Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | Только для своих | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ | Спонсоры | Связь с координатором портала |
Центр |
Валерий ЛобановОб авторе: Оончил Ивановский государственный медицинский институт. Первая поэтическая... >>> |
Сергей КабаковОб авторе: Родился в Алапаевске Свердловской области. Автор двух поэтических сборников... >>> |
Анатолий НовиковОб авторе: Родился в Норильске. Окончил Вологодский техникум железнодорожного транспорта и... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаЦентральная АзияКазахстанКиргизстанТаджикистанУзбекистанСеверная АмерикаКанадаСШАСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Ирина ЕвсаХор несогласныхГЮЛЬЧАТАЙ
За идею? Вряд ли. Даже – не за еду. Но мечтала с детства в райском летать саду. Тут – чумичка, косая челка. А там – райская птичка, майская пчелка. Повстречались добрые люди, пожалели ее, холопку, сообщили добрую весть: мол, пояс волшебный есть: нажмешь на кнопку – и вот тебе рай на блюде. И когда мобильник ей приказал: пора! – из нее на волю брызнули (как с утра толпы из электричек) сотни пчелок, птичек: все багряные – земным не чета, каждая – Гюльчатай.
ЭВРИДИКА
Он видит стен шершавую белизну, пустую койку, немолодой четы фото и – чуть левее – свою жену: в платье из темно-серого полотна она сидит на стуле спиной к окну. Он видит контур, но не её черты. «Это не тот, не тот! – говорит она. – Где, недоумки, родинка возле рта?» Ей говорят: «Вот». Она кричит, раскачиваясь: «Не та! Пусть он уйдет!» Грачи в больничном вспархивают дворе. Не тот стоит и думает: «Помнит хоть родинку. Это, вроде бы, добрый знак». Жидкую прядь сдувает с виска сквозняк. Врач говорит вполголоса медсестре: «Надо бы уколоть».
И он выходит, чтобы не видеть, как, дернувшись, словно сбитое на лету, тело не той обмякнет в чужих руках, из оболочки высвобождая ту, что всякий раз беззвучно за ним скользит, растерянно тормозя у двери, где светящееся «exit» читается как «нельзя».
* * *
Верка ропщет, ропщет: «Надо же так суметь! Ты за что, Господь, ему уготовил смерть? Он же был непьющий, в хоре Твоем поющий, сроду не делал зла. А этого Ты козла, за которым три ножевых, оставил в живых».
Надька ропщет, ропщет: «Что-то я не пойму: Ты зачем, Господь, упек моего в тюрьму? Нож из руки не выбил. Видел же, что он выпил. Сам, что ль, до крови лаком? Может, в петлю прикажешь мне? А семерых по лавкам – раздать родне?»
Ропщет Любка: «Планов не угадать Твоих: дал сперва двоих, потом отобрал двоих. Один – смирный, смурной. Другой – шальной, заводной, лют бывал после водки, но со мной – теплел. Все эти цацки, шмотки – к чему теперь?»
И гуськом плетутся, охая, бормоча. Слева и справа густо цветет бахча, перекликаясь пчелами. У развилки озадаченно тормозят. Одной – к тюрьме. Другой – прямиком – к могилке. А третья хлебнет из пластиковой бутылки – и назад, назад.
* * *
Юность одержима, как мятеж. Всё в пандан – бандана, балаклава, всё зачтется, чем себя ни тешь: свергнутый родительный падеж, смертью перекормленная слава, бытие, обернутое в трэш.
Пуля – дура. Комп с разбитым ртом. Врассыпную – треть клавиатуры. Шрам зарубцевался на плече. Под штормовкой – маечка с принтом Че Гевары или Че Петлюры – не имеет, собственно, значе…
– Что трясешься? Хватит – о тепле. Я вчера – пошарь, короче, в сумке – стырил в супермаркете коньяк. Мяч у нас. Оле-оле-оле! Если окружили эти суки, есть, чем отстреляться, на крайняк.
Нам придется встать спиной к спине. С тылом в этот раз не подфартило. Гребаный не сбылся Голливуд. Ты чего, чувак, повис на мне? Как всегда, патронов не хватило. Хоть сказал бы, как тебя зовут.
* * *
Уделал потому он этого козла, что муха по столу прилипчиво ползла;
что бутерброд был черств, а штоф не запотел, что шел обычный чес сюда забредших тел;
что этот шаровик, освоивший притон, жрал водку за троих и лыбился притом; что правда – в черепки, как девушка с веслом; что Пашке полбашки под Марьинкой снесло;
что хоть он – ВСУ, но все ж – надежный друг; что бешеному псу и сорок верст – не крюк,
а не подпер плечом его дешевый гроб; что треп ваш – ни о чем. и ваш безбожен стеб.
* * *
О чем говорят бараны, бессмысленною гурьбой бредущие на убой?
Слева у них и справа овчарки крутого нрава – боевики охраны.
Бараны в первом ряду восторженно блеют: «Слава Дарующему Еду!»
Хором баранья масса вторит: «Отстой – на мясо! Врагов – на сковороду!»
Над ними – блакитный свод. За ними – родной лубок. Впереди – врата.
Кто в силе, тот и войдет. Иначе – рогами в бок. Толкотня, суета,
где сбившиеся в середку трубят: «Идем на таран!» А последний баран
траву обмарал, вотще надрывая глотку воплем: «Я – ветеран!»
ЛЮБОВЬ
И она лопочет, не поднимая глаз, к мусорному ковыляя баку: «Не посылай мне, Господи, в этот раз ни кота, ни собаку, ни мужика: всё спать бы ему да есть. Дай управиться с тем, что есть». Огибает лужу с голубем по кривой И видит его.
Он ворчит, к помойке яростно волоча сдохшую батарею: «Западло платить врачам этим сволочам. К яме бы поскорее без приблудных тварей и сердобольных баб самому доползти хотя б!» Отдышавшись, в бак закидывает старье. И видит ее.
– Нет, не может быть, чтоб это была она – в заскорузлой шапке, в тапках, дугой спина! и ползет зигзагом, словно с утра под мухой. К слову, я частенько ей наливал вина, в угловом раю на улице Веснина, ну, когда она еще не была старухой.
А она, забыв про свой сколиоз, артрит, по двору плывет, точней говоря, парит (подбородок вздернут, плечи – назад), срывая с голубых кудряшек вязаную фигню, потому что может, ясно же и коню, не узнать ее, как позавчера в трамвае.
ГОСТЬ
Не собирался – его попросили: сфоткай – чего там! – так, чтоб вместился дельфиниум синий, льнущий к воротам, или вьюнком оплетенная сетка, жимолость, или из белогорского камня беседка в греческом стиле. Он, между тем, закипал, презирая кнедлики с водкой, сад как сиротскую копию рая, пошлое «сфоткай», сих болтунов, с кругозором козявки, склонностью к ляпу и на бедре белозубой хозяйки хамскую лапу. Брезговал каждой ухоженной грядкой, каждою соткой, пьяного бабника мордою гладкой. Надо же: «сфоткай»! Но попросили – и сдался, гоняя их от сарая к бане, намеренно фон оголяя: вот вам – сырая, в пятнах стена, неприглядная груда утвари ржавой, словом, – задворки удачи, откуда все вы, пожалуй. Злился, что лавку поставили криво, сели неловко. И сгоряча не смахнул с объектива божью коровку.
ПОДРУГИ
…а Людмилка теперь – улитка. Во тьме ночной по бетонке ведет узор слюдяной слюной, вычисляя дневное сальдо, на бескостной спине качая свой сундучок: вдруг какой-никакой приклеится слизнячок, невзыскательный бомжик сада?
…а Марго – не жена ни разу, а стрекоза. У, зараза! Опять с утра залила глаза: на шиповник садится косо. Проползают по стеблю глянцевые жуки. Но зачем ей сиюминутные мужики, их щипки, если есть «колеса»?
…а Настюха мухой носится по двору, прибирая к лапкам вкусное, подобру- поздорову слинять не хочет. Увернувшись от настигающего шлепка мухобойки, под холку лающего щенка занырнув, – дребезжит, щекочет.
…а вдоль крыши горизонтальные кружева растянув, из дыры выходит чернеть вдова (мол, арахна я, ну и ладно!), и тринадцать пунцовых клякс предъявляет на опустевшем брюшке, не ведая, что она – урожденная Ариадна.
Все четыре привычно день обживают врозь. Но как только последний луч попадает в гроздь, в тын, что жимолостью исколот, тени женских фигур к некрашеному столу – волоска не сронив, следов на сыром полу не оставив – текут из комнат.
«Где Людмилка? – Бурчит Марго. – Эта шлендра где?» Черепками закат горит в дождевой воде. Ариадна бесстрастно вяжет, языкатой Настюхе делая знак: молчи! Точно зная, кем хрустнул мокрый башмак в ночи. Но, сглотнув, ничего скажет.
* * *
«Не бросай меня, – прижимается, – будь со мной. Будь моей опорой, крышей, моей стеной…» Он кривится: «Боже, поменял бы Ты назойливый звукоряд! Столько баб на белом свете, а говорят все одно и то же».
Тьма слетает в сад бесшумно, как нетопырь. Отсыревший воздух, резкий, как нашатырь, заползает в окна, и зрачками волка две звезды горят, насаженные на штырь.
Он снимает ее ладонь со своей груди. ну давай: обличай, долдонь, городи, гунди – все равно уеду из югов твоих – горели б они огнем! Под кроватью – сумка, паспорт на дне, а в нем – мой билет на среду.
«Ха! – глумится она, – твой паспорт и впрямь на дне. Тащит краб его в зубчатой, кривой клешне, а билет мурена, не икнув, сглотнула. Спи, болтовней не мучь. На крючке – халат. В кармане халата – ключ. Дверь снесешь? А хрена!»
Так полвека они, уставившись в потолок, продолжают в ночи мучительный диалог, губ не разжимая. И когда она вдруг смолкает часу в шестом, он толкает ее, спеша убедиться в том, что она – живая.
АРБУЗ
Прижимает к арбузу ухо, вслушиваясь: трещит? То подбросит его, как мяч, то к сердцу прижмет, как щит. Простукивает бока: не сорвался бы кайф с крючка. Иначе зачем – подшит – лихо стольник стянул с лотка? Подгребает, спеша, к пивной базарная шантрапа. У татар перерыв дневной: бурлит в казане шурпа. – Нож дадите? Галдят: уйди! Разбивает арбуз о камень. Лучший берет кусок. Грязноватыми ручейками липкий стекает сок по его расписной груди. Обогнув лежаков ряды, где дремлет народ, сопя, или режется в дурака, – он врывается в твердь воды, впускает ее в себя: он хочет – наверняка. Пролетая, монетка света, вдруг подмигнет, слепя, и нырнет в глубину зрачка. Никаких уже либо-либо. В логове бытия он лежит у придонной глыбы, чистенький, как дитя, ловит время открытым ртом. А над ним проплывает рыба с розовым животом, влажно семечками блестя.
* * *
Жжет, истерит, надравшись, блюет в порту, «на» энергично перетирает в «дай!» Лето – диджей в любовном поту, в тату. Осень – джедай.
Лето грызет початок, упав плашмя на парапет, бубнит имена светил в чье-то ушко, не веря, что жизнь прошла и белозубый лайнер уже свинтил.
Осень бесшумно пересекает вброд всякую воду, тенью скользя по дну, в гору ползя, легко маскируясь под красный шиповник, черную бузину.
«Сядь, – говорит, – на камень, глаза разуй. Я подымлю пока за твоей спиной». Сел и увидел: золото и лазурь. Вздрогнул. И снова – золото и лазурь. «Вот, – говорит, – а как ты гнушался мной!
Зря не канючь: в какую, мол, почву лечь? Вышли в тираж твои васильки и рожь. Там, где взметнется мой светоносный меч – там и замрешь». |
ГолосованиеВыберите название/тему следующего раздела проекта "Вещество"ЖурналыКыштым-ГраниПятью пятьКочегаркаСОТЫРусское вымяВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЮЖНЫЙ УРАЛБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовТело ПоэзииГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗИНЗИВЕРЛИКБЕЗВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕИЛЬЯАРГАМАК-ТатарстанИНФОРМПРОСТРАНСТВОДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЗАПАСНИКЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЗНАКИ11:33АЛЬТЕРНАЦИЯ |