Алексей Гиршович

Полосатый и первоход

Дежурный свет от упрятанной в стену закрашенной лампочки через проволоку намордника заливал своей ядовитой краснотой транзитную камеру пересыльной тюрьмы. Народ вповалку лежал на сплошных нарах – деревянном настиле от стены до стены, на полметра приподнятом от бетонного пола. Было холодно и сыро. Без матрасов и одеял, арестанты, человек десять, укрывшись в вольные ещё куртки и подсунув под головы баулы, обчифирившись до тошноты, к утру уснули.

Когда в камере прекратилось всяческое движение, сгустившийся плотным слоем дым от сигарет повис вторым потолком, так что поднимающийся отлить на парашу чуть не до пояса уходил в туман.

Неизбывная вокзальная атмосфера: этап пришёл, этап ушёл, контингент меняется очень быстро; бывает, что за день по два раза.  Я ждал этап в Мордовию уже который день и был тут старожилом; я и ещё один, седой старик. Его приглушённый голос и слышался сейчас сквозь полудрёму.

– Ты, фраерок, не горюнься, – ободряющей хрипотцой втолковывал он житейскую зэковскую мудрость какому-то первоходу. – Приедешь в лагерь, занятие себе найдёшь, и срок побежит. Тюрьма и лагерь – это разные планеты. В зоне всё устаканено и отшлифовано поколениями. Там каждый знает своё место. Тебе сколько наболтали-то?

– Полтора года, – тихо отозвался его собеседник.

– Ну, такой срок можно на одной ноге простоять, – снисходительно хмыкнул Старый. 

И снова повисла тишина, которую нарушали лишь гулкие шаги надзирателя по пустому продолу. Клацнула шторка на шнифте*, и даже через закрытые веки я почувствовал тяжёлое и липучее спецлюбопытство вертухая, обшаривающее всё доступное к обозреву пространство камеры.

Чиркнула спичка, к моим ноздрям потянулся сладковатый сигарный аромат. «Нормально упакован кто-то, – подумал я, не открывая глаз, – козыряет». На этапе большинство курят пролетарскую «Приму», поглубже упрятав в баулы дорогие фильтровые сигареты – самую надёжную лагерную валюту.

– Душевный табачок, – со сдержанным блаженством протянул Старый. – Ты особо-то не блатуй гаванами. В зоне пригодятся.

– Да у меня всего пару штук было, угостил один иностранец, со мной сидел в хате, – как бы извиняясь за то, что не может предложить приятному собеседнику больше, отозвался Первоход. 

Вся эта сцена очень напоминала мне начало классического развода, когда «полосатик» – зэк с особым режимом за плечами – причёсывает доверчивого новичка, который потом с радостью спешит поделиться содержимым своих баулов, одеждой и прочей необходимкой за наставления и покровительство авторитетного сидельца.

Я разлепил ресницы и приготовился развлечь себя ещё одной тюремной версией басен дедушки Крылова. Сон улетучился.

– На воле-то чем занимался? – ненавязчиво поинтересовался Старый, смакуя очередную порцию кубинского дыма.

– Искал лёгкой жизни. Поменьше работать, побольше денег получать, – помедлив, с ухмылкой над собой, ответил Первоход.

– Нашёл?

– Нет. Поэтому и воровать начал.

– Ну-у, братишка, красть – это тоже профессия, и совсем даже нелёгкая. Один риск чего стоит. Не говоря уже о технической составляющей и знании людской психологии... Ну, а вообще, где-то учился после школы, работал кем-то?

– Я отучился в мореходке на матроса. Мечтал мир посмотреть. Но в торговый флот не попал, визу в загранку не открыли. Уехал в Питер, в театре монтировщиком декораций работал. Увидел красивую жизнь, ну и понесло Остапа... В общем, толком никакой профессии и не имею. Может, в зоне чему-то научусь.

– Нау-учат. Шконарь* давить в бараке не будешь. Как говаривал мой незабвенный папаша, когда я ещё пацаном был: в России надо выбирать специальность, которая тебе пригодится в тюрьме... А ты, я гляжу, человек грамотный, к миру искусства касание имел. Просто не в ту телегу прыгнул, вот и заехал в эти стены.

– Да, ты прав, – подхватил разговор Первоход, похоже, немало размышлявший о своей судьбине в ожидании приговора. – Я всегда был далёк от преступного мира. А о воровских понятиях до тюрьмы вообще очень смутное понятие имел.

– Преступный мир, дружище, это, по большому счёту, всё, что нас окружает на этом свете. Этот мир жестокий, но справедливый. И каждый определяется в нём, выбирает свою масть. Ну, ты на централе ликбез прошёл, наверное. Людское-то было у вас там?

– Смотрящий был у нас в хате, братва. Они рулили всем. Мужики прислушивались, как оно и что делать надо. Порядочные арестанты были. На общак все уделяли.

– Смотря-ащий... – укоризненно скривился Старый. – Стрёмное это слово, от ментов. Правильно говорить: кто в ответе – за барак, за лагерь, за город... Что такое порядочность по понятиям, тебе объясняли? Это значит – не ставить себя выше мужика, быть достойным мужика. Выше мужика могут ставить себя только менты и лохмачи – те, кто ломает судьбы. Всё, что выходит за рамки людского – это беспредел. Людское – это воровское, то, что сказано ворами, постанова. По фене:  «люди» – это воры. А мужик – это основа вора. В любой зоне: или забота, или работа. На промку* идут, чтобы был ларёк, возможность обеспечить себя необходимкой. А задача братвы – это забота о мужиках. Мужики – опора вора. Почему? Их большинство. Если мужики не поддержат, значит, нет уважения к нему. В любой зоне есть святые места: изолятор - это лицо зоны.  По тому, как «греется» изолятор, судят о положенце. Санчасть – это сердце зоны; по тому, какой уход за больными, тоже оценка идёт тех, кто в ответе за лагерь. Столовая – это пайка, мужик всегда должен быть сыт. «Фонарь» – это воровская дорога. На «фонаре» – «васьки». И не только на «фонаре»: «васьки» – это глаза, уши, руки и ноги вора. Посредством «васьков» делается всё в зоне. «Васьки» – уважаемая масть, это не  шестёрки, это реальная исполнительная власть. Воры, блатные – законодатели, они принимают решения... Сейчас зоны ломают по всей стране. Но если попадёшь в чёрный лагерь, где есть воровской ход, то всё, что я тебе сказал, сам увидишь. И тогда выбирай свою дорогу.

– Я по жизни мужик, – будто доказывая что-то самому себе, твёрдо заявил Первоход.

– Кто ты есть, тебя спрашивать не будут, сам проявишься. Если маску напялишь, то она быстро слетит. Вообще, этот вопрос – кто ты есть по жизни – неправильный. Когда заезжает новый человек, у него интересуются: «Будь любезен, представься». И он отвечает по существу – это без эмоций, без лишних слов. В былые времена достаточно было взглянуть на руки человека, или когда он снимает рубаху – по наколкам биографию читали: за что сидел, сколько раз, где и как сидел, чем живёт. Это сейчас все расписные от пяток до макушки, а что накололи – сами не понимают. Раньше спрос был серьёзный, если по жизни не соответствуешь тому, что наколото.

Старый устало хмыкнул и глотнул воды из пластиковой полторашки.

– Набил себе портаки**-то в тюрьме?

– Хотел. Не успел. Художника не было в хате, – слегка смутился Первоход. – А пацаны звёзды набивали на коленях.

– Ну и не спеши Третьяковскую галерею на себе мастрячить. Потом жалеть будешь. На пляже разденешься – народ шарахается  С перстнями на пальцах в любом приличном обществе косые взгляды ловить будешь. А если по криминальной дорожке пойдёшь, то это – особые приметы. Вычислить тебя будет элементарно – все наколки в картотеке; в лагерь приедешь, при медосмотре Кум* всё срисует и – в дело. Меченый...  Воровская звезда – знаешь, что такое?

– Ну, как мне объясняли, это значит, что ни перед кем не стану на колени; и ещё, что эта роза ветров означает, что нет границ для воровского дела, отрабатывать можно в любом конце света.

– Воровская звезда, братишка, означает всесторонний подход к любому вопросу. Она всегда двух цветов: чёрного и белого. То есть: или прав, или неправ, или да, или нет, без сомнений... Вот такие, как ты, нахватаетесь верхушек, потом начинаете блатовать, без тямы в голове. Всё попутали...  Чтобы понять уровень человека, с кем общаешься, достаточно задать несколько вопросов: в чём суть воровской идеи? Что такое общак? В чём суть воровского общака? Что такое братва?  В чём они заинтересованы?  Если я тебе сейчас эти вопросы поставлю – ты поплывёшь сразу.

– А ты можешь мне рассказать, как правильно отвечать? – с неподдельным интересом внимал Первоход.

– Ты уверен, что тебе это надо? Для кроссвордов это не пригодится. Этим жить надо, чтобы понимать сказанное. А ты далёкий.

– Кто знает, как жизнь обернётся. Научи. Старых каторжан нечасто встречаешь. А в чём заключается идея вора?

Старый ответил не сразу. Он зашёлся булькающим чахоточным кашлем; потом сквозь табачный смог пробрался к дальняку** и смачно отхаркался. Торчащий из стены на уровне колен водопроводный кран выстрелил мощную шипящую струю в унитаз, вцементированный в бетонный пол. Старый умылся и вновь забрался на нары.

– Глвная идея вора – в процветании преступного мира. Суть воровской идеи – в общаке. Что такое общак? Общак – это братва. Уделяя на общак, ты уделяешь на усмотрение братвы. Не братве, а на усмотрение. Что такое братва? Это круг заинтересованных лиц, кому небезразлична судьба арестантов. В чём они заинтересованы? В распространении воровской идеи. В чём суть общака? Один котёл, одна голова. Куда приход – оттуда уход; и какой приход – такой уход. Всё в один котёл. Вся братва – в один котёл. Но решает, куда всё это пойдёт, – один человек, положенец. Вор в законе обязан жить по жёстко определённым правилам: не работать, не иметь семьи и личных материальных богатств, не иметь каких-либо контактов с правоохранительными органами, не влезать в политику, не служить в армии, не выступать в суде свидетелем, привлекать способных деловых людей, не давать малолеткам наркотики, немедленно защищать свою честь и достоинство, не убивать без нужды, верить в Бога, собирать деньги для общака...

«Однако эта воровская философия давно уже вступила в конфликт с фактами», – подумал я, вникая в каждое слово этой уникальной лекции по понятиям. Сейчас в среде профессиональных преступников очень немногие живут по воровскому закону. Люди той, старой закваски уходят в историю, в легенды.

Всё ещё скрывая, что не сплю, я через заресниченный прищур разглядывал эту парочку. В молодом первоходе я узнавал себя – пытливого парнишку двадцатилетней давности, для которого романтика преступной жизни, лихой кураж и надменное отличие от законопослушного обывателя остались где-то там, за тюремным забором. Старый зэк, как опытнейший психолог, быстро вычислил, с кем общается. Ежели окажутся в одном лагере, то он этого пацанчика наверняка подтянет к себе и воспитает соответственно укладу и понятиям...

Когда три дня назад в хату зашёл этот невысокий, ссутуленный старичок в ватной телогрейке, с потрёпанным сиротским баулом, и, поздоровавшись, скромно притулился у стеночки на нарах, я, помню, подумал: во, угрелся бедолага под старость лет. За все эти дни я от него услышал лишь несколько коротких фраз, произнесённых со скупой арестантской вежливостью. Почти всё время дедуля читал, нацепив на нос очки в старомодной роговой оправе, держа на приличном отлёте толстую книгу в газетной обёртке. Если бы не расплывшаяся синева наколотых перстней и куполов на руках, то бывалого арестанта он ничем не выдавал.

Вглядываясь в изборождённое глубокими морщинами лицо старого зэка, в эту далеко вперёд выдвинутую нижнюю челюсть, тонкие полоски ввалившихся в беззубье губ и особенно в абсолютно нечитаемые, но очень цепкие глаза, я теперь был уверен, что биография у этого каторжанина зело непростая, и отсижено немеряно.

Будто прочитав мои мысли, Первоход подал голос.

– А ты по лагерям-то сколько отмотал, если не секрет? 

– Третий десяток добивать заехал. Полжизни паровозом мимо прошло... – прикрыв глаза, старик упёрся затылком в стену и вдруг заговорил совершенно иным тоном. – А у тебя ещё много впереди очевидного и невероятного. Ты только-только порог переступил и пока представить себе не можешь частокол тех лишений и страданий, которые и составляют заключение: человек лишён родных мест; он живёт с тем, с кем не хочет, а с кем хочет – с семьёй, с друзьями – не может; он не видит, как растут его дети; лишён своего дома, своих вещей, лишён свободы передвижения; он испытывает постоянное давление на себя чужих, а то и враждебных ему людей – лагерной администрации и других арестантов, с другим жизненным опытом, взглядами, обычаями; он лишён общения с женщинами, не говоря уже о физиологии. Ты быстро поймёшь, что эта система стремится превратить зэка в рабочую скотину, в нечеловека. Ты увидишь и ещё более удивительные вещи: как вера в Бога у деклассированных элементов уживается с жестокостью и крайним цинизмом. В эти места такие акулы заплывают, что океанские по сравнению с ними – безобидные мальки. Самое опасное существо на свете – это кровожадный зэк. Так что будь осторожен, следи за собой. Больше слушай, меньше говори, и запомни: слово в лагере приравнивается к поступку, который всегда требуется обосновать. Запомни старый зэчий миф: на лицевой стороне лагерных ворот для того, кто входит, надпись: «Не падай духом!», а на обратной стороне, для выходящего: «Не слишком радуйся!»

Молодой, чем дальше слушал, тем заметнее напрягался. Обняв руками колени, он уткнулся в них подбородком, а сгущающаяся тоскливость в его глазах выдавала тревогу в преддверии неведомых доселе испытаний, встречи со взаправдашними матёрыми зэками. Это был тот самый, расхожий страх перед зоной.

Медленно скосив глаза, Старый оборвал свою речь и мягко похлопал парня по плечу.

– Чё, наговорил тебе страшилок? Ладно, не потей. Люди везде есть. Найдешь там себе товарищей, и жизнь пойдёт своим чередом... Давай-ка покемарим малёхо. С утра могут на этап дёрнуть. Опять конвой, собаки, «столыпин»*, килька солёная... – договаривал уже с закрытыми глазами Старый, вытянувшись на досках.

На пересылке долгие разговоры по душам – редкость, если не славливаются давние знакомцы. Сей невольно подслушанный диалог вновь убедил во всегдашней надобности поднимать свой разум над любой системой, анализировать всё, происходящее с тобой в свете Высшего Промысла. Важен мир в душе. Называется это смиренномудрием. Смирение – это не пришибленность плюс ханжество, это царственная добродетель, ибо подлинное смирение – именно от мудрости, от знания, от прикосновения к тому жизненному пониманию, где уже нет толкотни за место под солнцем, когда уже никто и ничто не в силах помешать быть свободным. Это прикосновение въяве ощутить можно в любом месте, где бы ни пребывало твоё бренное тело. Возможно оно и в мордовской зоне,  куда я еду отбывать очередной срок; может статься, последний...

 

 






* Шнифт – смотровой глазок в дверях камеры. 



* Шконка (шконарь) – нары в лагерном бараке. Давить шконку – бездельничать.



* Промка – промышленный цех в зоне, место работы.



** Портаки – наколки на теле.

 



* Кум – оперуполномоченный на зоне.



** Дальняк – туалет или любое отхожее место. 



* «Столыпин» – в советское время – вагон для перевозки заключенных. Переделан из вагона, предназначенного для переселения безземельных крестьянских семей на земли Сибири, где они получали надел, в ходе земельной реформы, проводившейся премьер-министром правительства России П.А. Столыпиным в 1906–1911 гг.



К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера