На ветру

* * *

 

Цвета зимы – оранжевый и белый.

Цвета снегоуборочных машин

И дворников в оранжевых жилетках

На снежном поле.

Если б можно было

Мне основать

Пускай не королевство,

Хотя б республику

В какой-нибудь там тундре –

Приберегла б идейку я для флага!

Оранжевый на белом – славный цвет

Для гордой, маленькой,

Заснеженной державы!

 

 

* * *

 

Горбится улица,

Острые плечи вскинув.

Грязная пена закручена

В воронки вдоль мостовой,

С крыши нависшей мрачные

Капли - самоубийцы

Так безоглядно, истово,

Прыгают вниз головой.

 

Дождь расстояния комкает,

Корёжит контур пространства,

И можно доплыть до бога,

Коль с небе грести уметь.

Если силёнок хватит

Вытянуть против теченья,

То за ближайшей тучей

Внезапно проступит твердь.

 

Она хрупка и прозрачна,

За ней – как в стекле витринном –

Сидит озябший художник

В промокшем дождевике,

И чертит пёрышком тонким

Горбатую улицу нашу

И меня, смотрящую в небо,

С зонтом в холодной руке.

 

 

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 

Не то, чтоб время зря прошло,

Да миновало.

Но сил хватало показать, что рада.

С утра шёл дождь. Он заполнял корыто,

И этим, безусловно,

Был оправдан.

 

Как там у Диккенса? 

Все время вспоминаю:

«Сидела на террасе пожилая

Одна матрона

Тридцати двух лет...»

Там тоже, верно, званный был обед.

 

Беззубая, в унылой шляпке –

Видно, мать

Визгливых отпрысков,

Которых сосчитать

От кирхе и до кюхе на бегу

Ей не успеть.

Я тоже не смогу...

 

А дождь притих.

Посуду перемыла,

Да вышла в поле.

Там, за лесом, далеко

На проводах сушилось телеграфных

Бельё несвежее

Линялых

Облаков.

 

 

* * *

 

Вот ты, нарезающий колбасу.

Ты смеёшься и держишь ее навесу,

Словно гвардеец, идущий в атаку, – штык.

Ты говоришь: «Отвык!»,

И кромсаешь её перочинным тупым ножом.

Так неловко. Действительно, ты смешон:

Тюбетейка твоя сбилась набок, сползли очки.

Мы проболтали почти всю ночь. Светлячки

Фонарей на бульваре стали тускнеть. Скоро пять.

И какой смысл ложиться, если вот-вот вставать?

А я согреваю чайник, я стол газеткой стелю,

Я почти догадалась о том, что тебя люблю…

 

 

* * *

 

А ты, похожий на жука

В зелёной вязи Копетдага,

Мне кажешься издалека

Неотделимым от оврага,

Деревьев, рощи за горой,

Самой горы, поросшей лесом,

От чёрной тучи грозовой,

Набухшей проливéнным весом.

 

И ты сливаешься с природой,

Той окружающей средой,

Которая полна теченьем

Воздушным – солнцем и водой.

Ты в ней цветёшь, как куст сирени,

Как летом – с ряскою пруды,

И зла не ведаешь, как пули,

Как Гефсиманские сады.

 

Ты в мире, что спелей черешни,

Проходишь  вольный и босой –

Так ночь проходит над июлем,

Синея раннею росой.

Твое движенье безвозвратно -

Пришёл, и как гроза уйдёшь.

И обижаться бесполезно –

Не обижаются на дождь...

 

 

* * *

 

Пиши, твори, ищи огрехи,

И отмечай карандашом

Сомнамбулические вехи

Над хрупким словом «хорошо».

 

В тебе пропащая эпоха,

Её проникновенный ад,

Её смурная  суматоха

На новый сложатся расклад.

 

Мой поперечный, порубежный,

В чужой мертвеющий горсти,

Скажи: ты всё такой же нежный?

А, впрочем, Бог тебя прости!

 

 

* * *

 

Фасады на том берегу

Колыхаются в такт,

Кустится сирень,

Неустойчиво дыбится мост,

И новые зданья встают.

Но уже не могу

Припомнить, что было,

Когда ты – доверчив и прост –

В глухой коммуналке,

В объятьях немеющих рук

Меня безнадёжно сжимал

Как утопленник круг.

Мы сгинули оба.

Нас нет. Но былое во мне

Гудит, словно море

В ракушке

На высохшем дне…

 

 

* * *

 

Дурочка моя, дурочка,

Поговори со мной!

Видишь, личинка падает,

Повинуясь тяге земной,

Видишь, листочек следом

Тянет к земле, кружа…

Если все упадём,

То зачем рожать?

 

Дурочка моя, дурочка,

Пустой разеваешь рот.

В нём не слова упрятаны –

Земная пыль.

Лето похоже на соты –

Сначала мёд,

После - мёртвые пчелы,

Вымерший монастырь…

 

Кто мне ответит, милая,

Если ответа нет?

Воды, сомкнувшись, лязгнули,

Мой пропустив народ.

Что ж я ищу, как дурочка,

Жизни посереди –

Моря мне надо посуху,

Или же неба вброд?

 

 

* * *

 

Юго-восток – это юг, или, больше, восток?

Ветер – резвач, чернокрыл, понесёт листок

Вдоль по Питерской, да по Тверской-Ямской…

А на кой?

Так и останешься -  поле-перекати,

Крошка, песчинка, камушек на пути.

Тише, тише! Удачу жди да терпи,

Знай свой шесток, а, узнав, хоть горшки лепи.

Много налепишь – хочешь, продай в Китай,

Или – в Монголию. Да хоть в Туву продай.

Там не Москва-проститутка, доступна всем,

Там и горшок – событье, там мало тем.

Может, сподобишься, глянь, удивишь кого,

Скажем, музей будет имени твоего…

Или – почётный знак, или – на поле крест.

Да ветер ещё. И юго-восток окрест…

 

 

* * *

 

Щелкай по клавишам сонным,

стучи, стучи –

дятел тебе товарищ и психиатр.

Белую музыку ночи

тяни, точи –

стар ты, мой милый…

А может быть, супер-стар?

 

Знаешь, наступит флаттер –

такой момент:

всё рассыпается.

Необратимо, но

видимо, к лучшему –

встанешь наедине –

ты, и пропащей жизни веретено.

 

Соло для барабана с оркестром:

с соседних крыш

капает ночь,

и пора подводить итог,

и привыкать,

что отныне накоротке –

ты, и один чувак, по фамилии Бог…

 

 

* * *

 

Не подумай, пожалуйста, господи,

Что говорю просто так,

Что, мол, на тебе то,

Что негоже мне.

Но очень скоро души моей

Неразменный пятак

Станет бабочкой белой

Стучаться в твоём окне.

Тут уж воля твоя  –

Впустить ли,

Прогнать на мороз…

Прилетела.

Мне теперь

Всё одно пропадать…

Много видела радости,

Много вылила слёз,

Половины не знаю

Из того, что хотела узнать.

Хоть жилище построила

И посадила сад,

Спать ложилась всё с разными

И постов не блюла.

Но родным обещала,

Гробы опуская в грязь,

Мол, «до встречи…»,

Как будто бы

Впрямь той встречи ждала.

Ну, что скажешь, Господи?

Холодно на ветру…

За самонадеянность

Сможешь ли извинить?

Что глядела в небо я

Как глядят на дом,

В коем предстоит ещё

Непременно

Жить…