессуют так плотно, что он впадает в глубокую депрессию и теряет интерес к жизни. Пройдёт всего несколько лет, и такие дискуссионные клубы станут повсеместными. И друг Павла Игорь легко воплотит в жизнь идею своего товарища. Андрей Баранов создаёт удивительный, потрясающий образ настоящего друга. Игорь проносит преданность Павлу через любовную драму (друзья всю жизнь спорят за одну и ту же женщину). Ревность не только не убивает дружбу, но и делает её тонкой, чуткой, человечной. Именно потому, что это друг. Дружба и любовь образуют в романе Андрея Баранова фугу жизни.


Игорь в конечном итоге оказывается лучшим другом, нежели Павел. У меня даже возникло ощущение, что именно Игорь – настоящий главный герой романа, который пронёс дружбу и любовь через все испытания. Он затмевает Павла по гибкости, интуиции, смекалке. В самые тяжёлые минуты он не лишается способности думать на несколько ходов вперёд. Это такие «шахматы жизни». Поэтому он и побеждает. Единственное, что ему не под силу – добиться от Риммы, любимой женщины, ответных чувств. Тем не менее, в какой-то момент она позволяет ему себя любить и выходит за него замуж. Как бы в знак благодарности за его преданность. Иногда лучше синица в руке, чем журавль в небе.


Но человек устроен так, что всё равно хочет журавля. Счастье как синица и счастье как журавль – спорят между собой в течение всего романа. Имеет ли человек моральное право на журавля, имея уже синицу? Можно ли изменить синице ради журавля? Или же нужно было изначально ждать журавля, идти за журавлём? К сожалению, все эти вопросы человеку приходится решать в юности, когда он не очень-то готов их решать. Он идёт по наитию и верит, что всё ещё можно будет исправить. Юная жизнь не ищет Бога. Но дважды войти в одну реку невозможно. А затем чувства, подавленные в себе ради супружеского долга, вырываются на поверхность, подобно тому, как трава пробивается сквозь асфальт. Сама жизнь невольно выступает в роли режиссёра любви. Если бы Павел и Римма случайно не встретились в день похорон его отца, между ними ничего бы не произошло. В дни утрат мы наиболее уязвимы и потому обнажены. Хочется компенсировать потерю близкого человека нежностью души, чем-то хорошим, устремлённым в будущее.


Мир интимных чувств – очень тонкая сфера. Маленькая обида – и горячая любовь сменяется отторжением на годы. Что важнее – любить самому или быть любимым? Понятно, что взаимная любовь лучше всего, но в жизни такая синхронность встречается нечасто. Трудно дождаться взаимной любви в юношеском нетерпении. Хочется как можно быстрее создать семью, гормоны не дают молодому человеку покоя. И если в молодости можно жить почти с любым представителем противоположного пола, то в зрелости планка требовательности у человека повышается. Роман Андрея Баранова – энциклопедия жизни в разном возрасте.


Фактически в романе Баранова мы видим не любовный треугольник, а любовный квадрат. Другое дело, что квадрат в плане отношений между мужчиной и женщиной – фигура неустойчивая. Он всё время норовит «упроститься» до треугольника. Правда, по аналогии с шедевром Малевича и держа в уме финал романа, можно трактовать эту геометрическую фигуру как чёрный квадрат любви. Почему главные герои романа внезапно умирают в финале? На мой взгляд, потому, что они не использовали в своей жизни великий шанс, который даётся немногим. Мы верим автору и принимаем «несчастный» финал романа. Почему? Да потому, что Андрей Баранов везде на протяжении повествования правдив и естествен. Правдивый человек честен с читателем до конца. Шанс на любовь, дарованный судьбой, не может длиться бесконечно! Один раз дали его героям. Второй, третий… ну сколько можно? Наверное, поэтому они и уходят от нас навсегда. «Запретная» любовь не в состоянии перерасти у них в устойчивую, творческую, семейную.


Помимо дел сугубо лирических, «Полёт бабочки» интересен тем, что анализирует всю нашу новейшую историю, начиная ещё с гражданской войны. Некоторые эпизоды романа читаются как откровение. «Павел понял, что большевики смогли предложить России проект будущего и поэтому победили. У белых не было такого проекта, они звали вернуться в прошлое, и народ за ними не пошёл. Потому-то объективный ход истории оказался на стороне красных. Белые не услышали и не поняли душу народа, не смогли предложить ему прекрасного волшебного замка, ради которого не жалко было бы умереть». Принимаю такую историческую версию от Андрея Баранова! Также очень интересно и парадоксально Баранов пишет о «несовпадении» человека на работе с тем же человеком дома (по поводу Ивана Матвеевича, отца Наты). «Наверное, и эсэсовцы в быту были милыми домашними людьми». Всё это раздвигает линейный мир, показывая его в цветущем разнообразии, в неоднозначности и даже порой амбивалентности. Андрей Баранов рассчитывает на умного читателя, и это большое достоинство книги. Такого рода откровения – не редкость в «Полёте бабочки». И это не может не радовать в век доминирования оглупляющего искусства.


Поэт Андрей Баранов написал настоящий роман, со сквозным образом бабочки, пронизывающим повествование. Образ бабочки у Андрея многофункционален. Это и красота, парящая над ужасами жизни, и детская мечта, и пестрота крыльев, на которых человек поднимается в небо за своей мечтой. Бабочка у Баранова – это ещё и волшебный ковёр-самолёт, сев на который, человек отправляется в путешествие к своим предкам. Можно, наверное, метафорически сказать и так: «Ната и Римма – две яркие бабочки в жизни главного героя». А ещё, конечно, есть бабочка-любовь.


Удалась ли героям Баранова их жизнь? Однозначного ответа на этот вопрос у автора нет. Как поётся в популярной песне «Под музыку Вивальди», жизнь была напрасной и жизнь была прекрасной. Самые глубокие вещи сотканы из противоречий. Павел и Римма вырастили детей, но семейная жизнь не задалась. Сын Павла уехал на ПМЖ за границу, оставив родителей в одиночестве. Самым счастливым из четверых друзей можно, с некоторой натяжкой, назвать Игоря. Он хотя бы прожил жизнь с любимой женщиной. С неверной, не любящей, но зато любимой. Мы видим, что все герои Андрея изменяют своим супругам: кто-то из-за любви к другому человеку, кто-то просто из одиночества. Как трактовать супружескую измену? Если Бог есть любовь, то изменяющий любви, получается, убивает Бога. Но не всё так просто. У Андрея Баранова герои, скорее, изменяют друг другу от отсутствия любви. Это такая ловушка, в которую часто попадают даже самые достойные люди. Любой наш поступок можно оправдать логикой. А логику человек выстраивает сам, в зависимости от своих текущих интересов.


Есть у меня и небольшие замечания к автору романа. Постельные сцены в романе выписаны, на мой взгляд, чересчур натуралистично. Натурализм тянет на себя одеяло, отвлекает внимание читателя. Мне кажется, это не совсем вписывается в стилистику «Полёта бабочки». В другом произведении такая бьющая через край интимная откровенность, возможно, была бы уместной. Хочется большей органичности повествования. В концовке романа отвлекают на себя повышенное внимание второстепенные персонажи. Им, на мой взгляд, уделено слишком много текста. Уже пошла кода, уже над Риммой и Павлом завис дамоклов меч судьбы. Автор словно бы нарочно оттягивает концовку, не желая расстраивать читателей.


Многовекторность «Полёта бабочки» удивляет и радует. Когда автор рассказывает нам о мире ребёнка, маленького сына Павла, может показаться, что мы читаем детскую книгу. У Андрея, очевидно, есть нераскрытый потенциал детского писателя. Пушкин, конечно, немного лукавил, когда говорил, что его «лета к суровой прозе клонят». Дело, мне кажется, не в этом. Просто некоторые художественные идеи лучше реализуются в виде прозаического текста. Возраст тут ни при чём, писателю просто требуется большая усидчивость и больший, по сравнению со стихотворением, объём работы. Хочу пожелать Андрею Баранову не бросать прозу. Проза получается у него хорошо, достойно, певуче! Это «умная» проза человека, который пытается осмыслить своё время.


 


КИНО НА БУМАГЕ, ИЛИ ДВОЙНОЕ ЗЕРКАЛО МИРА


(Светлана Астрецова, Зеркальный лабиринт.
Сборник стихотворений с иллюстрациями автора. –


М., Издательство АСТ, 2021, 128 с.)


 


Светлана Астрецова – это «двойное зеркало мира». Красивая, высокая женщина, она сама является объектом пристального внимания ценителей женской красоты. Женская привлекательность Астрецовой выходит далеко за рамки рядовой комплиментарности. Эта красота кажется настолько возвышенной, не от мира сего, что ею восхищаются даже сами женщины. Мастерство Астрецовой-поэта, может быть, не так велико, как у людей, занимающихся преимущественно поэтическим творчеством. Но в нём есть стиль, в нём есть большая личность. Светлана талантливо использует свои сильные стороны – погружённость в мировую культуру и режиссёрский взгляд на окружающий мир. Стихи Астрецевой – это «кино на бумаге», визуализированная лирика художника и кинематографиста.


Ещё одна грань дарования Светланы Астрецовой – художественное оформление своих произведений. Цветная и чёрно-белая графика. Профессиональные художники высоко оценивают работы Светланы. Мне же её графика навевает воспоминания о творчестве Обри Бердслея, Митрохина, Феофилактова, Александры Экстер, мирискусников и других художников Серебряного века. Мы видим, что поэзия для неё заключена не только в стихотворных строчках. Вот что рассказывает о себе Светлана: «Рисовала я с самого детства. Я любила рисовать красивых дам в шляпах, старинных туалетах и даже помышляла о том, не стать ли мне модельером. А писать я стала довольно поздно. Наверно, мне было лет 13-14. Мне нравилось участвовать в литературных конкурсах, потому что нас освобождали от уроков. И была конференция по Шекспиру, где надо было перевести несколько сонетов. Я села и перевела и совершенно неожиданно получила первое место. И я стала потихонечку переводить. Это сначала были переводы с английского и с французского, а потом я начала писать свои стихи. Я подсела на поэзию как на наркотик, и это часть моей жизни, с которой я не могу расстаться».


 


Сверкая, зеркала скрывают


В груди вселенные. В зените


Стоит светило, я сражаюсь


С желанием его похитить.


 


Образ лабиринта, заимствованный нами у древних греков, постоянно присутствует в русской литературе. Например, известный прозаик, культуролог и телеведущий Виктор Ерофеев издал двухтомник статей об искусстве «Лабиринт один» и «Лабиринт два». И так подписал мне одну из своих книг: «Саше на выход из лабиринта». Подразумевалось, что лабиринт – это мучительное блуждание в поисках истины. А вот зеркальный лабиринт Светланы Астрецовой не вызывает у меня желания немедленно его покинуть. Может быть, потому, что лабиринт, отражённый в зеркале, теряет свою одиозность, свою беспросветную замкнутость. Жизнь ведь тоже, в сущности, лабиринт, но выйти из него хочется как можно позже.


 


Сюжет, как феникс, вышел из пожара


(Он был хитёр и дьявольски красив),


Рос, точно жемчуг, в недрах будуара


И в сердцевинах раковин морских.


 


Листы ложились высохшей листвою,


И образы срастались в острова.


Герои обретали жизнь, присвоив


Бесстыдно голос и мои слова.


 


В раскрытое окно из зарослей акаций


Слетались и кружили близ лица


Фантазии, привыкшие питаться


Горячей кровью своего творца.


 


Секрет успеха Астрецовой-поэта заключается в том, что она абсолютно естественна в том, о чём пишет. Она говорит «о своём», даже если действие происходит в Средние века. В её душе «потрескивают искры, по венам льётся ток». У писательницы есть другие таланты, которые разнообразят её личность. Она – известный кинорежиссёр-документалист, автор фильмов о Вертинском, о Дягилеве, об Академии русского балета им. А.Я. Вагановой. «Зеркальный лабиринт» – уже вторая книга молодого (30 лет) поэта. Несмотря на молодость автора, творчество Астрецовой отмечено вниманием таких выдающихся деятелей нашей культуры как Лев Аннинский, и Владимир Микушевич, Эдвард Радзинский, Дмитрий Воденников, Денис Драгунский, Андрей Максимов, Лев Прыгунов, Николай Цискаридзе… боюсь, список далеко не полный.


Кинорежиссёр – человек зависимый. Не всегда есть работа, поскольку работу должно заказать государство. В свободное от работы время Светлана Астрецова, подобно Эльдару Рязанову, пишет стихи. Пандемия только многократно усилила это стремление. И, как мы видим из её новой книги, она пишет не только стихи. А ещё – она путешествует, и это тоже отражено в её книгах. «Нет большего счастья, чем открыть для себя новый город. Одни города открываются оглушительно, как бутылка шампанского, к другим приходится осторожно подбирать ключ, перепробовав всю связку. Я часто вижу во сне готические шпили и пряничные домики, разноцветные мостовые и площади с фонтанами городов, где мне довелось побывать, и тех, где никогда не буду. Романы с городами обрушиваются на меня куда чаще, чем романы с людьми». Качество прозы Светланы Астрецовой таково, что я не могу говорить о «Зеркальном лабиринте» исключительно как о книге стихотворений. Её произведения настолько насыщены культурными смыслами и реминисценциями, что обилие сносок под ними выглядит абсолютно естественным. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», – обмолвился Шекспир. Светлана Астрецова – наш проводник. Наш «дантовский Вергилий» в мире культуры.


Астрецова – не поэт мейнстрима. Её лирика находится вне традиционного контекста русской женской поэзии. Её поэзия, в этом смысле, беспола, и это не мыслится как недостаток. Вместе с тем, Владимир Микушевич говорит о «воинствующей интимности» её стихов. Очевидно, что интимность эта не женская, а художническая. Порой возникает впечатление, что автор пытается реанимировать отжившую эпоху начала ХХ-го века и вдохнуть в неё новую жизнь. Не случайно в книге возникает фигура Жана Кокто. Он, хотя и не относится к нашему Серебряному веку, является связующим звеном между литературой и золотым веком кино. А Серебряный век русской поэзии – серебряный только по названию. Для нас он самый что ни на есть золотой!


Я скептически отношусь к «Зеркальному лабиринту» как симфонии нового декаданса. Сам этот образ – суперсовременный и свойствен, в первую очередь, метаметафористам, в частности, Константину Кедрову. Какой же это декаданс? Это, скорее, авангард! Другое дело, что Светлана не раскрывает эту метафору как авангардную. Но в чём же её упадничество? Дез Эссент, герой культового романа Гюисманса «Наоборот», бежал от общества, уединившись в нарциссическом самолюбовании». Но ведь Светлана Астрецова – не затворник, а подвижник! Она работает с огромными коллективами! В общем, не вяжется как-то у меня её облик с традиционным декадентством. А вот эстетизм, с некоторым привкусом имморализма, отрицать в её произведениях сложно. Есть в новой книге и цветные фотомодельные портреты Светланы Астрецовой.  Ещё одна «зеркальность» её лабиринта.


«Что в имени тебе моём?». В фамилии «Астрецова» слышится древнегреческое ?στ?ρ – «звезда, светило». И она, несомненно, стремится быть звездой, в широком смысле этого слова. У Светланы много интересных мыслей, которые выдают в ней глубокого человека, склонного к парадоксальному мышлению. Так, например, в одном из своих ранних стихотворений она говорит о том, что истинное бессмертие – не извлекать Галатею из мрамора. Согласно Астрецовой, тайное лучше явного, а недовоплощённость глубже завершённости. Это идеи великого Микеланджело Буонаротти. А вот как аукается в стихах Светланы Максимилиан Волошин, один из любимейших, наряду с Северяниным и Цветаевой, её поэтов Серебряного века. Помните, у Волошина: «Я стал строками книги в твоих руках… Меня отныне можно в час тревоги перелистать». А вот что пишет Астрецова:


 


Восторженно, жадно, неосторожно


(Так вор глядит на алмаз)


Со всех витрин, стеллажей, обложек


Я буду смотреть на вас.


 


Вы тронете книгу (обложка – не кожа!),


И я не приму отказ.


Обманом, бесчестно, бесстыдно и всё же


Я буду в руках у вас.


 


Есть в новой книге Светланы и другие интересные идеи. Вот, например, она искусственно делит людей на чёрных и белых, и это отнюдь не цвет кожи. Наверное, лучше было бы сказать «светлые» и «тёмные», но Светлана, видимо, не хочет, чтобы всё это ассоциировалось с героями Сергея Лукьяненко, тем более, что это не совсем одно и то же. В моём понимании, «белых» и «чёрных» можно определить по тяге к запретному. Кто-то культивирует такую тягу, а кто-то её в себе подавляет. Кто-то этого запретного попросту не приемлет. Именно поэтому, на мой взгляд, Лев Толстой обругал Шекспира. Конечно, Лев Толстой и Ральф Эмерсон – это типичные «белые», а Шекспир и Оскар Уайльд – «чёрные». Караваджо – «чёрный», а вот Иоганн Себастьян Бах – «белый». «Белым» неуютно рядом с «чёрными», поэтому каждый «клан» стремится общаться преимущественно со «своими». Любопытная теория!


Кроме стихов и прозы, в «Зеркальном лабиринте» широко представлены переводы из Жана Кокто. Светлана отлично понимает, что процесс художественного перевода неизбежно связан со смысловыми, эмоциональными или мелодическими потерями. И искусство переводчика заключается, прежде всего, в том, чтобы сделать эти потери минимальными. Книгу Светланы Астрецовой приятно держать в руках. Она прекрасно оформлена, в ней есть неистощимое разнообразие жанров. Книга составлена из различных дарований автора. Новинка, несомненно, уже стала заметным явлением в одолеваемой избыточностью персоналий книжной среде.


 


ЖИЗНЬ КАК ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА БОГА


(Александр Лазарев. Жисть. – М., Стеклограф, 2020)


 


«Жисть» Александра Лазарева – это своего рода духовный дневник. Лазарев – врач, который давно занимается творчеством, выражает себя в музыке и песенной поэзии. Одновременно он пишет хорошую, качественную прозу. Чехов и Розенбаум, Аксёнов и Булгаков, в наши дни Лада Миллер продемонстрировали нам первоклассные образцы русской поэзии и прозы «от врача». Безусловно, перед глазами врачей проходит несоизмеримо большее количество страданий, чем у «обычных» людей. У некоторых врачей даже профессионально притупляется сострадание. Но те врачи, у которых постоянно болит душа, приходят в литературу. Лучшие страницы прозы Александра Лазарева дышат беспокойством. Конечно, кроме знания жизни необходимо ещё и хорошее владение слогом, и у Александра Лазарева оно есть. За словом он в карман не лезет. А ещё у него есть редкий дар – драматургически «вкусно» компоновать свои тексты.


Герою Александра Лазарева неожиданно открылась обратная перспектива. Собственные поступки, которые раньше его вполне устраивали, теперь стали вызывать мучительные приступы стыда. Быть или не быть? Бытие как-то незаметно сосредоточилось внутри человека. Прошлое не переделаешь, и, если начинать переформатировать себя, создавая версию 2.0, приходится начинать с настоящего, с сегодняшнего дня. Конечно, не всякое самокопание и самобичевание идёт человеку на пользу. Но духовные поиски помогают нам стать лучше, чище, благороднее.


Поток самосознания у Александра Лазарева хорошо структурирован. Всё наше земное бытие возвращается к вопросам культуры, совести, целесообразности. «Жисть» заставляет нас задуматься, что же являет собой духовный путь человека. И вот что мы видим. В какой-то момент человек осознаёт, что больше не может жить по-старому. Он может услышать голос, как это случилось с Савлом, ставшим впоследствии апостолом Павлом. Чаще – человек просто начинает размышлять и смотреть на себя «новыми глазами». Часто к переформатированию судьбы приводит какой-нибудь экстренный случай, подобный эшафоту у Достоевского.


Александр Лазарев показывает действительность через ощущения. Как выразился однажды Виктор Коркия, «искусство нужно не для того, чтобы тебя поняли, а для того, чтобы тебя почувствовали». Герой Лазарева остро реагирует на любую несправедливость. Он убеждён: и малый, и великий грех проистекает из одного источника – нарушения Божественного закона. «Саморазоблачения» автора не идут у него под эгидой церковности. Это делает «Жисть» ещё более ценной. Мы понимаем, что есть духовное очищение и вне религии.


То, что Александр Лазарев ещё и поэт, и музыкант, здорово помогает его прозе. Её хочется цитировать. Ритмика завораживает. В сущности, «Аура» – это маленькая поэма в прозе. По замыслу и структуре «Жисть» напоминает мне «Опыты» Мишеля Монтеня. Редкий, полифоничный жанр. Александра не слишком заботит неравнозначность составных частей. Знания, цитаты, воспоминания, озарения переплавляются в едином тигле, имя которому жизнь. В отличие от Монтеня, Лазарев – не скептик. Он – идеалист. Есть в мире и такие люди. И, на мой взгляд, это благо для мира. Они не дают нам окончательно опуститься ниже плинтуса. Быть таким человеком архисложно: ты невольно сам становишься, как говорил Достоевский, «полем битвы». Александра Лазарева всё волнует, любая деградация его печалит, даже надписи в общественном транспорте. Местами его проза очень ершиста. Но такое неравнодушие – дорогого стоит!


«Жисть» заразительна в плане внутреннего зрения. Вслед за автором начинаешь потихоньку раскручивать собственную жизнь на предмет маленьких «стыдно». Конечно, у каждого в жизни такие эпизоды есть. «Жисть» – это крик души: «Люди добрые, что же творится в нашей стране? Как мы с вами живём?». Это сигнал тревоги, это SOS неравнодушного человека. Жизнь, сказал Горький, звучит гордо, а вот жисть – это жесть. Мир, покинутый пассионариями, заполнили «менеджеры среднего звена». Причём они пришли не сами. Просто именно такие профессии оказались наиболее востребованными в начале 21-го века. И проблема гораздо шире, чем чисто российская. Везде в мире одно и то же, все одним миром мазаны.


Мы живём на пороге болезненного обновления мира. В том, что происходит с нами, даже в том, что кажется нам разложением и гибелью мира, заложен некий космический смысл. Цивилизация, как и отдельно взятый человек, живёт пульсациями: она то сжимается, то разбрасывается, расширяется. Ценности устают от самих себя, здоровый консерватизм дряхлеет – и везде, будто грибы, начинают произрастать как будто никому не нужные новые виды деятельности. «Разбрасывание» цивилизации, отягчённое пандемией, вызывает к жизни много пены и мусора, однако без этого был бы невозможен грядущий синтез. Просто не из чего было бы построить гармоничный ряд, тонику более высокого порядка. Неискушённый наблюдатель видит только пену и сетует, что раньше было на порядок лучше. И в чём-то он прав: он может ведь и не дожить до светлого будущего. Однако пульсации цивилизаций носят необратимый характер, и этот космический механизм никто ещё не смог остановить.


«Жисть» Александра Лазарева – это интонационная проза, с настолько живыми интонациями, что сразу воображаешь себе говорящего. По роду занятий я много читаю разного рода литературы. А вот такой прозы ещё не читал. По сути, все рассказы Лазарева – скрытая автобиография. Монолог, искрящийся искренностью. Мы многое узнаём из книги о личных пристрастиях писателя. Он – меломан. Увлекательно рассказывающий о «Битлах», о концертах Элтона Джона. Писатель периодически использует оксюморонную оптику, когда высокое и низкое помещаются рядом. Такого рода амбивалентность сплошь и рядом присуща нашей жизни. Автор постоянно разговаривает с читателями, он провоцирует их на ответные действия. Лазарев повсеместно использует принцип контраста. Параллельно наблюдениям героя рефреном идут «новости», самые душераздирающие: кого-то где-то растлили, кого-то где-то зарезали. Всё это мы постоянно слышим с экранов телевизоров. А настоящих людей – не слышим, как будто все они спрятались, ушли в катакомбы.


«Отовсюду лезут, прутся ко мне рекламщики, девелоперы и прочая нечисть – с предложениями. Напористо, без спроса, без стука! Трапезничаешь ли, а то, наоборот, в туалете – всё одно прут радостно-ясными оползнями, с абсолютно безмозглыми личинами энтузиастов. Я им: „Пошли нах!“ А они: „Зачем нервничать?“ Хочу – нет, страстно жажду, – как Хома Брут, очертить вокруг себя круг мелом… Очертил, дух перевел, к они лезут и лезут: бьются о невидимую преграду, мнут, корежат её, сползают по ней смрадной слизью, но продолжают переть и переть! Имя им – легион! И ничто не может их остановить: ни проклятия, ни „брысь“, ни „сгинь“!!! И ведь отравляют вокруг себя всё, калечат созревающие юные души!».


Обратите внимание на количество восклицательных знаков в этом тексте. Это создаёт особую экспрессию в тексте. Люди у Лазарева распознаются… по реакции на других людей. У Александра есть целая теория подразделения людей по тому, как они реагируют на обращения посторонних. Доверительность – показатель культуры. Если у Пруста герои пребывают в поисках утраченного времени, у Лазарева идут поиски утраченных ценностей, поиски культуры, в широком смысле слова. Жизнь у Александра – обратная перспектива Бога. А дьявол – как водится, часто настигает нас в мелочах. Регулируя эти мелочи, мы можем прийти к Богу. Всё, что развивает человека, делает его лучше.


Язык Александра богат и точен. Его наблюдательности и самокритике можно позавидовать. Лазарев схватил своё время, перестав «жить на скорости».


Исповедь Александра Лазарева незаметно для читателей переходит в проповедь. «Так жить нельзя!» – вслед за Луиджи Пиранделло и Станиславом Говорухиным говорит нам Лазарев. Редкий писатель, которому веришь.


 


«НЕБО КАК ПЛАЩАНИЦА»


(Константин Кедров, Взметаметафора. Серия «Озарения». –


М., Интернациональный Союз писателей, 2020. – 100 с.)


 


Если раньше поэзия часто существовала за счёт жизни, то теперь жизнь существует за счёт поэзии. Раньше поэзия укорачивала жизнь поэта, а теперь она его продлевает. Сочиняя стихи, поэт сохраняет до глубокой старости все рецепторы постижения мира. Прав был Маяковский, «лет до ста расти нам без старости». Но сам до старости не дожил. Жизнь прожить – не поле перейти. Константин Кедров являет собой пример необыкновенной жизнеспособности в поэзии. Он начал писать необычные стихи ещё в детстве. Пронёс их через испытание непризнанием в советское время. И сейчас продолжает нас радовать глубокими произведениями, меняясь с течением времени. Не так давно он заболел ковидом, попал с этим смертельным диагнозом в больницу, но продолжал писать стихи даже на больничной койке. И вёл оттуда прямые видеорепортажи! Стойкость духа, достойная подражания. Сегодня мы поговорим о его новой книге «Взметаметафора».


 


ДОЖИТЬ ДО ВЕЧНОСТИ


 


В айфоне я как Феофан Затворник


Сижу и в понедельник и во вторник


Дожить до вечности вот хитрая наука


Дожить до вечности такая мука


Я дожил но отнюдь не доживаю


А с каждым днём всё боле оживаю


И если вы со мною оживёте


До вечности со мною доживёте


Нет не прожить


До вечности дожить


 


Сквозь поэзию Кедрова проходит, как выразился Флоренский, «водораздел мысли». Считалось, что Кедров – поэт преимущественно метафизический, поэт умозрения, верлибрист по призванию. Но во «Взметаметафоре» он широко переходит в силлабо-тонику, хотя доминанта афористического, метафорического зрения в нём осталась. Причём метафора у него активная. Взметаметафора. Именно метафора, расширяющая владения поэта вширь и вглубь – тот самый глагол, которым он, как пушкинский пророк, «жжёт сердца людей». У него «небо как плащаница» – поэт спеленал себя космосом как плащаницей Бога. «Метаметафорой беру в бою Берлин», – говорит Кедров. Обращение к классическим стихотворным размерам «перепрограммировало» творчество Кедрова таким образом, что на первый план вышел человек чувственный.


 


От жизни мало остаётся


Но остаётся что поётся


Все что само собой поётся


Навеки с вами остаётся


 


Все ноты в сердце замирают


Мелодии не умирают


А что такое звук мелодий


На раны пролитый коллодий


 


(классический четырёхстопный ямб)


 


«Горла нет, а песня продолжается», – говорит поэт в другом стихотворении из «Взметаметафоры». Эта книга, возможно, позволит читателю по-новому взглянуть на творчество Кедрова, которое раньше ассоциировалось исключительно с нерифмованным авангардом. Кедров свободен в своих стихах, у него нет страха неудачной строки. Поэт самодостаточен в своём творчестве, уверенный, что находки с избытком покрывают недоделки. Поздний Кедров – это акынство человека мироздания. Я слышу в поэзии позднего Кедрова влияние поэтики Вознесенского. Может быть, это память о друге, проникающая в поры человека, оставшегося в одиночестве на этом свете. «Пошли мне, Господь, второго», – Господь послал Вознесенскому Кедрова, а Кедрову Вознесенского. И, когда я нахожу в новых стихах Кедрова такие слова как гёрла, сука, плейбой, это в нём проговаривается ушедший от нас Вознесенский.


 


Позволь мне собой поделиться,


Чтоб далее в космосе длиться


Но это недолго продлится


Пока я могу поделиться


Позволь мне остаться собою


Небесному бою плейбою


Позволь мне собою остаться


Позволь мне с тобой не расстаться


 


(классический трёхстопный амфибрахий)


 


«Поэзия есть высшее проявление свободы», – считает Константин Кедров, – форма не должна довлеть над содержанием, и смысл важнее формы. «Школа» часто даёт поэту технические знания, но закрепощает его. А в умении мыслить образами нетривиально Кедров-поэт всегда на высоте.


В лирике Кедрова важно то, что он человек научного склада. Он раздвинул мир, расширив ареал обитания поэзии. В 21-м веке он стал писать по-другому. Если раньше Кедров писал длинные поэмы верлибром, иногда с использованием акцентного стиха, то в новом времени поэт часто пишет в рифму. Акцент в новой книге смещается именно в сторону лирики. Хотя и от «старого» стиля он не отказался. Ну вот, например:


 


Следующая тристанция Изольда


Плачет Изольда ледяными слезами


Нет мне нигде тристанища


 


Космос у Кедрова – это ещё и внутренний космос души, космос творчества. Поэзия как игра («я играю ни на чём обо всём»). Поэзия как лекция. Поэзия как пение. «Пишу всё время иначе». «По правилам идёт игра без правил». «Условны даты и условны числа, но я борюсь за расширение смысла». Уже упомянутое «метаметафорой беру в бою Берлин». Метафоризм и царственная небрежность создают у него особый стиль письма, предполагающий импровизацию. Именно в этом качестве близок Кедрову Дмитрий Пригов.


 


Все лежат в ожидании Годо


И над всеми звучит нота до


 


Где-то на вершине бытия поэт уже, перефразируя меткое выражение Пастернака, «впал, как в ересь, в неслыханную простоту». У Кедрова – это простота энциклопедиста. Поскольку Кедров ещё и художник (и в поэзии, и на холстах), он часто пишет автопортреты. Но это – автопортреты духа. Как правило, такие автопортреты у Кедрова концептуальны. Но они очень искренни, и, пожалуй, никто не расскажет о Кедрове-человеке лучше, чем Кедров-поэт. Вот, например, стихотворение «Аэроним». Мне кажется, это знаковые стихи для «нового» Кедрова. И, вместе с тем, и в этой стилистике он узнаваем.


 


Давайте думать о ранимом


Ранимом Господом хранимом


И я раним и ты раним


Блаженный я иероним


Во всех кострах самосожженный


Живу скаженный и блаженный


На небе звёздные костры


Огнеупорны и пестры


 


Я знаю я конечно спорен


Как Аввакум


Огнеупорен


Всё небо в огненных лакунах


Галактики из Аввакумов


А я по-прежнему раним


Блаженный ваш Аэроним


Среди небесных пантомим


АэронимбАэроним


 


ПОЭТ ПОЛУСВЕТА, 


ИЛИ РАСКАДРОВКА ЖИЗНИ ЮРИЯ ВЛОДОВА


(Людмила Осокина, Фильмы о Юрии Влодове. Документальный проект. –


М., «Вест-Консалтинг», 2021. – 94 с, илл.)


 


Миссия Людмилы Осокиной – собирание материалов, так или иначе связанных с Юрием Влодовым. Долгие годы совместной жизни дали ей внутреннее право заниматься инвентаризацией поэтического «имущества» известного поэта. Битва за значимость поэзии Влодова продолжается и после его смерти. Многие считают его поэтом гениальным, единственным в своём роде. Поэт полусвета, он был широко известен в узких кругах. Таких поэтов советской эпохи, которых сложно классифицировать, сложно отнести к тому или иному «лагерю», достаточно много. Новая книга Людмилы Осокиной подбавляет жару в эту полемику. По сути, это пьеса-жизнеописание Юрия Влодова, показывающая истоки его личности и творчества. Поэт вышел у кинематографистов живым, со всеми достоинствами и недостатками. И, конечно, в фильмах звучат стихи в авторском исполнении.


 


Листва в Иудее опала…


Бездомье пришло и опала –


Вся крыша судьбы протекла…


 


Он молвил: «послушай, Иуда! –


Теперь мне действительно худо, –


Рискни, приюти до тепла…


 


Мне худо, ты слышишь, Иуда?


Что далее – голод, простуда,


И может быть, даже – арест!..»


 


Иуда взмолился: «Учитель!


Ты – мученик наш и мучитель!


Спасенье для гения – крест!..»


 


Без лишних упрёков и прений


Ушёл успокоенный гений,


Убрёл от людского тепла…


 


А зимней природы опала


Дождями и снегом опала…


Вся крыша судьбы протекла!..


 


Юрий Влодов, сполна познавший нищету и бесприютность, пишет своего Христа из личного опыта, что делает его стихи живыми и прочувствованными. В советское время, в эпоху соцреализма это звучало как невероятная, ни с чем не сравнимая смелость. За такие тексты легко можно было надолго сесть в тюрьму.


Обращает на себя внимание подчёркнутая нейтральность Людмилы Осокиной по отношению к тому, что говорит её муж и что снимают киношники. Фильмы – это летопись прошедшего времени. Людмила считает себя не вправе что-либо изменять в них или приукрашивать. Пусть будет, как было! И в этом – несомненное достоинство новой книги. Книга Осокиной поднимает вопросы о личности, судьбе и деяниях Юрия Влодова и на некоторые из них даёт ответы. Так, например, теперь мы понимаем, откуда у поэта постоянная внутренняя борьба: от родителей. Папа с мамой часто ругались на национальной почве. Любовь и непримиримость – в этих полярных человеческих проявлениях протекало детство будущего поэта. Христос у Влодова, Иуда, Магдалина – все они очень необычны, поскольку поэт переносит человеческие страсти на известных библейских персонажей. Думаю, верующий человек согласится далеко не со всеми текстами Влодова. Но есть среди них и очень хорошие. И они тоже звучат в фильмах. Например, вот это:


 


«Отче!…


Хочу оторвать от земли преклоненные очи!..»


«Сыне! –


Ты можешь ослепнуть от солнечной праведной сини!..»


«Отче!…


Дозволь заглянуть в непроглядные пропасти ночи!..»


«Сыне! –


Душа охладится от лунной губительной стыни!..»


«Отче!…


Какая дорога к тебе, по-земному, короче?»


«Сыне! –


Последуй за тем, кто блуждает в житейской пустыне!..»


«Мне стыдно, Отец мой…


Я глаз от земли не подъемлю…»


«Люби свою землю!..


Люби свою землю!..»


 


Безусловно, в вербализации фильма тоже есть недостатки. Например, мы не слышим реальный голос поэта, тембр его голоса сложно передать словами. Порой отсутствие видеоряда может ввести читателя в заблуждение. Например, когда Влодов говорит, что это Пастернак был с ним знаком, а не он с Пастернаком, непонятно, то ли поэт шутит, то ли у него не на шутку разыгралось самомнение. Интонация, с которой он произносит эту фразу, могла бы прояснить нам истинное положение вещей. Конечно, для исследователя идеальным было бы, если бы подстрочный текст шёл вместе с «живым» фильмом. Но, наверное, можно почитать, а потом посмотреть. Или наоборот. Все фильмы есть в интернете в свободном доступе.


Юрий Влодов рассказывает в первом фильме о том, что он является родственником знаменитого Мишки Япончика. И, мне кажется, все его криминальные юношеские приключения – биографический отголосок этого родства с Япончиком. Как и у Константина Кедрова, у Влодова родители были бродячими актёрами. Актёрство прослеживается и в стихах Влодова, и в его поступках. Его судьба во многом мифологизирована при жизни им самим. Теперь, благодаря книге Людмилы Осокиной, мы знаем, «откуда растут ноги». «Вот откуда, видимо, мои гены», – говорит в первом фильме сам поэт. Родители-актёры способствовали «игровому» постижению мира. Юрий Влодов был «человек играющий» (формулировка Йохана Хейзинги). Он играл, перевоплощаясь, в своих стихотворениях, и был дерзновенен в этих перевоплощениях.


В фильме творческого объединения «Лад» Влодов пишет письмо королю Швеции с просьбой предоставить гражданство этой процветающей страны. «Прошу Вас, ваше Величество, приютить на шведской земле бедного, загнанного поэта с семьёй». Если честно, я отношусь отрицательно к подобным эскападам. Где родился, там и приходился – особенно если ты поэт. Тем не менее, для Влодова это был элемент игры, характеризующий его как романтика. Получится – хорошо. Не получится – тоже хорошо, потому что – драйв. Видимо, он понимал, что, скорее всего, не получится. Эмигрантская публика начала в это время уже возвращаться на родину. И стихи о Христе уже можно было опубликовать в толстых журналах. Конечно, у Влодова есть оправдание – он не один и просит не только за себя, но и за членов своей семьи. Второй и третий фильмы показали, что и на родине поэт стал востребованным, а многострадальные «Люди и боги» были, наконец, изданы.


Сам факт того, что государственное российское телевидение снимает сюжет о предоставлении гражданину России политического убежища в другой стране, примечателен. Советский Союз разрушен, но степень свободы в новой стране «зашкаливает». В другие времена подобные проступки (и стороны кинематографистов тоже!) трактовались однозначно: как предательство Родины. Парадокс – оказывается, стране предавать своих граждан можно, а гражданам страну – нельзя! Но вернёмся к Юрию Влодову. Мне кажется, к 60-ти годам поэт банально устал от собачьей жизни. И, сможет быть, само участие в фильме было для него попыткой напомнить государству о своей судьбе. Объяснения Влодова, что «он едет в Швецию издавать журнал», неубедительны. Все границы к тому времени уже открыты настежь. Но это наш взгляд на то время из будущего. В кинохронике, вербализированной Людмилой Осокиной, много места уделено и делам семейным. Проникновенные, светлые кадры посвящены дочери Юрия Влодова и Людмилы Юле.


 


Когда Господней смерти лапа


Меня потащит в рай,


Проснётся дочка: «Папа! Папа!


Я здесь! Не умирай!»


 


И заскулит в ночи спросонок,


Заголосит во тьму,


Моя травинка, мой ребёнок,


Не нужный никому.


 


Трагедия жизни поэта – в том, что дочка Юля умерла раньше, чем её папа. Человека нет, а фильм – есть. И книга – есть. И в ней все они – живые.


Фильмы о Влодове разноплановы. Если подходить к ним со стандартными мерками искусства, то, может быть, первый из них, фильм творческого объединения «Лад», профессиональнее остальных. Ко второму фильму – режиссёра Сергея Князева – у меня много вопросов. Второй фильм очень ершистый, но именно он даёт нам Влодова непричёсанного и «гиперболизированного», большого выдумщика, раздираемого страстями и чувством несправедливости. Второй фильм ещё сильнее показывает Влодова с не лучшей стороны, в сущности, создаёт ему антирекламу. Третий фильм –наиболее универсальный. Автор картины Юрий Беликов, человек тонкий и очень талантливый поэт, дружил с Влодовым. Это фильм поэта о поэте.


Я воспринимаю фильмы о Влодове, а вслед за ними и книгу Людмилы как исповедь поэта, как документ эпохи. Многие стихи Влодова уже опубликованы. Но опубликованы – не значит прочитаны. Людмила Осокина заостряет наше внимание на судьбе поэта, через судьбу – на его творчестве. Моя вовлечённость в проект Осокиной подстёгивается тем интересным фактом, что Влодовы жили в Чертаново в одном из соседних домов, буквально рядом со мной. Но мы тогда не пересеклись, не сложилось. В заключение, хочу пожелать неутомимой Людмиле Осокиной плодотворной работы с архивами выдающегося поэта. И при этом не забывать о своём собственном творчестве.


 


«ЗАГОВОРЁННЫЕ». ОКОЛЬЦОВАННАЯ БЕСКОНЕЧНОСТЬ


(Лада Миллер, Заговорённые. Роман. – М., ЛитРес, 2021)


 


У Лады Миллер есть и дарование поэта, и талант прозаика. Эти таланты разные по своей наполненности. Если Лада-поэт романтично пишет о женском счастье, но за пределы этой темы выходит редко и не совсем охотно, то Лада-прозаик, отталкиваясь от своей врачебной практики, пишет обо всём на свете. Это и философия жизни, и психология, и многое-многое другое в сплетении человеческих судеб. Проза даёт ей счастливую возможность договорить о жизни, разложить сценарий жизни на роли. В прозе она делает то, к чему плохо приспособлена любая лирика. Многим читателям полюбились её «Мурашки». «Заговорённые» тоже «промурашивают» читателей до косточек. Почему роман называется именно так? Заговорённые – это люди большой жизненной силы, которых остерегаются неудачи. Они никогда не сдаются и потому выпутываются из самых сложных ситуаций. Их словно бы «заговорили», напутствовали на победу.


Лада Миллер пишет так ярко, что читателей не покидает ощущение: у нашей жизни точно есть высший смысл. Ещё немного, и мы его узнаем. А ещё роман Лады – своеобразный памятник профессии врача. Читателю «Заговорённых» кажется, что среди врачей плохих людей либо нет вообще, либо на порядок меньше, чем в большинстве других профессий. Стать врачом – уже поступок, уже донорство. Причём ведь Лада описывает в своём романе ещё «доковидные» времена! У врачей – телескопический взгляд на мир. Вот несколько ярких цитат из романа.


 


«Улица бежит и бежит, и ты бежишь по ней, но вот уже пора бы и притормозить, стой, глупая, стой, цель, конечно, требует движения, но не всё, что движется, приводит к цели».


 


«Вся правда – вот она где. Только выпусти. Она положила себе руку на сердце».


 


«Она и раньше не была толстой, а сейчас сквозь неё можно было увидеть небо».


 


«Завтра случится новый день, и новые маленькие победы – над собой, всегда над собой, потому что над остальным миром ты не властен,и слава богу».


 


«Илья обнимает её за плечи, море лижет им ноги, и время останавливается. Солнце зависает у самой кромки воды, смотрит на влюблённых, хочет предупредить Ирку, что каждый поцелуй – это всего лишь рыболовный крючок, но машет рукой:


– Разбирайтесь сами, – и ныряет в море».


 


«Кто знает, может быть то, что происходит с нами во сне и есть настоящая жизнь? А то, что кажется жизнью, всего лишь сон?»


 


«Заговорённые» – роман о «среднем» этапе в жизни автора, о первой стране эмиграции. Книга интересна ещё и в познавательном плане, для тех, кто не живёт в Израиле и ни разу там не бывал. Эта странная страна не похожа ни на Россию, ни на Европу. Как укорениться на земле обетованной? Как найти себя и обрести там счастье? Герои Лады решают эти сложные вопросы по-своему. Должно многое сойтись, чтобы человек почувствовал себя в этой стране своим. Но главное для человека –профессиональная востребованность. Спутник жизни рано или поздно найдётся. Как и везде, многое в жизни зависит здесь от поддержки родных, друзей и от везения. Юлю, главную героиню романа Лады Миллер, поддерживают мама, папа, бабушка, брат. Целая большая семья! Конечно, они помогают друг другу выжить, зацепиться за открывающиеся возможности. Учат иврит – русский язык распространён везде, но с ним трудно продвинуться в своей профессии. И всё приходит с опытом и потерями.


Пациенты рассказывают Юле истории своей жизни. Она сочувствует каждому, но ставит себе психологическую задачу – не умирать вместе с каждым своим пациентом. Умирать вместе с больными очень тяжело и не очень профессионально. Первое время она смотрит на мир исключительно глазами страданий.


Проза Лады Миллер захватывает и уже не отпускает. Для меня показатель качественной прозы – если её хочется цитировать. Ещё одна цитата из романа:


– Э, деточка, заблудиться можно где угодно, –о тозвался водитель, посмеиваясь в седые усы, – А самое страшное – в самом себе.


 


Лада Миллер поднимает в «Заговорённых» очень интересные вопросы. Например, боязнь говорить на неродном языке и необходимость всё-таки это делать. Вот как описывает писательница это ощущение: «Для меня это настоящая пытка, особенно в самом начале. Будто вышел из моря на пляж и понял, что купальник с тебя волной сорвало, а вещи, которые оставил на берегу, пропали». Лада – из того удивительного типа людей, которых интересует любая жизнь в любой стране в любых проявлениях. Она отважна и любознательна. А тут – поди ж ты – и ехать никуда не надо, судьба сама тебя привела надолго в другую страну. Эмиграция провоцирует умного человека на размышления об устройстве мира. Вот, например, в России в реанимацию родственников больного не пускают вообще. А в Израиле – пожалуйста. Каждый день можно приходить.


«Заговорённые» – книга «вкусная». Но в ней есть особо эмоциональные фрагменты. Автор не злоупотребляет сентиментальностью, катарсис наступает внезапно. Герои романа постоянно решают сложные вопросы. Что делать: рушить семью ради новой любви, жить втроём или оставить всё как есть? Наверное, каждый человек в той или иной степени сталкивался на практике с такого рода проблемами. Любовь трансформирует человека, переформатирует его личность. Иногда, если повезёт, – в лучшую сторону.


Когда Лада сначала делает экскурс а прошлое, а потом неожиданно рассказывает о том, что случилось в будущем с одногруппниками её героини, у меня наворачиваются слезы. Просто и страшно так смотреть на нашу жизнь. Но именно этим и ценен писатель. Быт в «Заговорённых» неожиданно перерастает в бытие. У Тарковского есть такое стихотворение – он во сне приходит к своим друзьям в канун войны, уже зная наперёд, кто из них погибнет. Лада Миллер, путешествуя из прошлого в будущее, использует, в сущности, тот же литературный приём, что и Арсений Тарковский, но у меня сложилось впечатление, что в прозе такой приём работает лучше, чем в поэзии. В прозе существует эффект неожиданности. Ты совсем не ждёшь, читая об израильском быте героев, экскурса в будущее, где героев уже нет. И это работает как катарсис. А вот руки больных с лагерными татуировками – портал в прошлое. Передвижениями на машине времени автор раздвигает пространство повествования. Она, как Господь, заранее знает будущее своих героев. Но ведь писатель и есть творец!


Писательница убеждена: жизнь – это не только то, что происходит с нами в данную конкретную минуту. Жизнь – это и то, что было, и то, что будет. Окольцованная непрерывность. Закольцованная бесконечность. «Чтобы примирить человека и жизнь, надо испытать смерть».


Лада Миллер – не только врач, но и психолог-микроскопист. Складывается впечатление, что на мир она смотрит гораздо большим количеством глаз, нежели обычные люди. «Заговорённые» расширяют философский кругозор читателей. Вот, например фрагмент романа о Библии в жизни человека. «Библия», – говорит героиня Лады, – книга о том, как жили люди до и после десяти заповедей Моисея. И вот что интересно. Люди как нарушали заповеди до их появления, так и продолжали их нарушать после установления этих заповедей. Жизнь сама по себе, мораль сама по себе». Если довести эту мысль до логического конца, жизнь в принципе противоположна Богу. «Библия – книга о том, как жить нельзя», – говорит Лада Миллер.


Во второй части романа действие словно бы замедляется, будто сама жизнь ещё толком не знает, чем это всё закончится. А герои неожиданно… выныривают из будущего, живые и невредимые.


 


БОРИС ФАБРИКАНТ: «РОДИНА – ЗНАЧИТ ЛЮБОВЬ»


(Борис Фабрикант, Еврейская книга. Стихотворения. –


М.: Стеклограф, 2021. – 64 с.)


 


Когда я читаю «Еврейскую книгу» Бориса Фабриканта, я не могу избавиться от ощущения, что эта книга больше меня, её читателя. И не то, чтобы я вдруг почувствовал себя маленькой песчинкой мироздания. Просто автор ворочает такими временными глыбами, что вся твоя жизнь кажется ничтожно малой перед величием этой живой истории. Назвать так свою книгу – очень простое и очень смелое решение. И, мне кажется, здесь оно вполне оправданно.


«Еврей о будущем не помнит» – говорит Борис. Слишком много исторической памяти. И пускай это были совсем другие евреи, не похожие на нынешних, прапамять о бедах, выпавших на их долю, передаётся из поколения в поколение. Особенно свежа, конечно, память о погромах и о холокосте. Она впечатана в генетическую память огромного количества людей. И объём памяти невольно довлеет над будущим.


 


Еврею главное веселье – погрустить


и в стену плача упереться лбом,


и, помня Бога, думать о былом,


еврей о будущем не помнит. Чья вина,


что на пути еврея всюду ждёт стена,


и яма плача сорванной землёй,


как содранною кожей,


покрыть не может детской плоти божьей.


Как спрятать их надёжней, наконец?


Хотя бы в дыме, вот они плывут,


и скрыты очертания телец,


и над землёй летают, навсегда


там, где дожди и прочая вода,


как будто небо – это детский пруд.


Омытые от дыма не видны,


прозрачные, взлететь не могут выше,


пока все не отмолены, мы дышим,


мы дышим ими, стоя у стены


 


Борис организовал книгу таким образом, что ведущая тема держит силовыми линиями своего поля всю книгу. Они словно бы обволакивают основную тему другими образами и сравнениями. И даже стихи, впрямую, казалось бы, к ней не относящиеся, вроде «Вероны», стали неотъемлемой частью книги как единого целого. Это очень похоже на то, как «ненужные» вроде бы леса помогают в строительстве дома. Так это и работает.


Одного удачного стихотворения бывает достаточно, чтобы не только заявить тему, но и в какой-то степени исчерпать её, заложив фундамент будущей книги. Для Бориса Фабриканта еврейская тема – не линейная. Тема у него разрастается, становится объёмной, появляются вариации и ответвления. И, конечно, все обобщения идут через личный опыт, с самого раннего детства. Иногда всё проговаривается у поэта на таком нерве, на таком высоком градусе повествования, что невозможно прочесть несколько таких стихотворений и не попросить паузу, чтобы побыть наедине с собой. Особенно запомнилось мне стихотворение о младшем брате, на которого старший несправедливо взвалил вину. Это произошло ещё в детские годы, но та давняя вина до сих пор не даёт старшему брату покоя. Увы,ничего изменить уже нельзя. Прошлое только даёт пищу для угрызений совести.


 


В процессе подрастания, пока


важнее хмель, чем вкус, легки прицелы,


глаз не поймёт про взгляд издалека,


желания сильны и чувства целы.


 


Мальчишеский не разберёт задор –


количество ценней, чем пониманье.


И где-то впереди такой простор,


что путь к нему не требует вниманья.


 


Пока приходит всё само собой,


реестр возрастной переполняя,


мы скачем в парке детскою гурьбой,


не зная слов «люблю, тебя, родная».


 


Но нам потом покажут их в кино,


и мы привыкнем к этому размену,


когда – люблю – за слово за одно


приносят жизнь, не называя цену


 


Детское неведение, неразделённость жизни на понятия мыслятся позже как огромное благо, как потерянный рай. Фабрикант владеет магией переключения одиночества на общество, камерности на соборность. Он говорит удивительные вещи, о которых мог задуматься только поэт: «На рентгеновском снимке каждый всегда один». Даже когда Фабрикант говорит о грустном или трагическом, он старается дать людям надежду, и поэзия возвышается над драмой. Поэт «вытягивает» из жизни боль, он словно бы совершает волшебство, делая пассы поэтическими строчками. Нежнейшие строки Бориса посвящены маме.


 


Себя простим. Пока живой, прощён.


Пока я помню радости мальчишки,


Он мало изменился и ещё


Читает с фонарём в постели книжки.


 


И входит мама: «Спать давно пора!».


Край ночи снова тлеет на восходе,


А завтра в школу. Уплыла луна.


Он засыпает, счастлив, до утра.


И до сих пор не знает, что она


Уже не входит, никогда не входит


 


Поэта постоянно посещают сны о золотом детстве.


 


Горячее молоко, сода и мягкий мёд,


масло плывёт, как желток, островком.


Этот рецепт со мною живёт


впитанный с маминым молоком.


Если простуда, гланды, можно лежать-читать,


в школу ходить не надо, туда-обратно.


Но одеяло к печным изразцам прижать,


чтобы теплом накрыть меня старым ватным.


 


Стихи Фабриканта человечны. Он рассказывает так, как будто бы сам во всех временах побывал, увидел и сохранил в своём сердце, чтобы когда-нибудь поведать об этом людям. Вот стихотворение «Исход», разве это не чудо? После описания самых горьких событий читателю Фабриканта ещё сильнее хочется жить! Поэт всегда несёт людям утешение.


 


Заблудился мальчишка, свобода нелёгкая ссуда.


Шёл со всеми оттуда. Шаг в сторону, в сторону, ведь


там рождённая только что бабочка вверх из-под спуда


всё пыталась, пыталась взлететь.


Непросохшие крылья слипались, как пластырь, слипались.


Не оставь её, Пастырь! Она всё качалась слепая.


Мёрзла бабочка, дымка уснувшее солнце скрывала,


разноцветный клочок неизвестного нам одеяла.


Как упала, взлетела и, будто спасаясь от пули,


полетела зигзагом на лёгких воздушных ходулях.


За спиною защёлкнулось море под небом пустым.


Мальчик молвил: «Будь славен, о Боже,


будь славен, о Боже!»


и за бабочкой вышел к своим.


Ну, а пуля и дым, ну, а пуля и дым


уже позже догнали его, уже позже


 


«Исход» я невольно проецирую на судьбу самого поэта. Судьба Бориса Фабриканта разбивает сложившиеся за последние десятилетия стереотипы об эмиграции. У Бориса это уже абсолютно безболезненная эмиграция. Как будто это и не эмиграция вовсе, а просто перемещение в пространстве. Эмиграция новейшего времени перестала быть для человека трагедией. Он добровольно отправляется за границу и так же добровольно возвращается в страну своего прежнего пребывания. Наряду с лирикой, я слышу в новой книге Бориса и стихи с сильной социальной подоплёкой («Три голоса»). Есть в «Еврейской книге» и стихи, в которых автор без обиняков, чётко расставляет точки над «и» в извечных дискуссиях о родине. «Где дожил до отцовства», где покоится прах предков, там и родина.


 


Еврей, я был рождён на Украине,


Полжизни Львов, Москва не навсегда,


Я в Англии живу у моря ныне,


Израиль навещаю… Что тогда


Отечеством мне верно обозначить?


Где горе мыкал, счастлив был тем паче?


Где мама в землю навсегда легла?


Где ночью темнота светлым-светла?


 


Я сам себе и родина и знамя.


Моя семья – отечество и кров.


Границ не строю. Разжигаю пламя –


Тепло друзьям, защита от врагов.


Прости за лозунг. Ты за всё в ответе.


Трудись во благо, пой, живи, пляши!


День начинай с открытий, пей, пиши!


И за руки держись за всех на свете.


 


Еврейская книга Фабриканта внутренне полемична. «С чего начинается Родина?» – эти строки знакомы каждому с детства. Родина – это пространство сердца, это жизнь, одновременно и земная, и небесная. И в этой жизни нам снится Господь, а в параллельном сне, возможно, мы снимся Господу. Мы видим, насколько разнообразны стихи Бориса Фабриканта стилистически. И, верится, это только начало большого творческого пути.


 


«ЛАСТВУЙСЯ И ВЫСОТСТВУЙ».
ЛЕТОПИСЬ ЛЕТА И ПОЛЁТА


(Герман Власов, Пузыри на асфальте. Стихи и переводы. –
Киев, Друкарский двор Олега Фёдорова, 2021. – 112 с.)


 


Герман Власов «наплывает» на мейнстрим современной русской поэзии со своим оригинальным стилем письма. Он ищет и находит поэзию везде. Ловит её, как покемонов, в самых обыкновенных местах окружающего мира. Собирает, как грибы, в поэтическую корзинку. Иногда это просто более острое, чем у многих других, зрение. Кто-то уже прошёл здесь до Германа, но никаких грибов не заметил. Когда поэт находит собственный почерк, возникает вопрос об универсальности такого стиля письма. У Германа Власова – большой спектр охвата действительности. В подобном ключе можно писать обо всём на свете. «Пузыри на асфальте» – это книга поисков и находок. Герман идёт не только за смыслом, но и за звуком. «Поэзия – это, прежде всего, звук», – убеждён известный поэт, литературовед и телеведущий Игорь Волгин.


 


голуби прилетели


значит совьют гнездо


это как в донном теле


нота поётся до


домини и господствуй


строй свой уютный дом


ластвуйся и высотствуй


ласточка там при том


что остаются силы


воздух высотный мять


господи до могилы


дай мне восторг принять


не помешать зарнице


целить янтарный нож


ласточки и синицы


сонная молодёжь


строится и гуляет


летним безбедным днём


мы же садимся в ялик


яузой уплывём


 


В этом стихотворении поэт говорит о самых обычных птицах: ласточках, синицах, голубях. Выйди во двор – и ты непременно их там увидишь. Но как преображается птичий мир у Германа Власова! Словно он и впрямь орнитолог, наследник по прямой футуристической поэзии Велимира Хлебникова. Герой Власова творчески преобразует привычный нам мир, и «высотствует», то есть священнодействует. Почитайте это стихотворение вслух вполголоса, и вы обязательно попадёте под магию воздействия его музыки.


Поэзия может вырастать просто из наблюдательности. Существуют предметы, которые становятся приметами времени. Читаю у Германа: «Там шарик отвинчен один / с эмалевой спинки кровати, / и ходят в избу-магазин, / и носят толстовки на вате». На меня сразу пахнуло запахом детства. Случалось, я сам отвинчивал эти шарики со спинки кровати. И ходил в избу-магазин, и носил ватные толстовки. Всё – моё, всё – забираю себе. Поэт подсмотрел, а я, каюсь, подзабыл уже эти детские впечатления, растерял их, будто что-то неважное, второстепенное. Сила Германа Власова и заключается в том, что он берёт якобы второстепенное, не главное, и даёт его так пронзительно, что это становится яркой ностальгической приметой времени. Это редкий талант преобразовывать быт в бытие. Те же пузыри на асфальте у поэта настоящие, он словно бы продолжил тютчевскую «грозу в начале мая». Лирический герой не испугался грозы, не убежал – и досмотрел её до конца, до пузырей на асфальте.


Герман Власов в творчестве, прежде всего, лирик и живописец. У него достаточно оптимистический, радостный взгляд на мир. «Пузыри на асфальте» – и есть такого рода оптика. О Власове можно сказать строчками из Мандельштама: «Он опыт из лепета лепит/ и лепет из опыта пьёт». При этом Герман строит внутреннюю гармонию стихотворения из большого числа компонентов. Вместе с тем, в стихах постоянно ощущается большая внутренняя сила, присущая автору. Его герой его «тих и непреклонен пройти чистилище и ад». Иногда в стихах Германа появляются герметизм и стереометрия. И о таких произведениях говорить сложно, поскольку можно нафантазировать себе совсем не то, что изначально закладывал в стихи автор. Например, мне сразу показалось, что Мария из стихотворения «Мария не пряла не вышивала» – это именно дева Мария, хотя автор нигде об этом не говорит. Но у меня связались «Мария» и «хамсин». Непорочное зачатие девы Марии хорошо вписывается в эстетику чудесного, присущую поэзии Германа Власова и расширяет диапазон его поэзии. Власов порой в одном и том же стихотворении переходит на разные семантическое планы, на разные уровни сознания. Он словно бы приглашает читателей к соразмышлению. Читая «Пузыри на асфальте», понимаешь: дело Алексея Парщикова живёт и здравствует. При этом Герман Власов романтичен и загадочен. Таинственно стихотворение «Кто по лицу плывёт…». Загадочны «Два стихотворения». По мельчайшим деталям первой части диптиха и собственным опытам в герменевтике я догадался, что речь здесь идёт об Иисусе Христе (плотник, но не Иосиф, на его рубахе проступает симпатическими чернилами Слово) и Деве Марии. Поэт сопрягает быт и стихию, космос и мифологию. И делает это очень по-своему, по-власовски.


«Пузыри на асфальте» – книга в основном летняя. «А где-то есть гармония на свете, / шаги в густом, медовом этом лете», – говорит поэт. Вот и книга Германа Власова – «шаги в лете», летопись лета и полёта. Лето у Власова – это даже не столько время года, сколько состояние души. У поэта и апрель, в сущности, лето, поскольку в водоёмах уже плещется «сестра, серебряная рыба золотая». Когда мы что-то по-настоящему любим, мы видим следы нашей любви везде, где только можно. Пианист Горовиц искал «Шопена» у всех композиторов, которых исполнял. Так вот, лето – это «Шопен» Германа Власова. Лирика Германа проявляет, скорее, даже не смыслы, а чувствования, ощущения, осязания. Природа словно бы «помогает» автору: так, кедры у него ловят радиосигналы мира своими хвойными антеннами.


Достаточно большое место в новой книге Германа Власова занимают переводы. Переводы помогают нам понять эстетические предпочтения, характерные для данного автора. Безусловно, для создания поэтического перевода так же необходимы и вдохновение, и творческое соревнование с текстом оригинала. Русский переводчик, вдохновлённый иноязычным текстом, если он пишет ещё и собственные стихи, предстаёт перед творческой дилеммой: переводить чужое или написать своё. Вот Лермонтов, например, взял гётевские «Горные вершины» и написал свой шедевр. Переводы Германа Власова открываются стихотворением Мэри Элизабет Фрай «Не плачь, не стой у скорбных плит». Честно говоря, вначале я подумал, что Евгений Евтушенко позаимствовал его идею для своего известного стихотворения «Приходите ко мне на могилу, / На могилу, где нету меня». Уж очень похож лирический посыл там и там. Однако выяснилось, что он не мог этого сделать, поскольку Мэри Элизабет Фрай сама никогда не публиковала это стихотворение. Вот такие интересные вещи узнаёшь, читая книгу Германа Власова «Пузыри на асфальте».


В заключение, хочется сказать доброе слово об издателях книги. В непростое время «Друкарский двор Олега Фёдорова» поддерживает русскоязычную поэзию Украины, не забывая при этом и о лучших поэтах самой России. Вот и новая книга Германа Власова вышла в этом киевском издательстве. Вышли также книги Татьяны Вольтской, Евгения Чигрина и автора этих строк. Жизнь продолжается, и, может быть, всё не так плохо, как нам предоставляется в реалистично-пессимистичном видении мира. Бывает, что и творчество берёт верх над политикой.


 


К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера