Александр Мошна

Рассказы

Родился в Харьковской области. Член Союза журналистов Украины. Лауреат конкурсов «Мастер» в еженедельнике «2000», в еженедельнике «Крокодил в Украине», в журнале «Крокодил +» (Киев). Дипломант Международного литературного конкурса «Православная моя Украина» и юмористического конкурса «Ешкин кот» (Керчь). Лауреат Международного литературного конкурса «О любви к Родине» (Москва). Дипломант литературного конкурса на призы издательства «Эксклюзив» (Харьков) и Дипломант Международного литературно-музыкального фестиваля «Звезда Рождества» (Запорожье). Автор книги «Ощущение свободного полета». Публиковался в журналах Украины, России, Белоруссии. Ряд миниатюр и рассказов переведены на немецкий язык.

 

Да сколько той жизни

 

— Если переступаешь порог дома, следи, чтоб в голове никаких посторонних мыслей нельзя было обнаружить. Желательно, чтоб восторженность впечатлений струилась исключительно в мою сторону,— сказала мне как-то жена, серьезно обидевшись на то, что я проморгал отметить «косметическое убранство» на ее голове. И при этом «воткнула шпильку», съехидничала:

— Доживу ли я до той минуты?

— Доживешь,— бодро успокоил жену и нарочито долгим, внимательным и оценивающим взглядом смерил ее с головы до ног и шутливо выдал заключение:

— Немного уже осталось.

— До чего немного осталось? — дрожащими губами, эхом прошелестела супруга и, перехватив мой сочувствующий взгляд, испуганно вздрогнула. Глазами, полными слез, уперлась в мой подбородок вопросительно.

— До той минуты,— скупо и невозмутимо обронил я, вспомнив классика, что краткость — сестра таланта.

— До какой — той? — продолжала вытягивать из меня подробности жена и тут же наматывать их на свою нервную систему. И здесь ее вдруг прорвало:

— Ты что-то знаешь? Тебе врач сообщил, что я неизлечимо больна? У меня рак?

Я ничего не успел сказать, как она торопливо, упавшим голосом, пролепетала:

— Я так и знала. Я чувствовала, что этим все кончится.

И, окончательно сломленная, рухнула на стул. Я озабоченно потрусил в кухню, где предпринял попытку усердных поисков стакана и чайника.

В это же время короткими очередями выкрикивал в прихожую:

— Откуда такие гнусные подробности? Кто тебе их напел? Подумай сама — в твои-то годы?

— Что в мои годы? — подняла заплаканные глаза супруга, когда предстал я перед ней со стаканом в руке.

Вижу, события принимают несколько опасный оборот. Надо срочно перестраиваться, а то, не приведи Господи, здоровье свое подорвет, сляжет. А кто ж борщи мне будет готовить? И стал я вдруг заботливым, осторожным и внимательным.

— Ты же очень у меня молодая,— заворковал я,— разве ж рискнет болезнь скрестить с тобой шпаги?

Я понимаю, что несу чепуху, но здесь, казалось мне, главное — не останавливаться, и смысл сказанного подкреплять убедительной интонацией.

— Ты же у меня так мила и прелестна. Любая болезнь только один раз скосит свои глаза на тебя и, ослепленная твоей красотой, забудет, чего приперлась. Микробу, к примеру, от одной твоей обаятельной улыбки враз от зависти рожу перекосит. А каждую бациллу непременно кондратий хватит, если ты пройдешься перед ней своей неотразимой походкой в туфельках на каблучках и в том, помнишь, голубом платьице с белыми хрюшечками.

— Рюшечками,— мягко поправляет меня жена, доверчиво уставив на меня свои наивные немигающие глаза.

— Рюшечками,— согласно откликаюсь я, киваю утвердительно головой и продолжаю будить свою фантазию. Но чувствую, что требуется привал. Сказывается отсутствие репетиций. Смутно догадываюсь, что речь моя должна быть краткой и емкой, поэтому надо было срочно швартоваться около какой-то убойной фразы. Я напрягся, подыскивая лихорадочно слова, и ляпнул:

— И потом: тебе ничто не может угрожать, пока я с тобой. И знаешь, почему?

— Почему? — покорно, как ребенок переспрашивает меня жена и замирает в ожидании.

Я демонстрирую мхатовскую паузу, а жена не выдерживает этой пытки и пересохшими губами снова нетерпеливо повторяет:

— Почему?

— А потому что я...— и здесь мой голос предательски срывается на шепот. Оказывается, трудно все-таки выдавливать некоторые слова, если ты их лично прочувствовал и, не расплескав эти самые возникшие чувства, стараешься донести до собеседника:

— А потому что я тебя люблю.

Жена, счастливая, расплывается в улыбке. И я отмечаю про себя, что ей это к лицу. Не успеваю еще что-то додумать, как супружница моя благодарно потянулась ко мне. И я уже торопливо закончил фразу около ее губ:

— И моя любовь всегда будет твоим надежным щитом...

Награда, безусловно, нашла своего героя. Но я о другом. Скажу по секрету: еще до того, как благодарная и восторженная публика в лице моей жены окатила меня нежностью, я изрядно вспотел. Признаться, нежные слова поначалу давались мне с трудом, застревали в горле. А потом, со временем, знаете, втянулся. И, по словам моей женульки, в будущем у меня неплохие перспективы. Нежности свободно могу произносить без запинок и шептать с трепетной интонацией. Признаться, я уже регулярно балую свою любимую. А что? Терзать друг дружку скандалами и портить нервы — никакой романтики. Скучно, господа, неинтересно, да и сколько той жизни...

 

ПРЕЗЕНТАЦИЯ УДАЛАСЬ, ИЛИ СПАСИБО ЗА ПОНИМАНИЕ

 

Презентация книги стихов прошла «на ура». Я давно такой не видел. Народу собралось прилично. Кого здесь только не было! Я даже успел завязать знакомство на перспективу. Телефончиками обменялись. А все вокруг наперебой поздравляли и хвалили героя вечера за его умение видеть далеко, но не отрываться от близких и друзей. Высказывать свое понимание жизни, но при этом не рваться необузданно в заоблачную высь. Говорить с тобой поэтическим языком высокого штиля, но без переводчика. Держать планку на приличной высоте, но без тех закидонов, «зауми», отчего чувствуешь себя дебилом без всякой надежды на выздоровление. Вести за собой тихо и к прекрасному, но не с грохотом перетряхивая и смакуя «нижнее белье», и находить в том, подобно токсикоману, «ароматы» действительности.

Слова звучали сердечные и душевные за столом под звон бокалов. Но как только все было выпито, приглашенные стали торопливо и скучно прощаться. Некоторые просили пригласить их и на презентацию следующей книги, настойчиво совали свои визитки. А друг детства так расчувствовался по пьяни, что старательно облобызал виновника торжества и проникновенно заметил:

— Ты отлично подготовился, дружбан. Про коньяк не забыл — хвалю! Короче — презентация удалась!

— А как тебе книга? — робко спросил герой вечера.

Собеседник сыто икнул:

— Откровенно тебе сказать, я готов перечитывать твои творения бесконечно. Ты только пригласи, — и он широким жестом указал на стол, — никогда не посмею тебе отказать. Я ведь понимаю всю тонкость души поэта. Ему важно, чтоб рядом были поклонники.

— Спасибо за понимание, — кисло улыбнулся хозяин попойки, бережно снимая с губ поклонника, как с елки игрушки, остатки салата, и при этом уклоняясь от очередного лобзания.

 

КЛАДБИЩЕ

 

Недавно появилась у меня несколько странная при­вычка: захаживаю на кладбище и размышляю о жиз­ни. Изумляться особо и нечему — о жизни задумы­ваться не помешает каждому. Странно другое: поче­му-то всегда с опозданием у нас это выходит. Не зря же говорится: всю жизнь учишься, а дураком по­мрешь. Только вот с возрастом и постигаешь вдруг с огорчением, что откровенно просачковал в своей жизни. И перелопачиваешь обиженно свое прожи­тое, чтоб отыскать что-то привлекательное для глаза и маленько душу успокоить. А она ведь бунту­ет! И носишься с охапкой неустроенных мыслей сво­их, не знаешь, куда их и приткнуть, чтоб только унять этот пронзительный и неподкупный голос совести.

Но от себя далеко ли ускачешь? И варишься в собственном соку терпеливо и отважно, покорно та­щишь свой крест. А афишировать обреченность — тоже ведь абсолютно никакой охоты. Петушишься, гримасничаешь, чтоб только отмести подозрения и удержаться на этой жердинке духовных ценностей, только б не столкнули тебя проворно в пропасть без­духовности. Вот и цепляешься за сиюминутное, не заглядывая за горизонт. И выгибаешься, незаметно для себя, выпутываешься из этих сетей, что посто­янно набрасывают на тебя с разных сторон, чтоб стреножить и умертвить душу твою, превратить тебя в бесчувственный чурбан или отморозка.

А ты, словно дон Кихот, упрямо и смешно бунту­ешь, продолжаешь лихо размахивать деревянной шпагой, словно на подмостках сцены. Сопротивля­ешься этому железному монстру, которого почему-то называют прогрессом. Совсем не таким он тог­да мне виделся вдалеке. Теперь все отчетливей по­нимаешь, что обознался. Или вскормили его не тем молоком, или среди нас появились какие-то мутанты, что и заправляют прогрессом на погибель всему человечеству.

А на кладбище думается хорошо. С грустью, со слезами на глазах, с нежностью и любовью, трепет­но и молчаливо размышляешь о смысле жизни. Ис­поведуешься сам себе по полной программе. А ря­дом с этими холмиками невозможно слукавить и думать о чем-то мелком. Философом становишься неожиданно. Отрываешься от житейских проблем и паришь себе легко среди крестов, которые, как люди, грустно растопырили свои руки и замерли в глубоком недоумении, словно никак не могут уяснить себе: почему это приковали их здесь на вечное по­селение?

И бродишь между холмиками осторожно, в за­думчивости, всматриваешься в лица умерших на фотографиях, надписи считываешь, вычисляешь, сколько прожил человек, — и мысль невольно под­крадывается и спринтером проносится зримо, как на телетайпе: «Вот так и ты однажды, когда придет твой час, будешь лежать в сырой земле в ожидании своих хробаков. А наверху народ будет шнырять среди могил. И какой-то тип непременно остановит­ся и около твоей, вылупится на твою физию, что на портрете, любопытство поспешит заострить внима­нием и станет прикидывать в своей башке, сколько же это лет успел ты проскакать на этой планете?..»

И грустно становится, необъяснимо горько, и ду­мается о прошлом, и будущее вызывает надежду. Хочется непременно быть добрее и честно выпол­нить свою миссию на земле. Щедро отдать себя всего людям, чтоб не зря все это.

И уносят мысли тебя глубокие так далеко, что невольно вздрагиваешь с опаской и оглядываешься в тревоге. И душа не выдерживает такого надлома, и неожиданно безадресно заскулит вдруг обиженно и беспомощно. И этот вопль отчаянья тихо зависа­ет над кладбищем...

 

 ОСТАВИТЬ ПОСЛЕ СЕБЯ ЧТО-ТО ДОБРОЕ

 

Еще с детства бредил я профессией путешественника. Как приходило лето, так и отправлялся по чужим садам. Правда, окружающие не всегда верно понимали мои устремления, многие и не догадывались, что таким вот образом я будил любовь к географии.

Не знаю, как там Колумб, лично я знаменит стал всего за одно лето. Все началось с того, что хитрый дед Кузьма устроил засаду и изловил меня на своей яблоне. После чего отстегал крапивой ниже пояса и отпустил с миром.

Такой пещерный и коварный дедовский способ воспитания вызвал у меня бурю негодования, и я, подхватив подштанники, с ревом носился некоторое время вокруг деревни.

О других страницах своей биографии я скромно умолчу. Но страсть к путешествиям тихо и навсегда поселилась в моей душе. Поэтому и сейчас люблю повояжировать. Как говорится, себя показать, других посмотреть. И здесь совсем неважно, куда и зачем чесать. Главное — быть в движении. А движение, говорят, — это жизнь. Вот и пытаюсь насладиться отрезком времени, что отпущено мне судьбой.

А кругом — красота неписанная. Непаханое поле восторгов и восклицаний. Пора монологов и откровений.

Господи! Как славно жить на земле. Как здорово просто дышать и наслаждаться свободой. Мечтать безгранично и легко улыбаться по пустякам. Только вот удержать бы себя от мелочных обид и зависти, выкорчевать изнутри эту занозу — «перемывать косточки» своим братьям и сестрам. Плакаться в жилетку.

Братцы! Рванем на природу. Вслушаемся в шуршание листвы, философское молчание лесных долгожителей и щебетание птиц. Очеловечимся! Детство свое вспомним и улыбнемся восторженно и без оглядки, выразим на своем лице искреннее изумление и радость. Просто так. От полноты чувств. И с такой трепетной нежностью осторожно прикоснем к своему собрату свои озябшие души. И доверчиво посмотрим в глаза друг другу открыто и с любовью. Как перед дальней разлукой.

Так уж случилось, всем нам начертано быть путешественниками. И находимся на этой земле в качестве гостей. Прозвонит звонок, и кого он где застал — тот немедля и навсегда отправляется в путь. Только успеть бы попрощаться, сказать свое последнее «прости».

Еще хочется непременно оставить после себя что-то доброе и хорошее. Пусть не в мраморе или бронзе запечатлено, не в книгах рассыпано. Хотя бы в воспоминаниях своих близких и родных. На первые пятьдесят лет.

К списку номеров журнала «Приокские зори» | К содержанию номера