Александр Куликов

Танго-сюита имени Бориса Поплавского

Поэт, журналист. Родился в 1958 году во Владивостоке. Окончил Дальневосточный государственный университет (факультет русской филологии). Автор поэтических книг - "Путешествующий клен" (в сборнике "Баркас", 1988), "Регтайм" (1996), "Соловей-ключ" (2016), "Двенадцать звуков разной высоты" (2018). Стихи публиковались в журналах "Юность", "Октябрь", "Памир" (переводы стихов Народного поэта Таджикистана Рахмата Назри), "Дальний Восток", "Сихотэ-Алинь", "Крещатик", "Семь искусств", альманахах "Литературный Владивосток" и "Рубеж". Лауреат Чемпионата Балтии по русской поэзии 2015 года, обладатель литературной премии имени Владимира Таблера, обладатель творческой премии им. Петра Комарова за лучшие литературные произведения, опубликованные в журнале "Дальний Восток".


 


Танго-сюита


имени  Бориса  Поплавского


 


1. Черная свадьба


 


Дождь прошел, и зеленые кроны,


как мохито со льдом, засверкали.


В этих кронах орали вороны,


будто черную свадьбу справляли.


В черных фраках, муаровых лентах


кавалеры, нет, кавалергарды:


крылья грузные – как эполеты,


клювы грозные – будто кокарды.


С белоснежным лицом юной гейши


и червями источенным телом,


улыбаясь улыбкой милейшей,


Смерть-невеста меж ними сидела.


И с улыбкою светлою тоже,


в твид двубортный и галстук одетый,


на атласном супружеском ложе


ждал жених ласки черной Одетты.


И слетела она не дурнушкой –


полногрудой японской голубкой.


И присела к нему на подушку,


распахнув черный хвост, будто юбку.


Музыканты играли Шопена.


Лабух плакал на черном кларнете.


Облаков белоснежная пена


оседала, и бегали дети.


Это было вчера на Стромынке,


у Бахрушинской, в самом начале.


Моцареллою свежей простынки


на поникших веревках рыдали.


И орали вороны, орали


что-то из миннезингерских арий


и, слетая на землю, клевали


тело голубя на тротуаре.


 


2. Падший ангел


 


Падший ангел сидит на скамейке весеннего парка.


За щекой карамель, а в глазах ледяная тоска.


Падший ангел снимает свой твидовый плащ – ему жарко,


плащ свой твидовый цвета морского с прибоем песка.


И тогда на груди открывается страшная рана –


роза красная, rosacandida убитой любви.


И тогда извлекается жалкой рукой из кармана


бумазейный платок, весь в слезах и невинной крови.


Дворник с бляхою шаркает черной метлой по дорожкам,


подметает окурки раздумий, надежд и тревог.


Карапуз на коленях у няни, как будто на дрожках,


засыпает и видит, что он – это Бог.


Он стоит на вершине, вокруг него райские кущи,


где красивые птицы поют на семи языках.


Падший ангел подходит к нему, говоря: «Вездесущий,


ты прости меня, я так устал быть изгоем в веках».


И светлеет у ангела лик его темный с прыщами.


И прощает его тот, у чьих он склоняется ног,


и прощает его, и прощает его, и прощает,


и прощает его, ибо каждый прощающий – Бог.


И бегут они, мальчик и ангел, касаясь руками,


по лугам изумрудным, Элизиум смехом будя,


и резвятся они, и болтают друг с другом стихами –


падший ангел и ставшее Богом дитя.


И лежат облака перед ними, как в море атоллы,


облака грозовые, и где-то в Сантьяго дожди,


под навесом на сцене звучит «Либертанго» Пьяццоллы –


махаон перламутровый так и взлетел бы с груди.


Он взлетел бы! Но жизнь – это все-таки скучная проза.


Просыпается мальчик у няни, задумчив и тих.


На дорожке платок, на скамейке увядшая роза.


В небе серые голуби. Белого нет среди них.


 


3. Прощание с Мореллой


 


В этот час, когда веранды ресторанов


заполняются вечернею толпой,


и, как лебеди, кричат катамараны,


и о скалы разбивается прибой,


а на небе карлик солнце, багровея,


воспаляется, как Полифема глаз,


отразивший алый мак в руке Морфея,


в этот поздний для прогулок, крайний час


ты идешь по пляжу босиком, Морелла,


беззаботное и смуглое дитя,


ветерок как будто лепит твое тело,


мягко складками хитона шелестя.


И смолкают даже циники в буфете,


провожая взглядом твой наивный стан.


О Морелла, говорят, на белом свете


есть немало удивительнейших стран.


Вон стоит высокий лайнер у причала,


белоснежный, будто чайка на волне.


Он в Австралию отправится сначала


и, в конце концов, окажется на дне.


Осьминоги, каракатицы и скаты


станут жителями палуб и кают,


каулерпою покрытые канаты


задевая, как лианы, там и тут. 


И над мачтой, где огонь святого Эльма


обещал спасенье и удачу впрок,


остановится, светясь, тараща бельма,


рыба-призрак, золотой опистопрокт.


Глазом сложным разглядит он в донном иле


руку милую, хватавшую консоль.


О Морелла! Это лучше, чем в могиле,


как забытая на почте бандероль…

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера