Александр Кобринский

Лента времени

«Всякое начало трудно», – говорил Маркс, хотя этот капитально апробированный мудрец к нашему литературному опусу прямого отношения не имеет. Лучше всего, если  развитие событий будет носить хотя и не хаотический, но все же спонтанный характер, когда последующий момент не будет детерминированно вытекать из предыдущего.


Ну  вот, к примеру, был в прошлые времена такой поэт и главный редактор одной из областных газет Арик Рапо. Отец у него был греком по национальности и полицаем в период Великой Отечественной войны. А мать – еврейка!.. Единственная, которую немцы не расстреляли в одном из ближайших оврагов. Может быть, потому, что в ее иудейских глазах документально прочитывалась и немецкая кровь. Жил Арик в подростковом возрасте, а куда же деваться, при таких вот своих родителях. Однако советская власть вернулась на свои места и осталась такой же, как и была. Отец Арика был осужден как враг народа и сгинул в мордовских лагерях.


Известная сталинская формула «дети за отцов не отвечают» иногда все же реально действовала. Арик окончил среднюю школу и при своих бойких способностях решил учиться дальше. Был принят в государственный университет на гуманитарный факультет: то есть всемогущие органы государственной безопасности разрешили Арику получить гуманитарное образование и работать на идеологически ответственных должностях.


Ах, да, уважаемый читатель, желательно надеяться, что это повествование, при всей своей кострубатости, не помешает цельности твоего критически настроенного восприятия.


А все началось жарким экваториальным летом в маленьком городке по соседству с африканскими джунглями, куда Юзика забросила судьба и где ему довелось жить среди мирно настроенного разноцветного и разнокалиберного населения. И кого здесь только не было – европейцы, марокканцы, эфиопы и само собой разумеется – вездесущие евреи, к которым стопроцентно принадлежал и он. Поселиться ему пришлось в стандартно небольшом четырехэтажном доме. Плоская крыша с перпендикулярными к ней солнечными лучами нагревала комнатенку настолько, что дышать в ней человеку, привыкшему к кондиционерному охлаждению, было невозможно. Но поскольку он решил придерживаться естественного образа жизни, искусственное охлаждение было безоговорочно отринуто. И к тому же, как он заметил, кондиционерный воздух вызывал в нем астматическое удушье. Посему окно его, за исключением сезонных дождей, было всегда распахнуто настежь. И благо, что одна сторона дома большую часть полудня освещалась солнцем, а вторая находилась в тени.


Природная разница температур создавала естественное перетекание воздушных потоков, и такая обдувка позволяла переносить духоту, несмотря на то, что он ощущал себя рыбешкой, готовой сморщиться до ломкой твердости и превратиться в тараньку для прямого употребления за кружкой холодного пива. Но где взять это спасительное холодное пиво, если в такую адскую жару сходить в ближайший магазин было до невыносимости лень?..


Юзик ограничивался весьма поверхностным общением со своими соседями. «Здравствуйте, до свидания» и не более... За исключением этажом ниже семьи марокканского происхождения. Обыкновенная семья, простая, без интеллигентного выпендрежа. Муж – худой, поджарый и настолько сутулый, что спина его, изгибавшаяся дугой, переходила в горизонтальный шейный отросток, на котором торчала маленькая ушастая голова, заросшая от подбородка до ушей жесткой щетиной. Жена – мускулистая и квадратно широкоплечая, прозябала в основном на поденных работах. Однажды Юзик заметил ее возле слесарных мастерских и к удивлению своему понял, что она выполняет в этой захламленной железом мастерской слесарные работы. У этой семьи было двое детей. Одна – белокожая с каким-то шрамом на лбу, но тем не менее довольно симпатичная. Она обычно сбегала по лестнице к зеленой площадке, одолевая ступеньки вприпрыжку, создавая этим впечатление необыкновенной легкости и даже крылатости. Вторая была абсолютно чернокожей. Глава семьи, работавший грузчиком, приходил домой уставшим и тут же заваливался спать. По причине резкой сутулости своей лежал на боку, подставив под голову ладонь и казался при этом похожим на мокрицу, свернувшуюся от стороннего прикосновения.


Время от времени Юзик ощущал в себе раздвоение личности, причем очень конкретно – ему казалось, что на пути его мышления лежит клинообразный камень, рассекающий мыслительный поток на два параллельных русла. Вместе с текущим восприятием Юзиком самого себя и окружающих в нем постоянно присутствовало нечто побочное. Вот, например, навязчивое из прошлых времен образное присутствие поэта и журналиста Арика Рапо. И если бы ничего в политических перипетиях не изменилось, и советская власть оказалась бы вечной, то Арик Рапо, будучи руководителем одной из областных газет, продолжал бы свою безоблачную житуху до самой смерти. Но коммунистический колосс рухнул, и поэт-алкоголик Арик Рапо оказался не у дел. Чтобы хоть как-то помешать его хроническим запоям, домочадцы, уходя на работу, запирали все выходы на балконную площадку. Дополнительно запирали они также особо устроенными замками и оконные рамы, уверенные в том, что раздобыть спиртное Арику Рапо, заключенному в стенах многоэтажки, никаким образом не удастся.


Но к стенам этого высотного здания всякий раз приходила некая сердобольно-сострадательная особа. И Арик Рапо открывал форточку ему одному известным способом и опускал с высоты своего «тюремного» заточения припрятанную на этот случай бельевую веревку, которую сострадательная особа, слезно запрокинув голову, привязывала к каемочному горлышку заповедной поллитровки. И Арик Рапо ко времени возвращения своих домочадцев неизменно оказывался подшофе.


Двухкомнатная квартира. Спальня. Двухярусная кровать. Две девочки – хотя и разнокожие, но от одной мамаши – марокканской еврейки по имени Хакима. Ее муж, похожий своей сутулостью на свернувшуюся мокрицу, в реальности был крепким мужиком. Работал грузчиком и на здоровье не жаловался. Вероятно, его полусогнутая дугой спина, сама по себе приспособилась к профессиональному переносу тяжестей. 


Сосед их, Юзик, жил этажом выше. Он знал эту семью с момента первой беременности Хакимы. Вначале появилась белокожая дочка, которую назвали Рахель. Через два года появилась вторая – чернокожая Яэль. Юзик предполагал, что Хакима нагуляла ее с эфиопом, который приходил к хозяйке покурить травку. Хакима присоединялась к дармовому кейфу безотказно. Она и эфиоп закатывали наркотически осолопевшие глаза, погружаясь в неземное блаженство. Через некоторое время, когда Хакима забеременела, их свидания прекратились. Но при этом она не моргнув глазом объяснила появление на божий свет чернокожего ребенка своим исконно марокканским происхождением. Мол, в ее роду были не только марокканцы, но и эфиопы. В общем, королевство Марокко и вся остальная Африка – близнецы-братья. В результате единственным человеком из соседствующего окружения, к которому Хакима испытывала доверие, оказался Юзик. Но доверие ее имело зыбкую почву. Юзик был хотя  и интеллигентным человеком, как ему это казалось, но не более, чем мужчиной.


 
      Девочки подрастали на глазах у Юзика. В квартире Хакимы имелось довольно просторное помещение для душевой, куда дверь была почти всегда открыта. И когда Хакима купала своих дочурок, Юзик был этому невольным свидетелем. Особенно врезалась в его память младшая дочка Хакимы. Кроме чернокожего лица этой девочки, Юзик запечатлел ее половые губы с возбуждающим воображение выразительно извилистым клитором...


Дабы не вызывать у Хакимы подозрений, Юзик ко дню рождения девочек дарил Хакиме деньги, чтобы она собственноручно покупала своим дочкам сладости. Самому Юзику эти денежные подношения казались лишенными потаенного смысла. И правда, его внимание к этой семье носило асексуальный, с его точки зрения, характер. Во всяком случае, так ему и на самом деле казалось.


Вспомнилось неожиданно многоводье. В районе города начиналось разветвленное устье, обозначенное песчаными островами.
Как только наступил летний период, а это было во время освобождения города от немцев, Юзик стал завсегдатаем пляжа. Ему было примерно пять лет. Плавать его никто не учил, да оно и не понадобилось. Поплыл сразу и казался сам себе непотопляемой пробкой. Он переплывал на один из островов и загорал там до самого вечера. Возвращался домой в сопровождении заходящего солнца. Отец в этот период еще воевал в составе наступающих войск.


По возвращении с войны отец берег как зеницу ока толстую тетрадь, куда записывал боевые песни и пел их при полном отсутствии музыкального слуха. Такую, например: «Синенький, скромный платочек падал с опущенных плеч». Или такую: «На рейде большом легла тишина. А море окутал туман»...


Однако, песенная эта тетрадь по мере взросления Юзика сама по себе утончалась. Казалось, что текущее время вырывает из нее листы, исписанные угловатым отцовским почерком.


Девственные отроковицы подросли и женственно оформились. Юзик не забывал поздравлять их с днем рождения. И этот ритуал носил не только словесный, но и дарственный характер. Юзик дарил Хакиме в дни рождения каждой из дочек небольшую, установленную им самим сумму, позволявшую соотносить эту его незабываемость с добрососедским отношением не только к ее дочкам, но и лично к самой Хакиме.


Время текло космически быстро, и однажды Юзика в часы вечернего променада догнала старшая дочка Хакимы – пошла с ним рядом, приноровившись к его шагам, и сексуально блеснув маленькими раскосо привлекательными глазками, сказала лукавым голосочком: «Я уже девятнадцатилетняя!» Юзик постарался отреагировать на такое заявление равнодушно наигранной физиономией.


Надо сказать, что между Яэль и Рахель замечалось явное противостояние. Рахель в основном была домоседкой, что называется – маминой дочкой. А Яэль, хотя и была младше на два года, но уже встречалась с местными подростками.


Яэль нравилась Юзику больше Рахели, но он старался это тщательно скрывать от острого и наблюдательного глаза Хакимы.


В один из дней Юзик выехал по делам в соседний район. По возвращении ему встретилась на пути Яэль. Они остановились, словно притянутые друг к другу, перебросились какими-то короткими и малозначащими фразами, и она на прощание протянула Юзику руку. Он ощутил, что их рукопожатие затянулось дольше обычного, и тут же инстинктивно, сам того не желая, сжал пальцы Яэль. И когда она попыталась высвободиться, сжал их несколько сильнее. В общем, эта магическая заминка отразилась на лице Яэль заметным недоумением, которое мгновенно переросло в понимание того, что Юзик к ней неравнодушен.


 


Путь инженера Юзик начинал с чугуноплавильного завода, где при клубе действовал кружок поэтов-любителей. Собирались раз в месяц. Юзик пристрастился посещать эти литературные посиделки, которыми в те времена руководил Арик Рапо, будучи уже хорошо известным не только городским кругам, но и республиканским. Арик возвышался над членами клуба своей искрометной энергией и воспоминаниями о встречах с легендарным поэтом Михаилом Светловым.  Греческие глаза Арика в единстве с немецко-еврейским происхождением по линии матери на его округло правильном античном лице светились выразительным иудейским акцентом.


Однажды Юзик пригласил Арика поехать с ним на отцовскую дачу. Земельные участки этих дач были розданы обкомовским работникам и заслуженным участникам Великой Отечественной войны. Арик, очевидно, об этом пронюхал заведомо и поэтому разговаривал с отцом Юзика с заискивающим вниманием, что самому Юзику не пришлось по душе, потому что он с детских лет находился в упорном противостоянии отцовскому желанию подчинить сына своему влиянию. И тут почему-то вспомнился первый день возвращения отца с войны. Юзик в этот день гонял пыль внутри двора, примыкавшего к дому. Услышав мужской бас, позвавший его по имени, Юзик поднял глаза и увидел в окне над контуром въездной арки мужское лицо и рядом счастливо улыбающуюся маму.


– Иди домой, я твой папа, – сказали ему требовательно хрипловатым басом. В ответ Юзик показал дулю. Домой вернулся с началом сумерек. Рассерженный отец силой положил вертлявого сына на колено и отшлепал его по оголенной заднице. Юзик, стиснув зубы, мужественно молчал. Да оно и понятно, ибо негоже было ему опуститься до слезливого малодушия, потому что он привык считать себя главой семьи. А по-другому вроде бы и быть не могло. Отец ушёл на войну, когда Юзику было полтора года. Вернулся через три. И Юзик, разумеется, не простил отцу этих шлепков. И действительно, даже теперь, по прошествии многих лет, находился в противостоянии крутому отцовскому нраву. Вот почему, заметив заискивающую вежливость Арика, Юзик постарался побыстрее покинуть дачу.


Автобус петлял проселочной дорогой по направлению к городу. Арик тарахтел без умолку о своих дачных впечатлениях, но Юзик его не слышал – отключился, думая о чем-то сокровенно своем.



     Часто посещать квартиру Хакимы он позволить себе не мог. Боялся, что острый взгляд ее прочтет в его глазах внутренне неподвластную ему магнетическую тягу к ее дочкам. А девочки действительно сексапильно похорошели, но при этом воспринимали происходящее куда более объективно, чем Юзик.


Они, хотя и не показывали свое отношение к нему, но оно у них было и, конечно же, негативное – типа «бородатый козел», «старый хрен», «индюк недорезанный».


Время клонилось к закату. Сгущающиеся сумерки погрузили Юзика в очередное тягучее одиночество. Было восемь часов вечера. Он не выдержал и решил заглянуть к Хакиме.


Дверь оказалась незапертой.


Вошел, не постучавшись.


Картина, что называется, декадансная...


Супротив входной двери возле стены в центре обшарпанного дивана, обхватив колени, сидели рядом Хакима и дугообразный её супруг, обросший жесткой щетиной. С левой стороны от входной двери на таком же обшарпанном диване, прикрывая ноги короткой юбкой, сидела в позе лотоса Яэль. В центре комнаты с потолка свисала тускло светившаяся лампочка. По правую сторону от стены мерцал включенный телевизор, перед которым, заполонив стол, покрытый истертой узорчатой клеенкой, восседала Рахель. Все присутствующие были заняты собой – погружены во взаимное молчание. Приход Юзика был явно некстати, и он, почувствовав это, вежливо ретировался.


Но как только он вышел, на лестничную площадку выскочила Яэль. Она подошла к Юзику и протянула руку (как бы попрощаться). Но как только ладонь его  очутилась в её руке, она начала эту ладонь, сжимая и разжимая свои пальцы, чувствительно тискать. Именно таким незамысловатым способом она попыталась выразить свой негатив по отношению к той шаловливой фривольности, которую он допустил по отношению к ней во время последней недавней встречи. Однозначное ощущение такого негатива было усилено тем, что инцидент этот был ею заранее продуман и осуществлен в подходящий момент, ибо соседняя квартира на том же этаже, где жила Яэль, распахнулась, и на лестничной площадке появился сосед-эфиоп – один из тех самых юнцов, в компании которого Яэль балдела в цитрусовых зарослях от наркоты. Эфиоп приблизился к Юзику вплотную и агрессивно толкнув его руками на виду у язвительно улыбающейся Яэль. Но нападение, слава богу, на том и закончилось. Юзик успел взбежать на этаж выше и спешно юркнуть к себе домой.


На следующий день, с утра пораньше, понадобилось ему заглянуть в соседний магазин. Солнце уже взлетело над плоскими крышами, знаменуя приход удушливого дня. На дворовой площадке он увидел Рахель, прогуливавшую свою лохматую болонку. Песик натягивал поводок. Груди Рахель под блузкой емко пританцовывали, и он представил себе ее вспотевшей; и попутно – заманчивую телесность ее вишнево-губастой сестры, при том, что не хотел бы остаться наедине ни с одной из них.


С этого момента он перестал наведываться к Хакиме, покорно и благодушно воспринимая свою холостяцкую жизнь.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера