Константин Комаров

Проверенная смерть

 


*  *  *

Все не так. Дело движется к лету.

Или к Лете, скорее. Привет.

Осознать то, что времени нету,

у меня вечно времени нет.

 

Колыболь я качал — укачался

и печали свои пел, как гимн,

а теперь — только бы не кончался

аспирин-валидол-пенталгин.

 

Но еще есть под горлом заначка.

Не волнуйся, я так не умру:

пусть, скуля, уползает собачка

пистолета в свою кобуру.

 

Шелестит нервный свет и неверный,

шьет патроны военный портной,

и горит серый ящик фанерный,

нашпигованный вечной весной.

 

Смерть скучна распознавшим предсмертье

по стандартному сонму улик.

В циферблате мне виден пресветлый

пресловутый божественный лик.

 

Потому я и в меру невесел,

что, в себя заглядевшись, притих,

но кипит разноцветная плесень

на словах сырных песен моих.

 


*  *  *

Буря матом небо кроет,

ну и далее — астрал,

а под ледяной корою

вьются языки костра.

 

Ливень в крыши, как в литавры,

бьет, взметая снега пыль.

Миру шлет привет летальный

сей природный диафильм.

 

Я стою — простой, как лапоть, —

свой простаиваю след —

в ожидании полапать

пред кончиной этот свет.

 

У меня печаль на рыле,

на губёхе — бурный мат,

духи на меня нарыли

запредельный компромат.

 

Всю свою мускулатуру,

ветром вытертую в прах,

я извел в макулатуру,

в тибидошный серый трах.

 

Но в своем очнувшись теле,

пребываю, невесом,

в металлической метели,

ставящей финаль на всем.

 


*  *  *

Мы — только буквенного талька

пыльца. Мы — только семки сем.

Мы — только скрип занёбной гальки

сухих, пупырчатых фонем.

 

Наш карандаш уже источен,

как гол, забитый вратарю.

Сквозь ярость зарослей межстрочных

я путь тебе не проторю,

 

стишок мой — скушанный и скучный —

пора расстаться нам, моншер,

пусть плюсанёт тебя А. Кушнер

и примет, словно акушер.

 

Но если встану я у рая

иль ада — нет различий тут —

пускай в каком-нибудь Урае

под водовку тебя прочтут.

 

И я тогда в гордыне мутной

не буду долго титьки мять,

переча слабости минутной

перечитать тебя опять.


 


*  *  *

Не из ружей палить, а цветочки полить,

что страдают на почве степной.

Сколько новых — чудесных и знойных — палитр

ожидают меня за стеной?

 

И пока все счастливо разбились по парам

в этом мире — не первом — втором,

пусть табачным плывет в небо паром

одинокий мой строчный паром.

 

Дух напрячь да и вынести напрочь

вновь себя — до иного утра,

чтоб просить молча ангела на ночь:

напророчь мне на завтра вчера!


 


*  *  *

Зуб на зуб хоть и попадает,

но тем не менее — болит.

Мне, чтобы говорить, подарен

тяжелый русский алфавит.

 

Зимою думаешь о лете,

терзаешь хилый ноутбук

и проверяешь, есть ли сети

для уловленья скользких букв.

 

Они летят быстрее свиста,

а то — ползут, как слизняки,

пока ты с радостью радиста

встречаешь грудью сквозняки.

 

Живешь в тоске своей столетней,

тоска столетняя не врет:

итог старания — старенье,

итог повтора — поворот.

 

Откуда только здесь берется

дурь, переплавленная в дар?

И ртуть в термометре смеется,

и варит автор свой отвар…


 


*  *  *

От визгливых песнопений

мозг — как ящик выдвижной.

Каждый ближний — сразу гений —

и писклявый, и блажной.

 

То ли это ли, а то ли… —

и снуют, и говорят.

А затворники Альтоны

затворились и творят.

 

И звучит больная фуга

под медийною водой.

И выходит вон из круга

треугольник молодой.

 


*  *  *

Обмылками обломов мою руки,

обломками обмолвок тешу мозг,

дождю и ветру отдан на поруки,

свершаю путь — проторенный — в киоск.

 

Несу телес дырявое корыто

на мягкие простынные ножи,

и перхоть прихотей лет сто уж как отмыта

с картонной отбракованной души.

 

Не слышу крик, но впитываю шепот,

песочные ломаю города.

И все же — многократно послан в жопу —

сворачиваю снова не туда.

 

В своей глухой, незримой обороне

пытаюсь неприкаянно успеть

сказать. И не проспать, не проворонить

проворную, проверенную смерть.

К списку номеров журнала «СИБИРСКИЕ ОГНИ» | К содержанию номера