Наводнение. Рассказ

Прозаик и художник. Родилась в Москве. Публиковалась в журналах: «Литературная учёба», «Кольцо А», «Юность», «День и ночь», «Молодой Петербург», «Волга 21 век», «Бельские просторы», «Бийский вестник», «Новый журнал», «Чайка», «Новый берег», «Побережье», «Слово/Word», «LiteralLatte», «ManhattanArts» и др. Автор книг «Изгой» («Аквилегия-М», Москва, 2014);  «Двойник» (два романа, издательство «Литературная учёба», Москва, 2009). Живет в США.

Она подходила к окну и смотрела с тревогой на деревья в низине. Они становились всё короче и короче, и она знала, что скоро из воды будут торчать одни верхушки, а затем и те пропадут. Ручеёк у подножья небольшой возвышенности, где стоял их дом, превратился в бурную мутную реку. По ней плыли куски рваных шин, тряпьё, сучья и ветви. Река поднималась вверх – ещё немного, и подберётся к двери. Дождь лил, лил, и казалось, что он успокоится только, когда город полностью уйдёт под воду.

А ехать в эвакуацию уже поздно: их переулок – как островок в океане. Если спасаться, так на надувной лодке, которой у неё не было, а если бы и имелась, она бы ни за что не бросила сына. Неделю назад, когда начали предупреждать об урагане, трудно было поверить, что им что-то угрожает: небо прозрачное, ни клочка облака, всё залито не водой, как сейчас, а солнцем.

– Никуда я не поеду, – заявил тогда её сын. – Паника из-за какого-то дождика. Мы же не в самой низине.

– Всё равно опасно, ливни будут несколько дней, всё затопит.

– В новостях вечно нагнетают. Поезжай одна, если боишься!

– Без тебя я не поеду, как я тебя здесь оставлю.

– Мне уже двадцать, а ты всё меня опекаешь!

– Не опекаю, а беспокоюсь. 

Не ответив, он ушёл к себе. Он мог днями сидеть в своей комнате, не подавая признаков жизни, и выходил только ночью, думая, что мать спит. Но она не спала, а мучительно прислушивалась ко всем звукам: к скрипу двери, к едва слышным шагам сына (передвигался он тихо, чтобы только не разбудить мать, а то та придёт и нарушит его одиночество), к возне на кухне.  Потом, также крадучись, он шёл назад к себе.

Утром она вставала разбитая, зная, что добровольное заточение сына продлится ещё несколько дней. Когда его что-то выводило из себя, он скрывался в своей комнате. Бесшумно двигаясь, как и он, она подходила к его двери в надежде уловить малейший шорох. Тишина в его комнате её изводила, терзала. В голову лезли жуткие мысли: что с ним, здоров ли, там ли он, не ушёл ли, как нередко грозился? На её стук и тревожное: «Алекс, ты в порядке?» – он не отвечал, притворяясь, что не слышит, и от этого ей становилось ещё хуже. Войти без разрешения она не могла – он запирался изнутри. В её заботе он видел желание вторгнуться в его жизнь. Раздражение сына, как и все его настроения, она чувствовала через стену. Иногда ей казалось, что он нарочно её мучает –  наказывает за свои страдания, с которыми не в состоянии справиться. «Выгоню его! Пусть живёт, как хочет!» – мысленно негодовала она, зная, что никогда этого не сделает. Потом ей становилось стыдно: не он виноват, а депрессия. Раньше это слово было для неё синонимом плохого настроения, подавленности. Она понятия не имела, что это может быть серьёзной болезнью. Когда читала про это или краем уха слышала, считала, что это происходит с другими, где-то далеко, на другой планете, и никогда не коснётся её и сына. Но именно их и коснулось – внезапно сын бросил учёбу в университете, отстранился от всех, замкнулся в себе.

Незадолго до урагана город блестел под солнцем, словно обсыпанный хрусталём. Солнце в Хьюстоне, интенсивное, пронзительное, слепило глаза. На небе – сплошная голубизна, ни пятнышка, кроме длинной облачной нитки, которую провёл летевший самолёт. «Сын прав, – думала она. – Синоптики ошибаются, какой там ураган».

Вскоре безоблачная картина начала стремительно меняться. Приближение бури ощущалось во всём: в притихшей живности – ранее стрекотавшей и щебечущей, в напряжении деревьев, в безумном, рвущем всё ветре. Она чувствовала дыхание урагана, его движение и голос. Он был подобен живому чудовищу: мощный, беспощадный, жестокий. Таким он и оказался, когда обрушился со всей силой, мстя за покалеченную природу, а, скорее, и не мстил вовсе, а был частью природы. Сын же говорит, что в природе не только добро, но и немало зла, и нелепо бояться неизбежного. Может, поэтому он не выходит из комнаты, не отзываясь на её стук.

Через пару дней за окном разлилось море, из которого высовывались верхушки деревьев. Потом их стало меньше – низкие деревья в низине полностью погрузились в воду. «Так и дом уйдёт на дно, он же одноэтажный», – подумала она. Молчание сына, его упрямство её разозлило. Ни себя, ни её не щадит! И она заколотила ему в дверь. Пусть сердится, сейчас не до этого, дорога каждая минута.

– Надо немедленно звонить в 911, пока есть связь! – крикнула она. – Возьми с собой самое главное, документы.

Тишина.

– Я сейчас им позвоню. Ты слышишь?!

Ни звука в ответ. Войти к нему она не осмелилась – он бы расценил это, как вторжение на его территорию. Да и вряд ли удалось бы войти, раз он заперся. Он знал, что она никуда без него не поедет и никуда не позвонит, если он не откликнется. Нарочно молчит, испытывает её? Или хочет, чтобы ей было больно, как и ему? Да нет, не из вредности он это делает, ему на самом деле всё равно, что происходит за пределами его комнаты. Управлявшая его жизнью депрессия отдалила его от всех, отняла друзей, заточила в комнату-камеру. Он так устал мучиться, устал от самого себя, от неспособности что-либо изменить, что не боялся никаких бедствий и катаклизм, лишь бы его оставили в покое. Она сознавала, что они оба заложники его депрессии, но не знала, как выбраться из этого тупика – обращаться за помощью к врачам он категорически отказывался, не хотел признать, что есть проблема, и с этим нужно что-то делать. Она подозревала, что он боялся правды и поэтому утверждал, что с ним всё нормально, что это не с ним, а в мире непорядок. Как ему помочь, если он отвергает помощь и обманывает себя? Сейчас тоже обманывает – мол, опасности нет, идёт мелкий дождик.

Не достучавшись до него, она вернулась в гостиную, где держала включённым телевизор. Электричество ещё не пропало, как в других районах, но явно скоро пропадёт – по экрану бегали с треском помехи, и голос диктора, прорываясь сквозь них, сообщал о новых ужасах. Когда помехи на время исчезали, она смотрела, как спасатели подбирают людей; как мужчины, женщины, кто в чём, в ночном белье, в майках, в халатах, по пояс в воде, идут с трудом, прижав к груди маленьких детей. В более глубоких местах вода достигала плеч, и люди держали в руках, высоко подняв в воздух, своих любимых собак и кошек, узелки с вещичками. Кто-то нёс клетку с птичкой. Лица у всех измученные, в дождевых струях, в струях слёз – всё смешалось. У животных тоже перепуганный вид, они послушно сидят на руках хозяев, боясь пошевелиться. А диктор, не прекращая, говорит, говорит: затопило дом престарелых и старики плавают в инвалидных креслах, у кого-то бурлящий поток воды вырвал из рук младенца, по улицам плывут люди, лошади, машины… Телевизор затрещал, как в агонии, видимость исчезла, одни пятна и зигзаги.

Замигали лампочки, и она побежала на кухню за свечами. Всегда держала их на всякий пожарный. «Запасливая», – подтрунивал над ней сын, когда бывал в благодушном настроении – всё реже и реже бывал. Пригодились же свечи! Она зажгла две. Сразу запахло корицей, чем-то пряным, напоминающим о Рождестве. Запах праздника, уюта, радости, создающий иллюзию, что всё всегда будет безмятежно.

Она подошла к входной стеклянной двери. Темень. Многие соседи уехали в эвакуацию. Опустевшие дома, чёрные в темноте и мрачные, стояли, как склепы. Кое-где горели окна: то ли владельцы остались, то ли зажгли перед уходом свет, чтобы отпугнуть мародёров – пусть думают, что внутри кто-то есть. Она надела плащ, взяла фонарик, вышла на улицу. Дождь лупил с силой, точно крупный град. Она провела лучом фонарика по крыльцу. Половина лестницы уже была под водой. Когда вода доберётся до последней ступеньки, то мгновенно зальёт весь этаж. По телевизору предупреждали, что на раздумья нет времени, надо хватать самое необходимое и лезть на крышу. Неожиданно из тьмы вынырнул мужчина в лодке. Как призрак.

– В доме кто-нибудь ещё есть?! – крикнул он.

– Сын.

– Зовите его, быстро!

– Он не хочет никуда ехать.

– Как это не хочет? Давайте я с ним поговорю!

– Не надо, он не поедет. 

– Садитесь в лодку! – приказал он. – За вашим сыном я потом вернусь, он может передумать.

– Я здесь останусь.

– Садитесь! 

По резким ноткам в его голосе она поняла, что он раздосадован её упрямством, не понимает, как можно столь безрассудно себя вести. Его лицо под капюшоном плаща невозможно было разглядеть, но она представила его жёстким, словно высеченным из камня –  как бывает у военных. Не военный ли он, раз командует? Не объяснить ему, чужому человеку, что это не легкомыслие с её стороны.

– Спасибо вам, но я пока останусь. Если что, позвоню в 911. 

– Как бы поздно не было! – бросил он и с той же внезапностью, как вынырнул из тьмы, провалился во тьму. 

Она вернулась в дом. Раздался какой-то звук – вроде хлопнула задняя дверь. Мародёры?! Вряд ли, они же видят, что дома кто-то есть. Подойдя к окну, она осветила фонариком дворик и вздохнула с облечением: у порога валялась большая ветка – сорвалась с дерева и стукнула в дверь.

Она подошла к комнате сына, позвала его, громко постучала. «Войду! Если заперто, сломаю», – решила она. Повернула ручку, и вдруг дверь открылась. Но, вместо того, чтобы вбежать внутрь, растолкать сына, заставить его встать – всё, как она воображала, – она застыла на месте. Входить было страшно – она не знала, что увидит. То, что он впервые не заперся, её напугало. Сделал это намеренно, чтобы она вошла? Почему?

– Алекс, ты там?! – окликнула она. Каждая жилка внутри неё трепетала: услышит ли она ворчливое: «Чего ты спрашиваешь, если знаешь, что я здесь»? Раньше этот ответ её бы расстроил, а сейчас показался бы счастьем: сын там, он жив, с ним всё хорошо. Но ей никто не ответил. И она, набравшись духу, шагнула внутрь.

Сына в комнате не было. Она распахнула дверь кладовки. Одновременно мысленно крикнула: зачем ему прятаться? Озвучить страшную мысль боялась даже в уме. В кладовке – пусто, только его вещи. Она огляделась. Вроде он ничего с собой не взял, хотя она не могла сказать с уверенностью – давно к нему не заходила и не знала, что у него есть, а чего уже нет. Неужели он покинул её, оставил одну? Всё время, пока она стучала ему в дверь, звала, его здесь не было. Но как же она его пропустила, ведь не спала все последние ночи, прислушиваясь ко всем шорохам. Что, если это не ветка стукнула в дверь, а он ушёл? Получается, ему безразлично, что с ней будет. Да и куда он мог пойти, если их окружает вода? И как будто всадил ей кто-то в сердце иглу. Боль была такой острой, что она не могла пошевелиться. Так и стояла, прикованная к полу, пока не отпустило.

Она села на кровать. На стене висели репродукции чьих-то рисунков – непонятные ей линии и зигзаги вроде помех на экране телевизора. Она вгляделась, пытаясь проникнуть в их смысл. Хоть бы они рассказали ей что-то о сыне, которого она знала, как самую себя, когда он был ребёнком. Теперь же совсем его не знает. Раз ему нравятся эти рисунки, они ему близки и помогут ей узнать его. И лежавший на его кровати планшет тоже поможет. Раз он не взял с собой планшет, значит, вернётся – всколыхнулась в ней надежда. Она взяла его, подержала в руках и положила назад. Сама же всегда учила сына не читать чужие письма, не лазить по чужим шкафам, не вынюхивать. Не имеет она права вторгаться в его жизнь, если он того не хочет. Она также боялась, что, поддавшись соблазну, обнаружит то, что всадит новую иглу ей в сердце. Удержаться было трудно – вся комната была сейчас в её распоряжении: письменный стол, в ящиках которого наверняка хранятся какие-то бумаги; шкаф, книги на полке. Взглянуть на книги – это не грех, разрешила она себе. Интересно, какую литературу он любит…

Раздался грохот. По крыше дома как будто заколотили молотки. Она выскочила из комнаты и подбежала к входной двери. На улице – стена из воды. Дождь, временно ослабевший и обманувший, что скоро закончится, ударил по городу с новой силой. Она направила луч фонарика через стекло двери на крыльцо. Все ступеньки уже были под водой, а, может, померещилось, разглядеть что-либо невозможно. В любом случае надо что-то делать. Этот мужчина в лодке вряд ли вернётся. Надо спасаться, сын же от неё отказался. Она набрала 911. Телефон не ловил.

Она схватила кое-какие документы, засунула их вместе с телефоном в пластиковый пакет. Где плащ, куда же он подевался? Только что его надевала, куда-то кинула. Она сорвала с вешалки куртку, положила в карман пакет. Подбежав к двери, едва не оступилась – на полу уже была лужа. Она выскочила на задний двор. Он был весь в воде. Возвышенность, на которой стоял её дом, уже сравнялась с морем, потопившим все деревья. Хорошо хоть заранее сообразила вытащить из сарая лестницу. Прислонив её к стене дома, она стала взбираться наверх. Ступеньки были скользкие, и она чуть не свалилась вниз. Кое-как добралась до крыши. На четвереньках доползла до середины. Села. Дождь был безжалостный, холодный, он проникал до сердца. Её всю трясло. Она обхватила себя руками, пытаясь хоть как-то согреться. Всё мокрое: волосы, никчёмная куртка, тело. Она раскрыла пакет, чтобы вытащить телефон – а вдруг есть связь. Пальцы дрожали, не слушались. Телефон выпал из её рук и утонул, а вместе с ним утонула надежда, что её спасут.

Над ней – непроницаемое суровое небо, внизу – пучина. Ни живой души, она одна на крыше. Время замедлило ход. Каждая минута растянулась в несколько часов. Ей становилось всё холодней и холодней, и никак не удавалось унять озноб. Самым страшным было не то, что её могут не спасти, а то, что её бросил сын. Бросил во время бури. Выходит, никогда не любил. «Как он мог», – повторяла она, обращаясь в пустоту. И по-прежнему стонало всё внутри: где он, что с ним, жив ли? Ответом ей был беспрерывный дождь. Так и будет лить, пока не столкнёт её с крыши в океан воды. Пускай сталкивает – тогда исчезнет боль в сердце. Она посмотрела на беспросветное, как в саже, небо, пытаясь зацепиться взглядом за какую-нибудь крохотную звёздочку. Так делала в детстве: выбирала перед сном одну и мысленно разговаривала с ней. Но сейчас звёзды утонули вместе с городом.

Мысли путались. Вокруг всё растекалось, качалось, теряло очертания. Откуда-то доносились голоса. Не вернулся ли этот мужчина-военный? Он же обещал. Кто-то поднял её на руки, куда-то понёс. Она смотрела на небо – уже не в саже, а в огоньках. Звёзды… всё-таки одна из них её заметила, откликнулась. И снова заныло сердце: где же Алекс, удалось ли ему спастись?

– Помогите моему сыну, его надо найти, – повторяла она без конца.

– С вашим сыном всё в порядке, он ждёт вас в лодке, – успокоили какие-то люди.

Их голоса становились всё тише, тише и совсем пропали. И никто её уже не нёс, она по-прежнему сидела одна на крыше. Над ней – та же тьма, без единого огонька. Звёзды привиделись, как и спасатели. Хоть бы вернулся сон, в котором её несли в лодку, где ждал сын. Дождь лил, всё сильней, сильней, и ей казалось, что она не чувствует ни холода, ни воды, ничего. Вокруг – пустота и внутри неё пустота. Она увидела рядом какую-то тень.

– Всё будет хорошо, – раздался голос сына, – я дозвонился в 911, сейчас нас заберут отсюда.

«Опять мерещится», – подумала она.

 – У меня телефон не ловил, – прошептала она и закрыла глаза. Пусть продлится счастливый сон.

 – У меня тоже не ловил, и я пошёл к соседям, вернее поплыл, надеялся от них дозвониться. Тебя не предупредил, потому что знал, что ты разволнуешься, не пустишь меня, испугаешься, что я могу утонуть. Я думал, что вернусь быстро.

Она открыла глаза. Это не был сон. Она услышала голоса, какой-то шум.

– Ну вот, они уже здесь, а ты волновалась, – сказал её сын.