Марина Шалыгина

Платье. Рассказ

Умерла одинокая Любовь Алексеевна, бывшая бухгалтерша. Соседские бабушки жалели:

– Рановато. Могла бы ещё потерпеть.

С другой стороны, повезло: в одночасье отошла. Умерла, не болея ничем,  по больницам не ездила. И деньги на похороны не копила. Да  из каких копить! Сроду племянницам все денежки отдавала, а они и не навещали, некогда им.

А родилась эта бухгалтерша от отца-фронтовика в сорок пятом году. Через год отец умер от раны открывшейся. И росла Любаша в семье, где одни голоднющие женщины: мама, бабушка, старшие сёстры и мамина двоюродная. В пять лет отправили девочку в туберкулёзный санаторий. На телеге увезли хворую. А девчонка ещё цеплялась за мать:

– Мамка! Не отдавай меня! Не хочу!

Вылечили, подкормили. Тихая росла, тонкая, белёсая, умненькая.

В двадцать случилось с ней горе-беда. В марте шла с бухгалтерских курсов через городской пруд. Несла с собой, как  водилось у девок, пузырёк с кислотой. Тогда много у нас уголовщины было, девчонки и носили, как оружие, пузырьки эти. Не помогло Любаше «оружие» - около берега поймали пьяные мужики, затащили в лодочный сарай и наиздевались вволю.

Отыскали потом злодеев, судили, посадили надолго. Люба в больнице отлежала, оклемалась, к жизни оборотилась. Но с тех пор вовсе не могла переносить молодых мужицких голосов и мата. Как только в бухгалтерию заваливались весёлые водители, испуганно моргала и узкой ладошкой махала, указывала на дверь – де, мешаете зарплату выдавать. И ухаживаний никаких не принимала (да и ухажёров немного было), и ни разу в жизни не имела ни сердечного друга, ни – тем паче – любовника. Хотя в остальном была очень даже нормальная: по работе усидчивая, исполнительная, к людям – отзывчивая, никогда, бывало, в деньгах не откажет. А уж племянниц – задаривала, чем могла.

Накануне смерти вечером Алексеевна смотрела по телевизору старый советский фильм про любовь. Так, вполглаза смотрела, потому что шила для внучатой племянницы платье нарядное, розовое, для выпускного. И получалось оно лучше фирменных. Примеряла  на себя перед зеркалом – фигурой была худая, тощая даже, размер подходил – вот и мерила.  Легла после полуночи, заснула крепко. И сразу начал ей сниться редкостный, яркий сон. Будто платье на ней розовое, для внучатой племянницы которое. Будто молодая она, и стоит перед зеркалом, вертится, смеётся. На голове вуаль, а из-за плеча  букет кто-то подаёт. И знает она, кто. И обнимают её крепкие руки, не отпускают, но не противно ей,  не давится она привычным тошнотным страхом. Любит она того, из фильма, рослого, простого, родного. И всё, как у людей быть должно: единственные слова, жаркие поцелуи и, наконец, полное и счастливое соитие – залог торжества вечной жизни земной. Такую необъятную радость испытала Люба, такая юная жажда жизни её посетила, что проснулась она среди ночи в слезах благодарности и умиления. Сердце захлебнулось  радостью, запнулось и остановилось навсегда.

Пришли, приехали племянницы, похоронили, помянули тётеньку. А внучатая – Лена, для которой платье было шито, говорила:

– Ни семьи, ни детей, ни любви. В бухгалтерии век просидеть – кошмар какой! Бедная тётенька, и зачем только имя у неё такое было: Любовь!

Родственницы возражали:

– Не-е, а мы ей – что? Мы ж её, а она – нас - любили же! Родня же! И пожила хорошо.

Но не слушала Лена, плакала о тётеньке:

– Ничем её жизнь не наградила, и Бог не пожалел, не понимаете, что ли…

А платье сшитое Лена носить не захотела и на выпускной не пошла. Платье  лежит в комоде розовым  облачком в тёмном матерчатом мешочке, как младенец в уюте материнской утробы.

К списку номеров журнала «Кыштым-Грани» | К содержанию номера