Яков Шехтер

Слуги дьявола. Четвертая глава романа «Бесы и демоны»

Это история произошла задолго до того, как богач Лейзер полностью разорился и пошел странствовать по еврейским местечкам Галиции с протянутой рукой. И начинается она не с кунштюков и фармазонства пройдохи Лейзера, а с горькой судьбы нищего водовоза.

Курувский водовоз Тевье постоянно сутулился от бесконечного сидения на козлах телеги с бочкой. И, тем не менее, его лицо не покидало мечтательное выражение, идущее вразрез с чуть печальной улыбкой и сухими, словно выплаканными глазами.

Профессия водовоза мало способствует мечтательному развитию характера. Конечно, бывали в работе Тевье минуты, когда, отпустив поводья и дав лошадке волю самой брести по давно известной ей дороге, он мог унестись мыслями в заоблачные дали.

Но сколько их там было, тех спокойных минут?! Начерпать полную бочку, а потом ведрами перетаскать воду в кадушки домохозяев, мокрое и хлопотливое занятие. Летом еще туда-сюда, а зимой, таская дымящуюся воду из полыньи, без конца разбивая ломом лед и пытаясь согреть дыханием стынущие пальцы, особенно не размечтаешься.

И знаете, сколько платят за эту каторгу? Чтоб нашим врагам всю жизнь так платили! Скудно жила семья Тевье, ни тебе обновок девочкам на Пейсах, ни сладостей в Пурим, ни справной обувки мальчикам перед Рош а-Шоне. Другой бы на его месте давно сник и погряз в заботах, другой, но не Тевье! Когда покупатели спрашивали:

– Ну, как сегодня настроение у пана водовоза?

Он всегда отвечал:

– Утром встал здоровым, поехал на работу, есть силы таскать ведра – все остальное – подарок Всевышнего.

Вышло так, что основными заказчиками Тевье были поляки. Вы думаете, будто в Куруве жили одни евреи? Вовсе нет! Для проезжающих и проходящих, Курув, безусловно, выглядел еврейским местечком, со всеми вытекающими отсюда достоинствами и недостатками. Но помимо полутора тысяч евреев в нем проживали еще две тысячи поляков, русских, русинов и украинцев.

 Вот для них-то Тевье и возил воду. А что, иноверцы люди, не хуже евреев! Они точно так же хотели пить, умываться и варить. Почти все беднее бедного, подстать Тевье, тяжело добывали свой хлеб, с трудом расставаясь с медными монетками.

Работу свою он делал честно. Чтобы набрать самую чистую воду Тевье уезжал далеко от города, вверх по течению Курувки. Когда-то он заплатил плотнику и тот вместе с ним соорудил мостки, доходящие почти до середины речки. Ну, середина, громкое слово! Всей речки там было саженей десять, а глубины до шеи, не утонешь.

Зато черпал Тевье воду без прибрежной тины, листиков и прочей мути. Чтобы наполнить бочку приходилось не один десяток раз пробежать по мосткам туда и обратно. Но покупатели его ценили, предпочитая Тевье другим водовозам.

Увы, доходы от такого ремесла выходили не абы какие, и если бы Тевье не работал от восхода до заката, не смог бы поднять семью. Даже в пятницу, когда евреи давно грели кости и чистили душу в бане, он еще громыхал на своей телеге или скрипел полозьями саней. Панам, паненкам и панночкам нужна была вода, много чистой свежей воды.

Но и на это ярмо, на эту каторгу нашелся завистник. Жил в Куруве поляк Янек, бездельник и лоботряс. Любое дело, за которое он брался, валилось у него из рук. И после каждой неудачи он бежал в шинок, заливать горе. Пил он не больше других, в Куруве и вокруг так пили все. От тяжелой работы и беспросветной жизни только и есть радости, что залить и забыться.

 Денег у Янека сроду ни водилось, и шинкарь, пан Юзеф, сначала наливал в долг, а потом стал снимать с него то шапку, то рукавицы, то полушубок. Подступала осень, а у Янека не осталось в чем выйти на улицу.

– Пане Юзеф, – взмолился он, когда лужи у шинка стали по утрам покрываться тонкой корочкой льда.– Верни одежку, я в твоем хозяйстве отработаю.

– Да ты отработаешь, – презрительно хмыкнул шинкарь. – Себе дороже выйдет, наделаешь делов. На что ты пригодный, разве воду на тебе возить?

– Воду возить? – Янек встрепенулся, словно услышав зов далекой трубы. – А действительно, чем не работа? Налил, привез, вылил. С лошадью и телегой я управляться умею, черпать могу. Почему нет?

– А лошадь тебе кто доверит? – хмыкнул пан Юзеф.

– Да уж найду. Мир не без добрых католиков, помогут, не все ведь такие бессовестные дьяволы, как шинкари!

– Это я еще бессовестный! – возмутился пан Юзеф. – Другой бы на моем месте шкуру с тебя за должок спустил!

– А ты разве не спустил? – вскричал Янек. – Зима на носу, а ты оставил меня в одной рубашке. Жид бы так не поступил!

– Кстати о жидах, – заметил пан Юзеф. – Воду по Куруву развозит еврей Тевье. Почему? Пусть он своих вонючих соплеменников обхаживает, а не чистых католиков. Вот забери у него промысел, и будет тебе заработок со мной расплатиться.

– Да как его забрать? Жид годами воду возит, все к нему привыкли.

– Ну, это как раз не сложно, – хмыкнул пан Юзеф.– Могу научить.

И от щедрости натуры и хорошего настроения, осенившего благодаря пришедшей ему в голову мысли, он щедро налил себе и Янеку, хрустко заел соленой капустой, налил еще по одной и принялся излагать план действий.

Тем летом в Курув прислали нового ксендза. Старый, отче Михал, получил епископство. Он к евреям относился доброжелательно, иногда его даже видели прогуливающимся вместе с ребе Михлом на околице Курува, по длинной тенистой аллее, с которой начиналась дорога на Люблин. Что они там степенно обсуждали, или о чем вежливо спорили, так и не стало известным. Но сам факт этих прогулок весьма благотворно влиял на атмосферу в городе, как и многочисленные шуточки по поводу сходства имен двух служителей разных вер.

И вот приехал новый ксендз, отче Вацлав, выпускник духовной семинарии в Пшемысле, воспитанник иезуитских наставников. Запальчивый и горячий, вылепленный совсем из другого теста, чем отче Михал, он с первого дня искал точку приложения своей истовости. Искал и не находил. На этом и решил сыграть шинкарь.

И с размаху угодил на старую мозоль или открытую рану. Выслушав историю жида Тевье, отнимающего заработок у католика, отче буквально взвился..

– В моем приходе такого не будет! – повторял он, нервно бегая по комнате. – Я не допущу! Я не позволю!

Прошло четверть часа, пока отче Вацлав успокоился и взял себя в руке.

– Идите с миром, пан Юзеф, – сказал он, отпуская шинкаря. – И передайте Янеку, что святая церковь заботится о своих детях и не дает их в обиду.

В ближайшее воскресенье, во время службы в костеле, ксендз выглядел взволнованным. Перепрыгивая через ступеньки, он взлетел на кафедру для произнесения проповеди. Его черная сутана, схваченная вокруг тонкой талии фиолетовым кушаком, развевалась, точно флаг на мачте пиратского корабля.

– Братья и сестры! – поначалу голос ксендза дрожал и прерывался, но с каждым словом набирал силу.

– Жизнь тяжела, а хороших христиан мало. Все мы погружены в свои заботы, дышим отдельным воздухом и почти не замечаем того, что творится вокруг. Но святая церковь стоит на страже, ее долг, ее обязанность, будить спящих, не давать будням стирать память о главном!

Ксендз сделал паузу и обвел внимательным взором притихшую паству. Прихожане воспринимали воскресную проповедь как перерыв в длинной литургии. Двадцать минут отдыха, когда под монотонный голос священника, толкующего о Езусе, долге, и еще, и еще, и еще, можно подумать о предстоящих делах, помечтать о чем-нибудь хорошем и добром или просто сладко вздремнуть. Но сейчас, судя по взволнованному тону ксендза и по зачину проповеди, предстояло нечто необычное.

– Я обязан всем напомнить, – продолжил отче Вацлав, вздымая правую руку так, словно в ней был зажат разящий меч. – Евреи и дьявол – тесные союзники. Кто из них хозяин, компаньон или слуга – не имеет значения. Поглядим правде в глаза и перестанем увиливать от прямого ответа. Скажем его хоть раз, самим себе: еврей – это дьявол. Вернее – дьявол и есть еврей. Многих христиан совратил он с пути истинного. Через пагубные советы евреев не одна душа низринута в геенну огненную.

Доказательства? Вам нужны доказательства – пожалуйста. В их же собственных книгах написано, что царь Соломон повелевал демонами. Это неоспоримый, всеми признаваемый факт. Евреи, будучи подданными Соломона, служили ему вместе с демонами. Сослуживцы, ха-ха-ха, – и ксендз демонически расхохотался.

Нет, сегодня на проповеди никто не спал, Никому не пришли в голову сладкие мечты, и даже мысли о предстоящих завтра хлопотах тоже отодвинулись далеко в сторону.

– Вместе служили, – гремел ксендз, – многое переняли, многому научились. Поэтому когда пришел настоящий искупитель, – голос ксендза поднялся ввысь, – они его не признали. Да и могло ли быть по-другому, разве может бес и его друг, сообщник, компаньон признать Езуса? И это первое мое доказательство.

Отцы церкви давно объяснили нам, что на земле существуют одновременно два царства: Езуса и дьявола. Все люди принадлежат либо к одному, либо к другому. И это не символическая аллегория добра и зла, а непререкаемая реальность. Скажите мне, добрые католики Курува, к которому из царств принадлежат евреи? Найдется ли среди вас хоть один, способный причислить их к царству Езуса?

Ксендз замолк и снова вопрошающе обвел взором паству. Все молчали, напуганные прытью нового священника. От предыдущего им никогда не доводилось слышать ничего подобного. Отче Вацлав призывно постучал костяшками пальцев по краю кафедры.

– Нет, ни одного не отыщется, – удовлетворенно произнес он, и тут же подняв голос до фальцета, продолжил. – Да и откуда ему взяться, если сами евреи категорически, открыто и на протяжении веков не признают Езуса! Сколько с ними бились, сколько пытались объяснить, доказать, заставить наконец. И все бесполезно. Вот вам еще одно доказательство их сотрудничества с дьяволом!

Мы – чада Божьи, они же вредоносные твари. Можете быть уверены, будь у них такая же власть над нами, как сейчас у нас над ними, ни один католик не прожил бы и года!

Кроме Сатаны нет у христиан более опасного противника, чем евреи. Не бывало еще достаточно широкого пространства, чтобы всего несколько десятков евреев не провоняли его своим зловонием и неверием. Да, они смердят, и мы все это хорошо знаем, воняют, как козлы. Они смердят потому, что предали Езуса, не уверовав в спасителя. И были наказаны зловонием за этот грех на веки вечные!

 Знайте же, что дурной запах и неверие всегда идут рука об руку, они две стороны одной медали. Святость благоухает, а демоны смердят. Есть десятки свидетельств того, как евреи после крещения немедленно начинали источать аромат, слаще амброзии, благоухание которой окружает чело, помазанные священным маслом.

Святые власти города Буда постановили, что подлые, упрямые, смердящие предатели Езуса, должны платить отдельный налог за свое вонючее вино. Вино! А вода! Вода, которую каждый христианин употребляет каждый день? Разве она хуже вина? Разве эти подлые твари не портят ее своим прикосновением?

 Нельзя использовать воду, начерпанную грязными руками! Нельзя! Я знаю, многие из вас не обращают на это внимание, снисходительно пропуская мимо ушей все предупреждения. Но если однажды утром эти доброхоты обнаружат, что у них начал пробиваться хвост, пусть не спрашивают, за что и почему. Не я это придумал, я только передаю вам, любимые мои прихожане, мнение святой церкви. А дальше пусть каждый из вас поступает по своему христианскому благоволению и пониманию.

По завершению мессы, когда ксендз приходил в себя в боковом покое костела, к нему осторожно зашел староста. Лицо его выражало почтительность, смешанную с желанием что-то сказать.

– Говори, Войтек, – сразу произнес ксендз, считавший себя неплохим физиономистом. – Что тебя гнетет?

– Отче, – староста откашлялся и смущенно продолжил. – Вот вы говорили про евреев. Не сомневаюсь, в общем и целом это верно. Но мы тут, в Куруве, живем с ними бок о бок, который десяток лет и не замечали с их стороны никаких сатанинских штук.

– Если вы их не видели, – сухо ответил ксендз, – это еще не означает, что их нет. Скорее всего, они хорошо маскируют свои козни, а вы, наивные добрые христиане, объясняете ущербы и болезни природными обстоятельствами. Если святая церковь считает евреев колдунами и магами, портящими урожай на корню, мечтающими осквернить гостию и ставящими целью уничтожение истинной веры, как ты, староста Войтек, осмеливаешься утверждать противоположное?

– Нет-нет, что вы, отче, – побледнел староста. – У меня и в мыслях такого не было! Как я могу идти против святой церкви? Я только хотел сказать…

– Ты уже все сказал, – оборвал его ксендз. – Даже более чем все. А теперь иди с миром.

В понедельник утро выдалось прохладным. Свежая погода, промозглая, серая, со свинцовым небом и студеной, обжигающей пальцы водой в Курувке. Но Тевье ни на йоту не отступил от привычного распорядка, и еще до света, когда хозяйки только начинают разводить огонь в печах, уже громыхал по булыжной мостовой города.

 Он всегда развозил воду по одному и тому же маршруту, от одного постоянного покупателя к другому. Ему не приходилось даже править лошадкой, та давно выучила дорогу и сама останавливалась у нужной калитки.

Улицы Курува составляли отдельные домики, отгородившиеся от чужих взоров забором и палисадником, большие каменные дома были только на центральной площади.

Подъехав к первой калитке, Тевье привычно провел кнутом по штакетнику, это был его сигнал, хорошо знакомый хозяйкам. Прошло несколько минут, но калитка не отворилась

«Спят они, что ли, – подумал Тевье. – Или уехали куда?»

Он повторил сигнал, но с тем же результатом. Из трубы серой струйкой поднимался дым, пахло стряпней, хозяева явно были дома. Не поняв, в чем дело, Тевье двинулся дальше.

Но ворота не отворились ни во втором доме, ни в третьем, ни в четвертом. Только спустя час кто-то из доброхотных поляков объяснил ему, с чем связан столь внезапный отказ от его воды. Четверть часа Тевье сидел, опустив руки, не зная, что делать. Со случившимся невозможно было ни бороться, ни спорить.

Ему было обидно, обидно до слез. Как могли люди, столько лет его знавшие, перекидывавшиеся с ним шуточками, поздравлявшие с еврейскими праздниками и принимавшими поздравления со своими, как они могли с такой легкостью поверить, будто он слуга дьявола? Бегать по Куруву и показывать, что у него нет рогов и хвоста? Смешно!

 Не смешно, а горько! Добрые соседи, старые покупатели, разом оставили его без заработка, а себя без воды. Интересно, а как же они обходятся без услуг водовоза?

 Загадка разрешилась очень скоро. Тевье буквально нос к носу столкнулся с Янеком, с довольной ухмылкой развозящего на телеге с огромной бочкой воду его постоянным покупателям.

– Ты что делаешь? – возмутился Тевье. – Я почти двадцать лет тут работаю, это мои покупатели, а не твои!

– Пошел вон, жид пархатый, дерьмом напхатый, – сатанински ощеряясь, заорал Янек. Он щелкнул кнутом и поехал дальше, оставив Тевье наедине с бедой. Делать было нечего, надо было соображать, как жить дальше.

На следующий день ксендза посетил сам пан Анджей Моравский. Первый раз, до сих пор недосуг было владельцу Курува и окрестностей встретиться с духовным пастырем. Ксендз давно ждал этого визита, отношения со всемогущим паном, к тому же известным самодуром, во многом определяли успех его миссии. Или неуспех. Поэтому он загодя приготовил целую речь, проиграл в уме возможные возражения со стороны Моравского, и решил держаться твердо, но сердечно, как и подобает духовному наставнику, наблюдающему за страстями мирян с высоты церкви.

После вежливого обмана приветствиями и заверениями во взаимном уважении пан, не церемонясь, взял быка за рога.

 – Отче, хм-гм, как бы это точнее выразиться, – Моравский сделал вид, будто замялся. Но актер из него был никудышный и было видно, что он прет к намеченной цели как тот самый бык, за рога которого он ухватился.

– Не мне указывать представителям святой церкви, что и как говорить прихожанам во время воскресной мессы, – пан пытался говорить спокойно, однако в его голосе явно слышалось раздражение. – Но все же я бы попросил вас, отче, осторожнее относиться к еврейской теме. Упаси Боже, я никоим образом не намерен диктовать вам темы проповедей, но мне, как владельцу Курува, не нужны в городе беспорядки, побои, убийства и еще черт знает что. До сих пор все было тихо, вот я и хочу, чтобы и дальше так продолжалось.

– Дорогой пан Анджей, – ксендз прошел хорошую школу у воспитателей иезуитов, поэтому его голос звучал мягко, и даже вкрадчиво. – Нас, служителей церкви, вдохновляет только Езус, и он вкладывает в сердца и уста священников то, о чем хочет поведать пастве. Вы так давно живете в Куруве, так привыкли к сложившемуся порядку вещей, что перестали обращать внимание…

– Ладно, ладно, – бесцеремонно прервал ксендза Моравский. – Ваш предшественник, отче Михал, прожил тут не меньше моего, и тоже, по-вашему, ничего не замечал? Уж не эта ли близорукость помогла ему стать епископом? А вы, дорогой отче Вацлав, похоже, приехали сюда, дабы вскрыть допущенные епископом ошибки и выставить их на всеобщее обозрение?

 Такого оборота ксендз не ожидал. Вся заготовленная им речь оказалась ни при чем. С паном, в принципе, можно поспорить и даже повздорить, пан, хоть и всесильный, еще не Господь Бог, и даже не епископ. Не раз и не два бывало, как указ епископа ставил на место зарвавшегося шляхтича. Но епископом-то в данном случае был никто иной, как сам отче Михал, так что рассчитывать на его поддержку не приходилось. Кроме того, начинать свое пребывание в Куруве с конфликта … нет, никакие жиды этого не стоили.

– Я рад, – торжественно произнес ксендз, – что нашел в вашем лице не просто богатого землевладельца, но истинного отца своим поданным, причем всем, независимо от вероисповедания. Мне очень по душе ваш порыв, дорогой пан Анджей, и я не могу не считаться со столь ярким проявлением истинно христианского милосердия, прощающего даже самого заклятого врага.

 Беседа завершилась обменом любезностями, в дальнейшем ксендз резко сбавил тон и столь пламенно о евреях больше не высказывался. Однако Тевье остался без годами накатанной работы, и без скудных, медных, мокрых, но все-таки денег! И с этим что-то надо было делать.

Причем очень быстро, ведь старшая дочь Тевье уже обручилась. Обещания были даны, обязательства приняты, но во время обручения о предстоящей проповеди ксендза никто не мог догадаться. А сейчас… сейчас свадебные расходы были безработному Тевье уже не по карману.

 И что прикажите со всем этим делать? Разрывать помолвку из-за денег, рушить счастье любимой дочери?

Поговорив с женой, он оставил Курув и перебрался в Казимеж, еврейский район Кракова. Разумеется, золотых гор там ему никто не сулил, но человек, готовый работать с утра до вечера за гроши, всегда найдет себе место.

Как он прожил полгода лучше не спрашивать. И так понятно, плохо прожил. Без семьи, в чужом городе, собирая грошик к грошику, экономя на всем, что можно и нельзя. От тоски Тевье спасался работой. Взваливал на себя еще и еще, уходя из дешевой конурки под самой крышей до рассвета, а возвращаясь к полуночи. Сил хватало только заползти по крутой лестнице, раздеться, произнести благословения и рухнуть в постель.

Тяжелее всего приходилось по субботам. Некуда было деться от беспокойных раздумий, лица жены и детей постоянно маячили перед мысленным взором. Тевье узнал, где какие уроки по субботам и бегал из одной синагоги в другую, лишь бы не оставаться наедине с самим собой.

Но даже под мерный голос раввина, толкующего сложный комментарий, ему приходилось обеими руками выталкивать из своего сердца тоску а из головы тревожные мысли. Плохо, плохо быть бедным и одиноким. Особенно, когда целую жизнь прожил в своем домике, окруженный близкими людьми, зарабатывая на пропитание пусть тяжелым, но честным трудом. Бессмысленный вихрь злобы, дьявольское наваждение одним махом разрушило созданный им мир, растоптало его без всякой разумной причины, без какой-либо вины со стороны Тевье.

Медленно, скрипя и раздирая до крови ноги в стоптанных сапогах, прошли полгода. Одним вечером Тевье извлек из укромного места торбочку с монетами, пересчитал, не поверив, пересчитал еще раз и, убедившись, что счет правильный, шепотом произнес:

– Все! Хватит!

Следующим утром он спокойно помолился не в самом первом миньяне, обошел своих работодателей и вежливо распрощался. Его упрашивали погодить, обещали увеличить жалованье, сулили золотые горы, лишь бы он остался. Еще бы, найти добросовестного работника, за сущие гроши тянувшего без слова жалобы такую лямку, было совсем непросто, а вернее, практически невозможно.

Но Тевье был непреклонен. Его хлопали по плечу, благодарно жали руку, дарили на прощание монеты, золотые и серебряные, вместо медных, которыми с ним расплачивались эти длинные месяцы в Казимеже.

Покончив с делами, он отправился искать балагулу до Курува. Путь не близкий, двести семьдесят верст, даже на повозке получается несколько дней в дороге. Тевье бы пошел пешком, чтобы сэкономить плату за проезд, но идти одному с торбочкой, плотно набитой монетами, было рискованно. Хоть дорога от Кракова в Казимеж вполне безопасна, даже в безопасной местности иногда попадаются сомнительные личности. А подвергать опасности с таким трудом заработанные деньги Тевье не хотел.

И послал ему Бог удачу. Прямо на Широкой, центральной улице Казимежа, он нос к носу столкнулся с Лейзером из Курува. Не то, чтобы они были дружны, или приятельствовали, но, как говорится, на чужой сторонушке рад своей воронушке.

– Так ты в Курув собрался! – вскричал Лейзер, выслушав короткий рассказ Тевье. – И я туда же, везу полную телегу кошерного вина. Вот, как раз ищу, кто бы присмотрел за бочками. Не хочешь? Проезд бесплатный.

– Конечно, хочу! – радостно воскликнул Тевье.

 Он был уверен, что Всевышний так воздает ему за усердное посещение субботних уроков, или за страстные молитвы, или за строгое соблюдение законов кашрута. Хотя, честно говоря, их совсем несложно было соблюдать, питаясь сухим хлебом и чаем. На самом деле Лейзер изрядно на нем сэкономил, ведь по условиям поставки кошерного вина он был обязан нанять специального сопровождающего.

И потянулись, поплыли справа и слева холмы и поля Галиции. Четыре лошади медленно тянули тяжело груженую большую телегу. Бочки с вином были аккуратно уложены, крепко привязаны и закрыты серой дерюгой. Со стороны трудно было угадать, что скрывается под тканью, как и требовалось по правилам доставки кошерного вина. Коляска с Лейзером следовала за телегой, и вся процессия двигалась со скоростью похоронных дрог.

Тевье сидел рядом с возчиком. Работы никакой, знай себе смотри, да мотай на ус. А чего смотреть, возчик-поляк дело свое знал, лошади тоже, и под мерное покачивание телеги оставалось только дремать. Возчик то и дело раскуривал короткую трубочку, обдавая Тевье клубами горьковатого дыма, и напевал себе под нос:

Слыш молитвы

Як же просимы

Дай на свеце

Збожный прыбэт

По жывоце

Райский побыт

 Дорога, по которой двигалась телега, то плавно поднималась к вершине приземистого холма, то медленно опускалась в очередную плоскую долину. Долины Галиции выглядели по-разному: одни поросли лесом, в других топорщилась луговая трава, третьи были тщательно и аккуратно распаханы. Со всех сторон горизонта ершились покрытые плотной шапкой лесов невысокие взгорья.

Обширная, дремотная Галиция: поля, болота, пахотные угодья, зеленые и желтые перелески под низким, покрытым кучерявыми облаками небом. Оно так близко, что, кажется, подними руку, и пальцы погрузятся в тучу. Не зря, ох не зря столько цадиков выбрали именно Галицию местом своего постоянного пребывания.

Но Тевье думал не о цадиках. В полудреме ему представлялось, будто он беседует со своими бывшими покупателями, причем сразу со всеми.

– Вот посмотрите на разницу между нами, – упрекал он поляков. – Вино, к которому вы прикасаетесь, нам нельзя пить. Но мы же не говорим, что из-за ваших пальцев оно стало ядовитым или вредным. То же самое вино, с тем же вкусом, крепостью и запахом, так же полезное для пищеварения и здоровья. Просто ваше касание переводит его из разрешенного в запрещенное. А это значит, что пропадает тонкая духовная субстанция, называемая святостью.

А вы, почему вы обвиняете нас в отравлении колодцев, переносе заразных болезней, убийствах ваших детей и еще дьявол знает в чем? Почти двадцать лет я возил вам воду. Каждый день, по разу, а то и по два. Кто-нибудь из вас отравился? Кому-нибудь стало плохо? Хоть один из ваших детей пропал? За что же вы оставили меня без заработка? Чем я провинился перед вами?

Молчали светлые поля, молчали тихие рощи, молчало низкое небо Галиции. Только колеса без устали скрипели вечную песнь дороги.

Из-за всяких проволочек выехали из Кракова в среду, и субботу пришлось провести на постоялом дворе возле еврейского местечка. Прибыли загодя, Лейзер потребовал у корчмаря отдельный сарай с замком, чтобы ни одна живая душа не оказалась возле бочек и не испортила вино.

 Запирал ворота в сарай Тевье. Очень хорошо получилось, ведь к деньгам в субботу прикасаться нельзя, а держать их в комнате – рискованно. Отдавать кошелек на хранение корчмарю он не хотел, мало ли…

Поэтому он спрятал между бочками свой кошелек, тщательно запер большой висячий замок, а ключ отдал Лейзеру.

Сходили в баню, окунулись в микву, чуть-чуть перекусили перед синагогой, чтобы во время молитвы не думать об ужине. Лейзер выпил два стаканчика водки и Тевье уговорил.

В синагогу не шли, а летели, точно ангелы. Все вокруг было прекрасным, и рдеющее вечернее небо с фиолетовыми полосами заката, и теплые окна домов, освещенные изнутри желтыми огоньками субботних свечей.

И поплыл, величаво двинулся с места день седьмой, знак вечного союза с Владыкой неба и земли, день покоя, умиротворения, простых радостей вкусной еды, долгого сна и неспешной, сосредоточенной молитвы.

Ключ все это время был запрятан под подушкой у Лейзера. Но неспокойно было на сердце у Тевье, непонятно почему, а вот неспокойно. Ему чудилось, будто вор забрался в сарай, отыскал кошелек и утащил деньги. Тевье гнал от себя назойливое видение, повторяя, что сарай заперт, а кошелек запрятан глубоко между бочек, но оно возвращалось и возвращалось.

Несколько раз Тевье выходил во двор и как бы ненароком прогуливался мимо сарая, проверяя, все ли в порядке с замком. Тот красовался на своем месте, новый, в массивном бронзовом корпусе. Один раз, не выдержав, Тевье даже подергал блестящую стальную дужку, проверяя, вдруг он взломан и висит лишь для вида.

 Как только закончилась суббота, сразу после авдалы, Тевье взял ключ и, с трудом удерживаясь от бега, поспешил в сарай. Замок был в целости и сохранности, трогая при свете луны его холодный, прочный металл, Тевье немного успокоился. Подойдя к телеге, он отвернул дерюгу, засунул руку между бочками и сразу нащупал кошелек.

Ох, слава Тебе, Господи, какое облегчение!

Он стал вытаскивать кошелек и задрожал от ужаса. Тот был легким, слишком легким, невозможно легким и на ощупь пустым. Выскочив из сарая, Тевье поднес его к глазам и сразу понял, что предчувствия его не обманывали.

 В кошельке ничего не было. Дрожащие пальцы нащупали на дне несколько медных монеток, пропущенных вором или словно в насмешку, оставленных, как подаяние нищему. Полгода тяжелой, каторжной работы пошли насмарку, полгода голодного существования в разлуке с семьей, одиноких, холодных ночей на жесткой чужой койке. И главное, что будет с его дочкой, его любимицей, ради которой он собирал эти деньги? Спасайте, ограбили, зарезали!

От обиды, несправедливости и отчаяния Тевье бил озноб. Но он постарался взять себя в руки и подумать, как такое могло произойти. Ведь вчера он лично проверил сарай и не обнаружил ни одной лазейки, ни одной возможности попасть внутрь, кроме ворот. Именно поэтому он решился оставить кошелек в телеге. Ворота надежно охранял массивный замок, а ключ лежал под подушкой у Лейзера. И тот все время был с ним, всю субботу…

Стоп! Тевье с беспощадной ясностью вспомнил, как вернувшись из бани, он сел читать псалмы перед тем, как отправиться в синагогу, а Лейзер вышел куда-то на четверть часа и вернулся с очень довольным видом.

– Это он! – прошептал Тевье. – Только он, больше некому. Но какое дьявольское злодейство, украсть у человека деньги, разорить, пустить по миру и всю субботу молиться вместе с ним, сидеть за одним столом, распевать субботние песни. До каких же глубин низости может опуститься душа?

Он запер сарай и пошел к Лейзеру. Предстоял тяжелый, нервный разговор.

 Лейзер сидел в большом зале корчмы и по обычаю праведников сладостно вкушал трапезу исхода субботы. Хрустел, фыркал, восторженно охал, и даже сморкался от восторга.

– Надо поговорить, – наконец сумел вклиниться в этот праздник Тевье.

– Так говори, – Лейзер поднес ко рту мозговую косточку и принялся с хлюпаньем и свистом высасывать из нее содержимое.

– Хочу наедине, с глазу на глаз.

– Наедине, – зычно рыгнул Лейзер. – А зачем? Разве тут плохо?

– Плохо, – мрачно подтвердил Тевье.

– Хорошо, вот только доем, – согласился Лейзер и подал корчмарю знак нести следующее блюдо. Он доедал почти час, смачно, трубно, бесцеремонно. Сметя все, что было на тарелках, он омыл руки, и четверть часа вдумчиво произносил послеобеденные благословения. И чем дольше Тевье ждал, тем больше убеждался, что Лейзер намеренно тянул время.

Наконец они оказались вдвоем в пустой комнате. Лейзер, ковыряя в зубах щепкой, снисходительно поглядел на Тевье и буркнул:

– Ну, выкладывай, что там у тебя.

– Я прошу тебя, нет, я умоляю, – сдавленным голосом начал Тевье. – Я полгода копил каждый грош, не ел, не спал. Дочка ждет, замуж выйти, пожалей.

– Ты о чем? – удивился Лейзер. – А, деньги на свадьбу, конечно, что за вопрос, заповедь из Торы, помощь бедным невестам. Вот, – он вытащил из кармана золотую монету и протянул Тевье. – Только зачем весь этот пуримшпиль, наедине, с глазу на глаз.

– Да не о том я, Лейзер, не о том. Перед началом субботы я спрятал между бочками свой кошелек. Все отложенное на свадьбу дочки, накопленное, по грошику собранное. Сейчас пошел забирать, а он пуст, все исчезло. Умоляю, пожалей меня, пожалей мою дочь! Никто никогда не узнает, пожалуйста, верни деньги!

– Что? – Лейзер от изумления уронил щепку и задохнулся от возмущения. – Да как ты смеешь! Как ты мог такое подумать! Как тебе вообще в голову пришло будто я, богатый, солидный человек, позарюсь на твои жалкие медяки? Иноверец забрался в сарай посреди субботы, пока мы были в синагоге, и утащил деньги, а ты обвиняешь кошерного еврея?!

Сколько ни взывал Тевье к его сердцу, сколько ни просил – ничего не помогло, все просьбы соскальзывали с Лейзера, как дротик соскальзывает с обмазанного жиром щита. Так и не отдал. Да еще с криком, с возмущением! По его словам выходило, будто оскорбленный и обиженный не Тевье, а он, Лейзер, на честь и достоинство которого посмели покуситься.

– Ты порочишь мое доброе имя!– гремел Лейзер. – Это тебе, нищеброду и растяпе, все равно, что думают люди, а для купца доброе имя многого стоит.

– Так зачем же тебе его лишаться? – спросил Тевье, с трудом прервав гневный монолог виноторговца. – Если ты не вернешь деньги, я все расскажу.

– Да кто тебе поверит? – усмехнулся Лейзер. – И что ты расскажешь? Что, как полный идиот, положил свой кошелек на рога оленя, а тот возьми да сбеги? Нет, голубчик, никто тебе не виновен, в своем головотяпстве ты можешь винить лишь самого себя. Но! – тут он назидательно поднял вверх указательный палец. – Мне сдается, что ты всю эту историю придумал с одной единственной целью, испугать меня и выудить деньги. Но не на таких напал, бессовестный негодяй, на мне где сядешь, там и слезешь!

До утра Тевье не сомкнул глаз, расхаживая взад и вперед по комнате.

«Если не получилось по-хорошему, – думал он, – криком тем более не выйдет. Предположим я пойду в суд и обвиню его в краже, да только он откажется, подлец, отопрется. Доказать я ничего не могу, никто не видел, как я прятал деньги, никто не видел, как доставал пустой кошелек».

Вернувшись в Курув, Тевье, не заходя домой, побежал к ребе Михлу.

– Да, судя по всему, деньги у Лейзера, – сказал раввин, выслушав сбивчивый рассказ Тевье. – Но голыми руками его не возьмешь.

– Что же делать, ребе, – вскричал бывший водовоз, – что делать?

– Предоставь это мне. Только одно условие – полное молчание. Никому ни слова, ни полслова. Сейчас иди домой, отдохни, порадуй жену и детей. Соскучился ведь?

– Еще как, – тяжело вздохнул Тевье. – Только вот порадовать мне их нечем.

– Если жена спросит о деньгах для свадьбы, – продолжил ребе Михл, – ответь, что в ближайшие дни все решится. А пока возьми вот это, – он протянул Тевье мешочек с серебряными монетами. – Отдашь, когда сможешь.

– Но когда я смогу?! – горестно вскричал Тевье.

– Скоро, очень скоро, – ответил ребе Михл, завершая разговор.

Ободренный Тевье поспешил домой. Будущее уже не представлялось ему столь беспросветно мрачным.

Лейзер пришел к ребе Михлу на следующий день за бумагой, подтверждающей кошерность вина. Он это делал не в первый и не в пятый раз, и не сомневался ни секунды, что все должно пройти гладко. Но к его величайшему изумлению раввин развел руками.

– Извини, Лейзер, у меня есть основания сомневаться в кошерности привезенного тобою вина.

– Какие еще основания, ребе? – взревел Лейзер. – Покупал я вино в том же самом погребе, вез с тем же самым возчиком, на субботу запер в сарае, ключ лежал у меня под подушкой. Да еще специального сопровождающего нанял, чтоб ни-ни-ни!

– Вот он-то меня и посвятил в суть проблемы, – ответил раввин. – Ты же знаешь, что у него пропали деньги из кошелька, запрятанного между бочек.

– Ребе подозревает меня? – Лейзер начал багроветь на глазах, но ребе жестом руки успокоил его.

– Упаси Боже, ни в коем случае!

Лейзер шумно выпустил воздух.

– Но давай порассуждаем вместе, – продолжил ребе Михл. – Тевье сам свои деньги не украл, так ведь?

– Не знаю, не знаю, – многозначительно произнес Лейзер.

– Твое подозрение допустимо, но маловероятно. Ты, разумеется, тоже денег не брал?

– Разумеется, – подтвердил Лейзер.

– Хозяин постоялого двора?

– Вряд ли. Он дал мне новый замок с единственным ключом, и я его знаю много лет. Честнейший человек. Вряд ли.

– Хорошо, значит остается единственная возможность, что кто-то из иноверцев ночью или днем, пока вы были на молитве, забрался в сарай и нашел деньги.

– Скорее всего, так и было, – ответил Лейзер.

– А теперь скажи, мог ли иноверец, оказавшись в пустом сарае возле бочек с вином удержаться и не попробовать. Из одной, из второй, из третьей. У тебя ведь там не один сорт вина?

– Не один, – ответил Лейзер, покрываясь смертельной бледностью. Он, наконец, понял, к чему клонил раввин.

– Теперь ты сам видишь, почему я не могу подтвердить кошерность этого вина, – снова развел руками раввин.

Лейзер помолчал с минуту. На его лбу проступил крупные капли пота. Если вино не объявят кошерным, он не получит и трети ожидаемой прибыли.

– Ребе, я должен сделать признание, – наконец вымолвил он. – Да, это я взял деньги. Не сдержался, дьявол попутал. Немедленно, прямо сейчас возвращаю все, до последнего гроша.

Он полез за кошельком, но ребе Михл остановил его.

– Я не могу принять твое признание, Лейзер. Ведь ты лицо заинтересованное, а убыток в десятки раз превосходит собранные бедным водоносом деньги. Поэтому тебе, несомненно, выгоднее, признаться в краже, которой ты не совершал, чем потерять столь внушительную сумму.

– Честное слово, – вскричал Лейзер. – Я клянусь, ребе Михл, это, я вор, я и никто другой! Поверьте, поверьте мне, я взял деньги Тевье!

– Ситуация довольно непростая, – ответил раввин. – Ты поставил меня перед сложной галахической проблемой, и я должен подумать, как ее решить.

Раввин достал с полки несколько книг и принялся их сосредоточенно изучать. Он открывал то одну, то другую, сверялся в третьей, рассматривал маленькие буквы примечания в четвертой и снова возвращался к первой. Это продолжалось три четверти часа. Лейзер терпеливо ждал, пока раввин закончит расследование. Наконец ребе Михл поднял голову и произнес:

– Чтобы доказать серьезность своих слов, искренность намерений и чистосердечное желание исправить проступок, ты должен взять Тевье компаньоном на продажу этой партии вина и все доходы поделить один к трем. Три части прибыли тебе, одну ему.

– Но ребе, – вскричал Лейзер, – это же большие деньги! А для нищего водовоза просто огромные. Он их ничем не заработал, почему я должен ему их дарить?

– Вовсе не дарить. Это компенсация за духовный ущерб, нанесенный Тевье твоим поступком. Но, впрочем, я не навязываю тебе свое решение, а только предлагаю.

Раввин встал, давая понять, что разговор завершен, и Лейзер тут же бросился на попятный.

– Ну что вы, ребе, я же только спросил. Как скажете, так я поступлю. Кому как не вам знать, что я всегда слушался раввинов и законоучителей!

– Знаю, знаю, как ты их слушался, – ответил ребе Михл.

К списку номеров журнала «АРТИКЛЬ» | К содержанию номера